Все хорошо, мам

– С Тюмени, – признавалась Зая.

Дед жил на последнем этаже добротного дома на Преображенке. Лёшик презрел лифт, поднялся пешком – чем не альтернатива фитнесу? Дверь открыла Лилия. Она хотела было всплеснуть руками, будто Лёшика не было не неделю, а год, но в них была кастрюля. Оставив сантименты, Лилия прогудела в теплую темноту коридора:

– Прокопушка, Лёшик пришел!

Дедушкина квартира напоминала луковицу. Каждая жена брала дом в свои руки и клеила новые обои поверх старых. Лилия выбрала белые… нет, не лилии – белые каллы.

Пахло фотобумагой и сердечными каплями. Пахло плохими новостями.

– У Прокопушки рак мозга, – заплакала Лилия, когда сели обедать. – Не стали по телефону сообщать. Ждали, когда придешь.

Лёшику показалось, что на него упала ледяная глыба. Мир стал мелким, будто смотришь на него в перевернутый бинокль, в ушах стоял гул. Всхлипывания Лилии, тиканье старых часов, шарканье Прокопа, отправленного за снимками, – все звуки приглушились, как под водой. Время замерло. Каллы на стенах извивались и пульсировали. Ипотека, ребенок, Зая – ничто больше не имело значения. Дед умирает.

Дедушка тыкал в него какими-то черно-белыми фотографиями. «У человека рак, а он все про фотки свои», – недоумевал контуженный известием Лёшик.

– Вот посмотри, это мозг. – Прокоп погладил старческим пальцем проявившийся на снимке срез белого вещества, похожий на грецкий орех. – А это глиобластома, – с некоторой гордостью озвучил он диагноз и погладил белое пятно. – Она ест мой мозг.

Лёшик почему-то подумал про Заю.

– Алёша, ты почитай про эту заразу, – Лилия прервала его ассоциативный поток. – В Интернете вашем что пишут? Прокопушка лечиться не желает, говорит – жить надо…

– С короткой выдержкой и без штатива, – закончил дед.

Лилия замахала на него руками, схватила для успокоения кастрюлю.

– Узнай, как это лечат. Может быть, лучше сразу травами? Или голубиным пометом?

Лёшик пообещал провести ресерч. Он вытащил из кармана телефон и навел его на дедушкин мозг с пожирающей его опухолью. Папка с фото, в которой преимущественно копились еда и селфи из пробок, пополнилась изображением бластомы, ставшей от этого какой-то будничной.

Прокоп хорохорился и предлагал по коньячку. Лилия, поставив перед собой кашу, обмахивала кроссвордами размытое слезами лицо. Лёшик бубнил что-то невразумительное про позитивное мышление. Всем было страшно, головокружительно и тошно, как на тонущем корабле.

* * *

Дома Зая запекала вульгарную свиную рульку. Она уже протомилась положенный срок в духовке в специальном пакете. Оставалось вскрыть пакет, напоить ее соусом и отправить развратницу обратно в пекло – обзаводиться положенной корочкой. Зая вспоминала про чек и представляла, что отправляет в печь не рульку, а эту свинью Лёшика. Увлеченная процессом, она даже не заметила, как на кухне образовался жалкий изменщик и притулился на барный стул – Зая купила его на распродаже у разорившегося ресторана. Вздрогнула, ойкнула, выдохнула, отвернулась к раковине. Из-под ножа поползли длинные лоскуты картофельной кожуры. Лёшик подумал, что Зая очень даже секси, когда готовит. Хочется подойти сзади, уткнуться носом в ее шею, вдохнуть Заю в себя. Вставить ей.

– Милый, – произнесла жена так, что Лёшик сразу почувствовал – затевается нечто глобальное. Возможно, даже ремонт балкона.

