Дом на водопаде

– Кто его теперь разберет! А интересно все-таки, как с этим обстоят дела у наших финских соседей?

Вонючка Билл затушил скуренную до фильтра сигарету и сложил на животе пухлые ладошки.

– Бывал ты там, на реке?

Алекс Джонс кивнул, стряхнув пепел в банку.

– Несколько раз с семьей. Арише, кажется, было лет пять или шесть.

– Ну и как там?

– Красиво, как еще. Это было давно, тогда меня многое впечатляло.

Доктор Алекс Джонс ответил так не из высокомерия. Просто ему казалось, что только самый ленивый житель Ленинградской области не посетил еще эту жемчужину внутреннего туризма, которая одинаково хорошо годилась и для рафтинга (третья категория сложности с элементами шестой), и для рыбалки (клевали судак, лещ и окунь, а при удачном раскладе – и деликатесная форель!). Он бывал и на Айеройоки, южном рукаве российско-финской реки Вуоксы, и на самой Вуоксе, в Финляндии, где они с женой наблюдали знаменитый водоскат Иматранкоски, и в Иматре. Игорь Альбертович же не посещал ни одного из перечисленных мест, для него лучшим местом отдыха на протяжении многих лет являлась комфортабельная дача в Лампово. Оттого, не имея возможности поддержать тему, он принялся нетерпеливо барабанить пальцами по подоконнику, приговаривая: «Ну да, ну да…» – и под этот мерный цокот Алекс Джонс погрузился в воспоминания.

По непонятной причине память отбросила его на двадцать лет назад, в то переломное лето, когда, приехав в Москву из маленького северного городка, он сдал вступительные экзамены в Сеченовку[3 - Первый Московский государственный медицинский университет имени И. М. Сеченова.] и не без гордости обнаружил свое имя в списке рекомендованных к зачислению. Через пять лет, окончив университет с отличием, он не раздумывая поступил в аспирантуру на кафедру фармакологии, успешно защитился, женился, стал отцом. Дальнейшая его жизнь в целом протекала довольно однообразно: он трудился в НИИ молекулярной медицины рядовым научным сотрудником, сочетая практическую работу в лаборатории с посещением научных конференций, симпозиумов и презентаций.

Оригинальными идеями в те времена Алекс Джонс не блистал. Он проводил рутинные исследования, которые представляли личный интерес для руководства лаборатории, но едва ли обещали сенсационные результаты. Научная деятельность разочаровала его так же быстро, как однажды пленила, и он всерьез засомневался в правильности выбранного пути. Тесть неустанно давал ему понять, что зарплаты молодого ученого не хватает, чтобы обеспечивать нужды семьи с маленьким ребенком, жена Катерина требовала уделять больше внимания ей и дочери. Сам Алекс Джонс ходил угрюмый, много курил и бросал мечтательные взоры на зарубежные фармфирмы, обдумывая, как пополнить собой ряды желающих изобретать новый вид «Упсы» или «Колдрекса» за долларовую зарплату. Он был близок к тому, чтобы признать себя неудачником, растратившим лучшие годы на бездарную имитацию научного процесса, но потом в его жизни случилось то, что надолго отвлекло его от самобичевания.

2

В начале 2000-х годов научный институт, в котором коротал свою молодость Алекс Джонс, неожиданно получил крупный американский грант на исследования в области нейродегенеративных заболеваний[4 - Группа заболеваний, для которых характерны медленно прогрессирующая гибель нервных клеток и постепенно нарастающая атрофия соответствующих отделов головного и спинного мозга.]. Это событие повлекло за собой необходимость создания новой научно-исследовательской лаборатории, которую решено было разместить в городе Воглино под Санкт-Петербургом. Согласно условиям гранта, в своей деятельности лаборатория должна была сосредоточиться исключительно на изучении молекулярно-генетических аспектов как распространенных, так и малоисследованных неврологических заболеваний. Предполагалось, что такой узконаправленный подход позволит быстрее ликвидировать недостаток научных знаний в этой области и, как следствие, ускорит процесс создания принципиально новых лекарственных препаратов.

Но почему лабораторию нужно было организовать именно в Воглине, а не в Москве или, например, в самом Санкт-Петербурге?

