Джон Картер – марсианин

– На Земле мы именно так и поступаем, – ответил я. – По крайней мере, среди цивилизованных людей.

Это заставило ее снова рассмеяться. Она была все-таки марсианкой, несмотря на всю свою доброту и женственность, а марсианин стремится к смерти врага. Смерть врага означает дележ его имущества между живыми.

Мне все еще очень любопытно было узнать, что так смутило ее в моих словах минуту назад, и я продолжал настаивать.

– Нет! – воскликнула она. – Хватит того, что вы это сказали, а я слушала. И если вы узнаете, Джон Картер, что я умерла, а это, вероятно, случится раньше, чем дальняя луна двенадцать раз обойдет вокруг Барсума, то вспомните, что я вас слушала и улыбалась.

Все это было для меня сущей китайской грамотой, но чем больше я настаивал, тем решительнее она отказывалась.

Тем временем день уступил место ночи. Мы гуляли по длинной улице, освещенной двумя лунами Барсума, и Земля глядела на нас с высоты своим светящимся глазом. Мне казалось, что мы одни во всей Вселенной, и эта мысль была приятна.

Было холодно, и я набросил на плечи Дее Торис мое шелковое покрывало, слегка обняв ее при этом. Какое я почувствовал смятение! И она слегка прижалась ко мне, хотя я не был уверен в этом. Я только знал, что моя рука задержалась на ее плече дольше, чем это было нужно, чтобы накинуть покрывало.

Так, в молчании, мы шли по поверхности умирающего мира, но я ощущал себя вечным. Я любил Дею Торис. Прикосновение к ее обнаженному плечу ясно объяснило мне, что я любил ее с первого же мгновения, как мой взгляд упал на нее на площади мертвого Корада.

14. Борьба насмерть

Первым движением души было высказать ей мою любовь, но потом я подумал о ее беспомощном, зависимом от меня положении. Только я мог облегчить ей тяготы плена и попытаться спасти от гибели. В Тарке она столкнется с тысячами врагов, ненавидящих ее род. Я боялся доставить ей лишнее огорчение, сказав о чувстве, которое она, по всей вероятности, не разделяла. Если Дея заподозрит, что я хочу воспользоваться ее беспомощностью… Я промолчал.

Стало еще холоднее.

– Вам, Дея, вероятно, хочется вернуться к Соле, в вашу повозку?

– Нет, – прошептала она. – Я счастлива здесь. Я сама не понимаю, отчего мне всегда хорошо, когда вы, Джон, рядом. Тогда мне кажется, что я в безопасности, что скоро буду при дворе моего отца, почувствую его объятия и поцелуи матери на моих щеках.

– Разве барсумцы целуются? – спросил я.

– Целуются родные, братья, сестры и… любящие, – она добавила это слово задумчиво и тихо.

– А у вас, Дея, есть родные, братья, сестры?

– Да.

– А возлюбленный?

Она молчала, и я не решился повторить вопрос.

– Барсумцы, – произнесла Дея наконец, – никогда не задают таких прямых вопросов женщинам, за исключением матери или той, за которую они сражались и которую добыли в бою.

– Но ведь я сражался, – тут я замолк и пожалел, что мне никто не отрезал язык.

В это самое мгновение она поднялась, скинула с плеч мою накидку, подала мне и молча удалилась походкой королевы по направлению к своей повозке.

Я не посмел провожать Дею, только проследил глазами, что она невредимой вернулась к себе, и приказал Вуле сторожить ее. Расстроенный, я вернулся в собственную повозку и несколько часов мрачно просидел, скрестив ноги на своих шелках, погруженный в думы о превратностях судьбы.

Так вот она, любовь! Она не приходила в течение долгих лет, когда я колесил по всем частям света. А женщины были красивы, и судьба дарила возможности. Я искал свою любовь на Земле – мне суждено было полюбить, безумно и безнадежно, существо из другого мира. Женщину, которая вылупилась из яйца и чья жизнь длится добрую тысячу лет. Ее помыслы, радости, понятия о чести столь же отличны от моих, как от понятий зеленых марсиан.

Да, я был безумцем, но я был влюблен. Это было мучительно, но я не хотел бы, чтобы все сложилось иначе, даже за все богатства барсумцев. Такова любовь и таковы влюбленные везде – и на Земле, и на Марсе.