– Милый, – повторила она, – я сегодня была на консультации у репродуктолога. Наш единственный шанс родить ребенка – это сделать ЭКО. Но придется набраться терпения – с первой попытки может ничего не получиться. И со второй тоже. Каждая попытка стоит денег. Больших денег. Нам нужны деньги.

– Зая, – аккуратно начал Лёшик. – Милая, – тянул он время в поисках правильного ответа. Такого, который устроил бы Заю и не позволил бы свалиться в очередную финансовую канаву. Как это уже было, когда в своей скромной квартиренке они установили дорогущую итальянскую сантехнику – милая желала писать исключительно в инсталляцию.

– Ну, что ты мямлишь, Алексей? – зудила жена. – Ты можешь взять еще кредит?

– Я и так плачу банкам больше половины того, что зарабатываю. Я даже не знаю, где взять деньги на ребенка, зачатого обычным способом. Но платить еще и за процесс – это ту мач. Давай подождем. Попробуем пока так. Вдруг не все потеряно? – пытался спастись Лёшик.

– ТАК мы пробуем уже два года! Ничего не получается. Как ты можешь жалеть деньги, когда речь идет о детях? – зашипела Зая, не привыкшая, чтобы ей перечили.

– Но это нормально, дети – дорогое удовольствие. И удовольствие ли – вот в чем вопрос, – защищался Лёшик.

– Ты просто не мужик, – диагностировала Зая. – У тебя гнилые сперматозоиды. И в постели ты полный ноль.

Лёшик бросил в Заю принесенным нарезным батоном. Она взвизгнула и увернулась. В духовке горела рулька.

* * *

Оставив Заю остывать на опаленной скандалом и куском свинины кухне, Лёшик скрылся в ванной с телефоном, пачкой «Парламента» и бутылкой текилы – друзья привези из Мексики. Устроился с ногами на стиральной машине. Закурил и зашел в фейкбук. В минуты душевной слабости он всегда находил спасение в медитативном пролистывании ленты. Сам же писал редко. Про то, что в жизни надо найти баланс, смысл и путь. Но в основном репостил чужие цитаты о волшебной силе намерения – коучинг обязывал.

Лёшик тихо предавался зависимостям, в фейкбуке между тем оживлялось наблюдение. Френдлента провожала вечер пятницы. Рыжие апероль-шпритцы в модных локациях боролись за лайки с красным сухим на домашних вечеринках. Еще холодные красные закаты конкурировали с утопающими в весенних сумерках вереницами автомобилей. Мейн-куны состязались с чихуахуа, томные смоки с алыми губами, рыба – с мясом, плоть – с разумом.

Чем ближе подступала ночь, тем горячее становилось в социальной сети. Каркающими, славящими стаями разлетались щедрые лайки. Комментарии становились все отвязнее. Виртуальные споры набирали обороты. Шпритцы и красное сухое сменяли дижестивы.

Лёшик чувствовал себя чужим на этом празднике коммуникации. Он понимал, что репосты про счастье и успех – откровенная лажа. Собственная жизнь казалась не настолько интересной, чтобы писать о ней, как это делала влюбленная в себя и свои закатики и погодку Зая. Рассыпаться в изящных комментариях он не умел и делал это весьма неуклюже, только когда напивался.

В глубине души Лёшик мечтал, что когда-нибудь станет известным, уважаемым Коучем. Учителем, Гуру и, разумеется, Миллионером. Напишет книгу – чем он хуже Карнеги или Синельникова. Будет организовывать тренинги в Гоа. Он ненавидел тех, чьи странички были популярными, а паблики вызывали эмоции и овации, откликались и улыбали. Неуверенные Лёшиковы постики никого не трогали, и он не мог понять почему.

Пятничным вечером, сокрушенный бластомой Прокопа, посрамленный Заей, наполненный текилой до последней клетки тела, он чувствовал себя на арене человеческого самоутверждения одиноким и нелюбимым. Будто за ним не пришли в сад и он сидит на детском стульчике с облезшей хохломой, маленький и несчастный. К воспиталке уже завалился какой-то усатый мужик и зажимает ее среди алюминиевых чанов с надписью «Ветошь». Воспиталка игриво ржет, покашивается с раздражением на стульчик с Лёшиком, а за ним все не идут. И никогда не придут. Это же очевидно.