Во избежание ненужных вопросов руководство института постаралось привести исчерпывающие доводы, и одним из них была экономическая целесообразность расположения лаборатории в небольшом, удаленном от обеих столиц городе, а также возможность наладить дружественно-партнерские контакты с петербургскими коллегами. Мнения работников по этому поводу разделились: одним переезд казался сумасбродной и неоправданной затеей, другим же – хорошо продуманным планом по «освоению» денежных средств, способным принести выгоду исключительно сидящим при кормушке чиновникам и директорам.

Открытие воглинского филиала НИИ молекулярной медицины состоялось менее чем через год после официального объявления и прошло скромно, без лишней помпы. На несколько лет Алекс Джонс, тогда еще никакой не доктор, а лишь один из небольшой группы заинтересованных и мотивированных исследователей, погрузился в работу над основной темой гранта и, на удивление, вновь почувствовал в себе вдохновение.

Временами, конечно, на него нападала прежняя тоска, вызванная скверной привычкой задаваться вопросами, правильно ли он поступил. Не лучше ли было остаться в Москве, где рано или поздно он, вероятно, получил бы возможность возглавить свое собственное исследование? Не ошибся ли он, потянув за собой в Воглино маленького ребенка и жену, которой больше нравилась жизнь в шумном, подвижном мегаполисе? Все эти мысли, беспокойные и сумбурные, периодически крутились у него в голове, добавляя нервозности и еще более усугубляя семейные проблемы.

Больше всего на свете Алекс Джонс хотел добиться научного успеха, чтобы доказать старшим коллегам, жене, тестю и прежде всего самому себе, что он тоже чего-то стоит. Он чувствовал, что его терпение на исходе, ему хотелось получить все, и как можно скорее. Но он не забывал и о том, что значимые результаты в прикладной науке достигаются лишь непрерывным и кропотливым трудом, на который могут потребоваться долгие годы, и одно только это обстоятельство служило постоянным источником раздражения, нарушавшего его спокойный сон.

Но все равно, словно утешая самого себя, Алекс Джонс раз за разом повторял, что, несмотря на кажущуюся безысходность, у него еще есть шанс совершить открытие немалой важности. Неожиданное озарение может настигнуть его в любой момент. Сегодня или завтра, а может быть, через месяц или два, в процессе экспериментов откроется новый факт или возникнет новая идея, на основе которой можно будет с той или иной степенью везения попытаться создать крепкую, конкурентоспособную теорию.

В числе заболеваний, ставших предметом научного интереса Алекса Джонса, значился боковой амиотрофический склероз (БАС), иначе называемый болезнью моторного нейрона. Относительно широкую известность среди общественности БАС получил в связи с именем знаменитого английского физика Стивена Хокинга[5 - Стивен У. Хокинг (1942—2018) – физик-теоретик, космолог, автор ряда научных трудов, посвященных гравитационной сингулярности и черным дырам. Страдал медленно развивающейся формой БАС, которая постепенно, за несколько десятилетий, парализовала его.], но в научном отношении все еще оставался малоизученным недугом. Ученые обратили на него свои пристальные взоры лишь недавно, в начале 90-х годов, и до сих пор не сумели добраться до сути: не был точно установлен первичный биохимический дефект, отсутствовали специфические методы диагностики заболевания.

Исследования, которые проводили Алекс Джонс и его коллеги, как раз были направлены на изучение механизмов клеточной гибели и поиск путей ее предотвращения. И вот в ходе размышлений над полученными результатами Алекс Джонс заметил, что некоторые молекулярные процессы, первоначально интересовавшие его только в качестве звеньев патогенеза[6 - Патогенез (греч. ????? – «страдание» и ??????? – «происхождение») – совокупность процессов, определяющих возникновение, течение и исход заболевания.] БАС, трансформировались в конкретную практическую задачу. Особой надежды на моментальный успех Алекс Джонс не питал, но все же загорелся идеей отыскать подтверждение своим догадкам.

