поскольку свято верил в то,
что сдавать друзей «западло».
Переубедить Мишку было невозможно,
поскольку был он чертовски принципиальным,
с самого детства воспитывался на культе воли и силы,
истово верил в идеалы «мужской дружбы»
и старательно вёл себя «по пацанским понятиям».
Бледный, высокий, с горящими глазами,
чем-то похожий на религиозного фанатика,
он так старательно призывал новичков молчать,
что быстро становился невыносим,
и его то и дело переводили из одной камеры в другую.
Кто только не пытался вразумить упёртого парня!
Однажды к нему на свидание приехал старший брат,
служивший начальником СОБРа где-то в Сибири,
но Мишка демонстративно прервал свидание.
В городе многие уже давно знали о том,
кто на самом деле вынес мозги судейскому сыну,
и хотя судье-отцу не раз и не два шептали об этом,
но горе и чёрная злоба того
самым странным образом
трансформировались в ненависть к Мишке.
Сроки уходили,
арестант гордо молчал,
следствие заканчивалось впустую,
но дальше случилось самое интересное —
через полгода странствий по чужим домам
Мишкины «подельники» сами явились к следователю
и в один голос дали показания о том,
что их друган-арестант и есть главный «убивец».
Мишка приходил с очных ставок сам не свой,
падал на занавешенную простынёй «шконку»,
брал в руки потрёпанный томик Шекспира
(парень пытался учить в тюрьме английский язык!),
и молча лежал часами в своём закутке
с совершенно белым лицом и слепым взглядом,
катая по выбритым щекам крупные желваки.
Самое ужасное было в том,
что вчерашние друзья,
которых он так трепетно выгораживал,
топили его по полной,
поскольку вместо убийства по неосторожности
Мишку обвинили уже в предумышленном убийстве.
Читатель давно должен был догадаться,
что всё это происходило неспроста,
направляла события из-за кулис
уверенная рука судьи Петрова,
поклявшегося отомстить за сына.
Правда в этом деле уже была никому не нужна,
поэтому дело шилось быстро,