Игра за линией поля

Я возвращаюсь к дате: третье июля. Трэвис сказал, что я не в его вкусе. И никакой мести, кроме красных восклицательных знаков. О, они ещё и подчеркнуты двумя жирными линиями.

– Что они значат? – спрашиваю я, обращаясь к Одри.

Она без приступов ярости забирает тетрадь из моих рук и пробегается по написанному.

Торжественная улыбка украшает её пухлые розовые губы.

– Я тогда не придумала, как лучше тебе отомстить.

– И? Ты до сих пор не придумала?

– Придумала.

Её глаза встречаются с моими. В них появляется странный блеск.

– Я буду в твоём вкусе.

– И всё? С такой же лёгкостью могла написать, что я схожу в туалет. Как-то слабовато, узко мыслишь.

– Ну почему же? – она задирает подбородок и выстреливает: – Я буду в твоём вкусе, когда поезд уедет. А сейчас ты стоишь на пороге моей комнаты, но только не учёл, что уже ты не в моём вкусе. И если подсчёты верны, то я впереди, Трэвис, а ты в отстающих.

Она захлопывает дверь перед моим носом. Впервые в жизни чувствую себя в аутсайдерах.

У неё получилось. Результат превзошёл ожидания.

Глава

9.

Одри

Daughtry – Cry for Help

Перелёт прошёл прекрасно.

Так я могла сказать, если бы не чувствовала пристальную слежку. Черт с ним, я была бы не против, если бы это не был мужик возрастом статуи Тутанхамона. И пахло от него также. Клянусь. В Древнем Египте было принято с правителем заживо хоронить животных, слуг и здравый смысл, мужик, занимающий соседнее кресло, наверняка использовал те же принципы и ценности, похоронив собственное тело. Его голое колено, которое почему-то постоянно касалось моего, пускало волну рвотного позыва, поднимающегося из самых далёких глубин желудка. А ещё я раздражалась и кипела похуже любого чайника на плите, поэтому ближайшие пару часов на мне можно жарить яичницу. Шея затекла, потому что была повёрнута только в одном направлении весь полёт: чтобы не видеть, не слышать и не чувствовать соседа. Сейчас, покинув аэропорт, могу свободно вдохнуть свежий воздух.

На парковке замечаю знакомую машину. Папа раскрывает объятия, и я лечу в них, как маленькая девочка.

Он взъерошивает мои волосы и целует макушку.

– А я-то думал, ты состроишь мордашку тяпкой и скажешь, что слишком взрослая для объятий с отцом.

– Нет такого возраста, в котором позорно обнимать родителей.

Папины глаза образуют щелки.

– Хочешь подлизаться?

– Ммм, – я обхожу машину и занимаю пассажирское кресло, папа следует моему приему и садится за руль. – Может быть.

Он смеётся, и мы смешиваемся в потоке машин, выехав на проезжую часть.

– Мама говорит, ты хочешь закатить знатную тусовку в ресторане. Это правда?

– Почти, – увилисто отвечает папа.

– Сколько будет гостей?

– Тридцать человек.

Я шутливо потираю ладони.

– И как много алкоголя?

– Одри, – его тон суровеет, но это даже весело.

– А что? Я же должна знать, что надеть.

Папа бросает на меня непонимающий взгляд.

– С каких пор это зависит от алкоголя?

– Не хочу напиться и сверкать задницей в коротком платье, если напьюсь, – жму плечами и легонько хлопаю его по плечу. – Поэтому всегда могу надеть брюки.

– Надень костюм клоуна, тогда от тебя будет шарахаться половина гостей, – он сморщивает нос.

– Ты до сих пор не переборол этот глупый детский страх? – я заливисто хохочу. – Боже, кто бы мог подумать! И этому мужчине завтра пятьдесят!

– Прекрати высмеивать отца!

– А ты прекрати быть Ноем и спасать всех животных. Я не уверена, что мы останемся родственниками, если когда-нибудь отрастишь бороду и начнёшь строить ковчег.

Папа лишь тяжело вздыхает и качает головой.

Мне нравится подтрунивать над его излишней добротой, но это никогда не перейдёт в ранг серьёзного.

Дома сразу бегу в свою комнату в надежде поскорее принять душ, предварительно чмокнув маму в щёку. Когда она опоминается, что это была я, а не папа, мои ноги уже ступают на верхнюю ступеньку. У нас ещё будет время поболтать за ужином, но успеваю услышать её громкое:

– К нам придут…

– Ага, – не уверена, что она услышала, но хотя бы совесть чиста.

Включаю воду и сбрасываю одежду, желая поскорее смыть остатки трения с Тутанхамоном.

Не жалею геля для душа и после сегодняшней ванной процедуры мочалку можно отправить на помойку. Кроме того, есть ещё один плюс: наконец-то могу позволить себе самую большую слабость – пение в душе.

Горло саднит, в голосе появляется хрипотца, но я продолжаю горланить песни любимой группы так, словно это мой последний раз. В душевых кампуса так не разгуляешься, как и с количеством горячей воды. От приезда возьму всё только самое лучшее.