Истории фармацевтической науки известно немало случайных открытий, когда лекарственные свойства химических веществ были обнаружены неожиданно, как в случае с пенициллином, аспирином или опием. Но это осталось далеко в прошлом, а нынешним ученым-фармакологам обычно приходится идти путем методичного поиска и отбора подходящего субстрата: изучаются десятки химических соединений, среди которых выделяется и синтезируется самое активное в интересующем их плане. Как правило, молекула этого вещества либо замещает собой другую, отсутствующую в организме, либо взаимодействует с рецептором клетки, которая повреждена и на дисфункции которой основывается патогенез заболевания.

Прежде чем заняться нейродегенеративными заболеваниями, Алекс Джонс имел лишь самые общие представления о боковом амиотрофическом склерозе. Он знал, что болезнь эта очень редкая и встречается лишь у 2—15 человек на сто тысяч. Примерно в 10% случаев она носит наследственный характер и связана с мутацией некоторых генов в 21-й хромосоме, а в 90% случаев и вовсе возникает спонтанно. Но что хуже всего, БАС прогрессирует с неумолимой быстротой. Нейроны передних рогов спинного мозга – клетки, участвующие в передаче нервного импульса от коры головного мозга к мышцам туловища и конечностей, – постепенно гибнут без возможности регенерации. Начавшись с судорог, мышечных подергиваний и слабости в руках и ногах, болезнь приводит к полной утрате способности передвигаться и обслуживать себя; очень скоро возникает потребность в искусственной вентиляции легких, а потом, в промежутке от двух до восьми лет с момента появления первых симптомов, неизбежно наступает смерть.

Несмотря на столь скудные и совсем не обнадеживающие сведения, Алекс Джонс был полон энтузиазма, он чувствовал, что цель его научных изысканий, а может быть, и всей жизни заключается в создании лекарственного препарата, пожизненный прием которого позволил бы остановить или хотя бы замедлить прогрессирование болезни. Задача была крайне непростой, и к поиску ее решения в разное время уже подступались многие ученые и исследователи. Настоящими пионерами в фармакотерапии БАС были французы из «Рон-Пуленк Рорер», которые в 1995 году разработали лекарство рилузол. Двумя годами позже оно вышло на рынок под торговым названием рилутек, однако никаких существенных перемен в жизни пациентов, страдающих боковым амиотрофическим склерозом, это не принесло.

Дело в том, что на момент изобретения рилузола предполагалось, что ведущую роль в гибели нейронов спинного мозга играет так называемая эксайтотоксичность, или, иными словами, чрезмерная стимуляция глутаматных рецепторов высокими концентрациями глутаминовой кислоты, которую наблюдали у большинства пациентов с БАС. Рилузол ограничивал высвобождение кислоты из синапсов, а также блокировал рецепторы, с которыми она связывалась, но на этом его терапевтические возможности заканчивались.

Уже в ходе первых клинических испытаний рилузола выяснилось, что 18-месячный курс терапии препаратом в стандартных дозах продлевал срок жизни пациентов лишь на 2—4 месяца по сравнению с контрольной группой, при этом крайне важно было начать лечение как можно раньше. В России ситуация осложнялась еще и тем, что рилузол не был зарегистрирован на внутреннем рынке, и это означало, что пациенты, чье материальное положение не позволяло приобретать дорогостоящее лекарство за границей, и вовсе не имели шанса хотя бы немного продлить свою жизнь.

Новый препарат, над разработкой которого бился Алекс Джонс, просто обязан был получиться более эффективным, а также более надежным, доступным и безопасным при длительном применении. И это было возможно, он чувствовал это своим профессиональным чутьем и не жалел ради этого ни сил, ни времени, ни даже собственного здоровья. Несколько месяцев подряд он проводил все свои выходные за изучением отечественной и зарубежной научной литературы, нередко задерживался на работе и почти не спал по ночам, что не могло не сказаться на его взаимоотношениях с женой.

И вот наконец настал момент, когда ценой всех этих усилий из кучи нескладных и противоречивых научных гипотез была добыта драгоценная жемчужина: в уме Алекса Джонса во всех подробностях обрисовался состав нового препарата, способного, как он надеялся, стать смелым шагом в терапии бокового амиотрофического склероза.