Просматривая мутным взглядом картинки нарядной и сочной чужой жизни, Лёшик стеснялся собственной, бедной и скучной. Конфузился, что селфи из кредитного «логана» он делает так, чтобы не было видно – салон-то велюровый. Жена, правда, обещала подарить ему на день рождения чехлы из экокожи… Что у него нет денег на Заино ЭКО. Что они были на море только один раз, два года назад, после свадьбы. И это был Крым. Зая предложила сэкономить на путешествии – нужны были деньги на «инсталляцию». В первый же день медового месяца молодожены подхватили кишечную инфекцию, которая давала о себе знать до конца поездки, ограничивая их возможности в передвижении – с диареей далеко не уедешь.

Ядовитый организм Заи быстрее справился с болезнью. Она уговорила еще слабого супруга поехать на романтическую экскурсию в пещеры – биться головой о сталактиты, а затем встречать рассвет в горах. В пещерах ползали, согнувшись под прямым углом и выстроившись, как лосось, – звеньями. У Лёшика впервые в жизни случился приступ клаустрофобии. Казалось, что его проглотил питон, в котором нет воздуха. Попытки выбраться из пещеры-питона были тщетны – сзади напирали сдобренные «Массандрой» соотечественники. Пляшущие лучи фонарей высвечивали фаллические фрагменты, свисавшие с потолка. Пробивной Зае все же удалось выдавить заблокированную мужем часть группы назад и разложить его под раскидистым платаном – дышать. Над горами расстелилась розовая полоса, в которой нежилось наглое южное солнце. Зая просила сфотографировать, как она держит его на своей тощей девичьей лапке, но у Лёшика прихватило живот. Рассвет он встречал в зарослях шиповника крымского.

Что мог Лёшик выложить в социальную сеть из той нелепой поездки? Фото будто переживших ядерную атаку придорожных сортиров? Вялый и теплый жюльен, который они заказывали в кафе в Алупке? Свое перекошенное паникой, выбеленное вспышкой лицо под сталактитами?

Чем может он похвастаться сегодня? Тем, что продает «уверенность в себе и успех», которых у него нет? Истеричной Заей, которая два года не может залететь? Пустой бутылкой текилы, которая, кстати говоря, давно вышла из алкогольной моды? Итальянской сантехникой?

Вот это неплохо, это можно. Лёшик сделал несколько снимков в лучших традициях туалетного селфи.

В кадр удачно попали дорогой одеколон и белый халат, спертый в подмосковном отеле.

«Какой я дерзкий и озорной», – думал совершенно пьяный Лёшик, выбирая наиболее приличное селфи. Снабдить духоподъемной цитатой, что-нибудь про то, что счастье – внутри, и можно в эфир.

Под большим пальцем мелькнуло фото мозга Прокопа. На левом полушарии расплывалось зловещее белое пятно. Некоторое время Лёшик цинично изучал фотку. Звонкая текила заботливо нивелировала отчаяние.

«Какое селфи, какой халат, какое в жопу счастье. – На Лёшика божественным светом снисходило алкогольное озарение. – Вот же оно. Все – тут! Все, что мне нужно, – и слава, и деньги, и любовь». Он гладил теплый от прикосновений экран телефона, то увеличивая двумя пальцами, то уменьшая изображение содержимого дедушкиной черепной коробки.

«Друзья, – патетически прервал Лёшик звериную вакханалию. – Понимаю, что в пятницу вечером хочется говорить о жизни.

Но я умираю.

У меня рак.

Рак мозга.

Я намерен бороться.

Нужны деньги на лечение.

Номер карты прилагаю.