Там, где нас. Непутёвые-путевые очерки

– Ну что, проголодались? – спрашивает нас гид. И, получив одобрительное мычание, ведёт наше стадо на пастбище.

«Фуд маркет», или «Базар жратвы» – так переводится это место.

Справа скворчит, слева вспыхивает. Вокруг все что-то жуют, слизывают, глотают… Наше чрево стонет.

Нас захлёстывает азарт обжорства, и мы начинаем метаться. Кого же выбрать? Вот китайцы… вот японцы… вот бушующие в этом году свиным гриппом мексиканцы… Нет, к ним не пойдём, хоть и дёшево… О, пуэрториканцы!.. Стоп! Лучше к бразильцам!

– Смотри, – пихаю я жену в бок, – десять долларов, наваливай сколько влезет.

– А сколько влезет? – спрашивает она.

– Влезет, влезет! – уверяю я её.

И мы идём.

Тарелки просто гигантские. Железобетонные. С тройным дном. Мы нагребаем.

– Морковку бери, – дышит мне в лопатку супруга, – и салатиком, салатиком озеленяй.

В блюде уже гора, а мы только к мясу…

Ничего! Утрамбовываем ложками, создаём плоскогорье и киваем раздатчику:

– Мор, френд, мор! И с того шампура тоже!

Горячий жир течёт по рукам… Стерпится…

За десять долларов и карманы набьём, и за пазуху напихаем.

Вены взбухают, пот застилает…

И вот, наконец, я грохаю на кассу своё корыто.

Девчушка-кассирша, беспомощно озираясь, зовёт подмогу. Сбоку вклиниваются двое и, оттерев меня массивными животами, взваливают мою тарелку… НА ВЕСЫ?!

– Смотри-ка, что делают! – едва не задыхаюсь я. – Они же наш харч взвешивают!

* * *

А потом мы сидим грустные.

Аппетита – ни в одном глазу. Перед носами дымятся пищевые пирамидки Хеопса, а мы больше их не можем.

– Может, голодным раздать? – оглядываюсь я. – Должны же здесь быть хоть какие-то голодные. Капитализм как-никак…

Над нами кружат мухи. Нас тянет в сон. И жена лениво ковыряет вилкой в моём колене.

– Ладно, – говорю, – чего зря сидеть. Пойдём, что ли, осмотримся…

И правда, торопиться нам некуда. До автобуса ещё целых двадцать минут, и потому шествие наше чинно. Мы ж в Америке!

Обтекаемые людским потоком, выходим на фарватер. Мимо нас проплывают обмотанные золотыми якорными цепями темнокожие ребятишки. Проворно снуют мелкие мексиканские женщины.

Смоляные пучки на затылках, кошёлки, сумки, пёстрые одежды… Все устремлены в серое одноэтажное здание с волшебным словом Sale.

Делать нечего, заходим и мы.

– Да-а!.. – обвожу восхищённым взором бескрайние просторы текстильно-кожевенного рая. – Это вам не Пипиткин!

– То, что надо, – причмокивает супруга.

– Да нас же тут затопчут? – осторожно замечаю я.

– То, что надо! – повторяет она.

И бодро врывается в толпу.

– Стой! – кричу. – У нас же автобус!

Но рыба уже в своей стихии.

Людской кисель густеет, обволакивает. Вокруг эшелоны тряпья, магистрали вешалок, небоскрёбы стеллажей…

Сияя улыбкой победительницы, вдруг откуда-то выныривает моя благоверная, и в её судорожных пальцах я замечаю мяч!

– «Адидас»! – рапортует она. – Сынулику! Берём!!!

– Переть из Америки мяч?! Да у нас такого добра на каждом углу.

Но морзянка не смолкает:

– Сынулику! «Адидас»! Берём!

– Автобус, – говорю, – через пять минут!

– Пять минут – это вечность! – суёт она мне мяч в руки и кидается в обувной омут.

– Ладно, – бормочу, – займу пока очередь.

«Линия», как принято тут именовать очередь, длинная, кручёная, будто клейкая лента, и со всех сторон облеплена мухами тележек.

Жена где-то там. А я тут, как идиот, с мячом.

Слоноподобная кассирша, подминая под себя крохотный стульчик, обрушивается за кассу и подзывает покупателей жестом усталой труженицы борделя.

Законопослушные граждане нерасторопно перестраиваются, и я, обойдя одного, другого и юркнув под третьего, хватаюсь за прилавок.

Покупатели ропщут, но пока вроде не бьют. Кассирша безучастна.