Обнаружение у больных ряда мутаций в гене антиоксидантного фермента супероксиддисмутазы (СОД) могло свидетельствовать о том, что по крайней мере одним из механизмов повреждения нейронов служит оксидативный стресс. Без поддержки фермента клетка не может самостоятельно бороться с натиском свободных радикалов и подвергается деструкции. Стало быть, если из-за генетической поломки организм не способен сам синтезировать жизненно важный фермент, необходимо обеспечить его поступление извне, чтобы защитить нейроны от гибели.

Сама по себе эта идея была не нова. В качестве лекарственного средства супероксиддисмутазу использовали уже давно: в частности, в офтальмологической практике в виде глазных капель и в хирургии для профилактики развития интраоперационных осложнений. Но вот оригинальный способ доставки фермента к поврежденным нейронам, разработанный лично Алексом Джонсом, стал безусловным новшеством.

Основная трудность заключалась в том, что в норме между центральной нервной системой и кровеносным руслом в организме человека существует физиологическая преграда. Это так называемый гематоэнцефалический барьер, призванный защищать ткань мозга от циркулирующих в крови микроорганизмов, токсинов и прочих чужеродных субстанций, к которым относится и большая часть известных лекарственных веществ.

Чтобы помочь ферменту преодолеть это биологическое препятствие, Алекс Джонс разработал компьютерную модель белка-«доставщика», взяв за основу производное аполипопротеина Е, сложной белковой молекулы, которая связывается с рецепторами на клетках эндотелия капилляров гематоэнцефалического барьера. В ходе своих изысканий Алексу Джонсу удалось установить, что присоединение к молекуле белка фермента супероксиддисмутазы позволяет модифицировать белок, наделяя его способностью проникать сквозь эндотелиальные клетки в ткани мозга и, что самое главное, проводить вслед за собой фермент.

В октябре 2011 года в лаборатории воглинского филиала НИИ молекулярной медицины было синтезировано уникальное вещество, получившее рабочее название IDAJ1703 – по первым буквам фамилий четырех исследователей, трудившихся над ним, и дате рождения дочери Алекса Джонса, которой из-за работы он уделял непростительно мало внимания.

Полученное вещество было протестировано сперва на клеточной культуре, а затем на лабораторных крысах с моделью окислительного стресса в нейронах и в обоих случаях продемонстрировало хороший результат. Эксперименты показали, что комбинация «модифицированный белок – фермент» успешно преодолевает гематоэнцефалический барьер и, попадая в нейроны, обеспечивает удовлетворительный антиоксидантный и антигипоксический эффект. В ходе дальнейших наблюдений за лабораторными животными было установлено, что уровень токсичных липидных пероксидов, а также естественного антиоксиданта глутатиона в клетках мозга крыс, длительно получавших новый препарат, полностью нормализовался.

Это была победа, которую можно было праздновать!

3

Но праздновать было рано.

Работы предстояло еще очень много. Требовалось несколько лет на проведение различных исследований, в том числе испытаний на здоровых добровольцах. И хотя предварительные результаты казались очень обнадеживающими, препятствие в виде нехватки финансирования не позволяло Алексу Джонсу и его коллегам продвинуться дальше.

Казалось бы, логично предположить, что создание перспективного лекарственного вещества непременно должно было привлечь желающих поучаствовать в его разработке. Но это лишь весьма поверхностное суждение, далекое от реальной жизни. На деле орфанные[7 - Орфанный препарат – фармацевтическое средство, разработанное для лечения орфанных (крайне редких) заболеваний.] препараты окупаются довольно долго и не приносят большой прибыли, в то время как их продвижение обходится разработчикам в десятки миллионов долларов. Фармацевтические компании идут на большой риск, покупая у исследовательских коллективов «сырую заготовку», которая, вполне вероятно, провалится уже на начальных этапах испытаний. Но никто не станет рисковать понапрасну, и потому многие инновационные препараты, создателям которых не удалось заинтересовать инвесторов, обречены на бесславное забвение.