Для меня Дея Торис была воплощенным совершенством – олицетворением одухотворенности, красоты, доброты и благородства. Я чувствовал так в ту ночь в Кораде, когда я сидел, поджав ноги, на шелках, а меньшая луна Барсума быстро склонялась к востоку, отражаясь в мраморе, золоте и драгоценных камнях мозаики моей древней как мир комнаты. Я чувствую так и сейчас, когда сижу за письменным столом в доме над Гудзоном. Прошло двадцать лет: десять из них я боролся за Дею Торис и ее народ, а другие десять протекли под знаком памяти о ней.

Утро, когда мы выступили в Тарк, было ясным и теплым. Так всегда на Марсе, кроме тех шести недель, когда на полюсах тает снег.

Я нашел Дею в веренице отъезжающих повозок. Она повернулась ко мне спиной, но видно было, как краска залила ее щеки. С глупой неосмотрительностью влюбленного я сделал вид, что спокоен, вместо того чтобы попытаться узнать, чем же я ее оскорбил.

Я хотел удостовериться, что ее удобно устроили, и вошел в повозку поправить меха. Здесь гневу моему не было предела: Дея была прикована к стенке повозки.

– Что это значит? – вскричал я, обращаясь к Соле.

– Саркойя решила, что так будет лучше, – ответила та, но лицо ее выражало полное несогласие с этой ненужной жестокостью.

Осмотрев цепь, я увидел, что она кончается массивным замком.

– Сола, где ключ? Дай мне его.

– Ключ у Саркойи.

Ни слова не говоря, я вышел и разыскал Тарса Таркаса, которому стал доказывать бессмысленность такого оскорбления и жестокости.

– Джон Картер, – отвечал он, – мы понимаем, что во время нынешнего путешествия вы можете попытаться бежать, но вы не уйдете без Деи Торис. Вас – великого бойца – мы не хотим заковывать, тем более что мы можем удержать вас обоих куда более легким путем. Я сказал.

Это было логично, и бесполезно разубеждать его. Я только попросил, чтобы ключ от замка был не у Саркойи и ей приказали оставлять пленницу одну.

– Вы, Тарс Таркас, можете сделать это для меня, поскольку я испытываю к вам самые искренние дружеские чувства.

– Дружеские чувства? – повторил он. – Не верю, но пусть будет по-вашему. Я распоряжусь, чтобы Саркойя не досаждала девушке, и возьму ключ себе.

– Если только вы не согласитесь, чтобы я взял ответственность на себя, – сказал я, смеясь.

Раньше, чем ответить, он поглядел на меня пристально и долго.

– Если вы дадите мне слово, что ни вы, ни Дея Торис не попытаетесь бежать прежде, чем мы благополучно доберемся до владений Тала Хаджуса, я отдам вам ключ, а цепь брошу в реку Исс.

– Тогда пусть лучше ключ останется у вас, Тарс.

Вождь улыбнулся и не ответил, но в эту же ночь я видел, как он собственноручно освободил Дею от оков.

При всей холодности и жестокости в Тарсе Таркасе было и нечто другое, что он неустанно силился подавить в себе. Быть может, это был некий человеческий инстинкт, скрытый глубоко в душе, но терзающий его мыслью об ужасных путях его народа!

Когда я шел к повозке Деи Торис, Саркойя кинула на меня черный, злобный взгляд, красноречиво говоривший о сильнейшей ненависти. Будь этот взгляд мечом, он пронзил бы меня насмерть!

Немного позже я заметил, что она беседует с воином по имени Цад, невысоким, плотным грубияном. Он, однако, не убил еще ни одного из своих вождей и был поэтому смад, то есть воин с одним именем. Второе имя приходило только вместе с оружием убитого вождя – таков обычай. Меня, например, многие воины называли Дотар Соят – по именам вождей, которых я сразил в равном бою.

Пока Саркойя говорила, Цад бросал на меня быстрые взгляды, она же, казалось, упрашивала его о чем-то. Тогда я обратил на это мало внимания, но на следующий день вспомнил и понял всю глубину ненависти Саркойи.

Дея Торис в этот вечер не желала видеть меня. Когда я назвал ее по имени, она даже не обернулась, не сказала ни слова, а сделала вид, будто не знает о моем существовании. В отчаянии я поступил так же, как поступило бы большинство влюбленных: попытался заговорить о ней с кем-нибудь из ее приближенных. Таким человеком была Сола, которую я нашел на другом конце лагеря.

– Что случилось с Деей Торис? – торопливо спросил я. – Отчего она не хочет говорить со мной?