Подобная участь постигла бы и IDAJ1703, если бы Алекс Джонс всеми силами не воспрепятствовал этому. Он и так пожертвовал слишком многим ради его создания: позабыл об отдыхе и встречах с семьей, подсел на крепкие сигареты и заработал бессонницу, – и это было еще не самое главное. Все последние годы он игнорировал насмешки коллег, стойко сносил грозные взгляды начальства, считавшего, что он впустую растрачивает время и средства, и даже стерпел тот факт, что патент на препарат пришлось разделить с людьми, которые не имели к его созданию никакого отношения. Но он не был готов смириться с тем, что IDAJ1703 – его мечта, его детище – никогда не увидит свет!

На тот момент грантовые деньги уже давно закончились, а сам Алекс Джонс не располагал суммой, даже в сотни раз меньшей, чем ему требовалась. Однако, твердо уверенный в успехе нового препарата, он подготовил подробный исследовательский отчет, после чего обзвонил всех знакомых ему научных сотрудников, преподавателей профильных кафедр, а также старых университетских приятелей с просьбой посодействовать в поиске компании-спонсора. И относительно скоро по рекомендации одного из них он свел знакомство с Александром Александровичем К., медицинским директором российской инновационной биотехнологической компании «Биохрон».

Александр Александрович, или просто А. А., как обозначал его на страницах своего ежедневника Алекс Джонс, в свое время тоже закончил аспирантуру по фармакологии и начинал карьеру в качестве младшего научного сотрудника, поэтому между ними почти сразу установилось взаимопонимание по многим вопросам.

Пролистав исследовательский отчет красивыми крупными пальцами, А. А. спокойно заявил:

– Рассказы разработчика – это блестящая облатка. И совсем другое дело – что под ней.

– Я вас понимаю, – закивал в ответ Алекс Джонс. – И я готов поручиться за каждое слово, каждую цифру, представленную в этом отчете!

В ответ на это А. А. лишь снисходительно улыбнулся и покачал головой.

– Ручаться не нужно. Дайте нам препарат, и мы попробуем.

Именно с этих слов и началось их многолетнее плодотворное сотрудничество. При финансовой поддержке «Биохрона» клинические испытания IDAJ1703, которыми руководил единолично Алекс Джонс, были доведены до конца: препарат подтвердил свою эффективность в исследовании с участием людей и прошел государственную регистрацию, получив торговое название нейросод. В 2013 году на заводе в Рязанской области его начала производить компания «Цертус-Фарма», еще через год производство переместилось в Эстонию, а некоторое время спустя, после серии бюрократических проволочек и всевозможных уловок со стороны руководства института, препарат получил одобрение FDA[8 - Управление по контролю качества продуктов и лекарственных средств США.], а вместе с этим и возможность быть представленным на зарубежном рынке.

В истории с нейросодом несбыточный сон любого фармацевта-исследователя стал явью: оригинальный препарат появился на аптечных полках. Невероятное, если не сказать фантастическое, событие для российской фармацевтики и огромный шаг вперед в карьере Алекса Джонса, к тридцати шести годам достигшего того уровня успеха, о котором многие могут только мечтать: почетная степень доктора наук, регулярные публикации в научных изданиях, признание и слава в профессиональных кругах и, помимо прочего, неплохие денежные вознаграждения.

Однако главный вопрос, который по-прежнему терзал Алекса Джонса и не давал ему покоя, заключался в следующем: сделался ли он от всего этого счастливее? Он давно уже не ощущал гордости за проделанный труд, а вот чувство неудовлетворенности, напротив, посещало его регулярно. И все потому, что, невзирая на успешно завершенные испытания и одобрение научного сообщества, несовершенство его изобретения было очевидным: нейросод не восстанавливал поврежденные нейроны и не избавлял от неврологического дефицита[9 - Неврологический дефицит – термин, которым обозначают неврологические симптомы, характерные для поражения определенных структур центральной или периферической нервной системы.], а только помогал сдерживать развитие болезни.

Такое положение вещей категорически не устраивало Алекса Джонса. Будучи по сути своей неутомимым искателем и одновременно самым безжалостным критиком собственной работы, он не желал останавливаться на середине пути и удовлетворяться достигнутым. У него уже были задумки относительно нового, гораздо более прогрессивного препарата, и он надеялся в скором времени начать претворять их в жизнь.