Параллельные стихи

Параллельные стихи
Дмитрий Витальевич Куканов

Арсений Куканов

Он очень ценил и, кажется, по-настоящему любил стихи Иосифа Бродского. Даже умереть Дмитрий ухитрился в те же 55. И, наверно, не случайно друг Бродского Евгений Рейн сказал о его стихах: «Вот это – поэзия». Но писал Дима, скорее, как Пушкин и Есенин. Просто и ясно. Когда всё понятно буквально каждому. Но понятно, не значит – упрощённо, когда возникает чувство, что так сможет каждый. Не сможет. Его простой стих для любого, кто слышал или читал, сразу становился своим. Но это и есть настоящие стихи, которые никто, кроме поэта, не напишет. Они и живут с нами рядом, как бы в параллельном пространстве, прикоснуться к которому можно, только читая стихи. Такие, как стихи Дмитрия Куканова. Содержит нецензурную брань.

Герой из Достоевского

Он хотел жить в XIX веке, и его мама, Людмила Ивановна сравнила Диму с Обломовым! Но сам он по-настоящему любил князя Мышкина. Я удивлялась, – «Как же так, ведь Идиот – не человек, а идея». И слышала в ответ – «Да, знаю, я филолог!».

Идея, православная идея – стала его Альтер-эго. Называя Мышкина своим вторым «я», Дмитрий Куканов вовсе не рисовался. Он не просто искренне верил, он был ДОБРЫМ. По-христиански, по православному. Его не зря иногда сравнивали с юродивым. Кто первым пожертвует чем-то конкретным ради благополучия друзей, знакомых, родственников – это Дима. При этом он часто повторял слова Иешуа, адресованные Понтию Пилату: «Он добрый человек». И на наше возмущение всегда отвечал: «Все люди хорошие и добрые…»

В Диме, точно по Достоевскому, легко уживались ангел с бесом. Он часто кутил, много пил, любил женщин, причём каждую – страстно и навсегда. А потом каялся, ведь покаявшийся грешник Христу дороже праведника. Одна из его любимых картин – рембрандтовское «Возвращение блудного сына», где его внимание привлекали пятки героя – незащищённые и открытые.

Поэт Куканов, не в пример Обломову, все же доехал до Парижа. Для него путешествия стали не просто глотком свободы, а счастьем, которое он ни на что не променял бы. Дима обожал атласы и карты, а в путешествиях не понимал пляжный отдых. Лежать под зонтиком он мог не больше четверти часа, а затем начинал изучать местность, флору фауну. И активно общаться со всеми.

Дима подбегает ко мне, мирно дремлющей под сладостным египетским солнцем, и радостно восклицает: «Я подружился с муреной! Какая красавица! Она пряталась под большим камнем, я постучался к ней в гости, правда, пришлось долго ее теребить. Вылезла-таки, показала свою мордашку!».

В Таиланде, вместе с другом, журналистом и писателем Александром Анниным, они выловили из воды морской огурец. Это создание сопротивлялось, как могло, но не устояло под напором русских молодцев. Оба вылезли на сушу вымазанными в белёсой, липкой жидкости, которую выпустил на них огурец. Приятели чертыхались, но были счастливы как дети!

Он часто и надолго уплывал в море. Морская стихия благоволила поэту. А я переживала. Однажды мне показалось, что Дима каждый раз заранее договаривается о встрече с любимой русалкой. Ему эта мысль понравилась… А может, я была права? Он заставлял меня заучивать названия тропических рыб. Он помог мне влюбиться в любопытную рыбку-клоуна. Откуда у Димы была такая любовь к морской фауне? Мы шутили: из-за его фамилии, которая произошла от слова «кукан» – палки, на которую нанизывают рыболовную сеть.

В Болгарии на Златых Пясцах он, как обычно, пошёл гулять, оставив меня загорать в одиночестве. Через два часа он вернулся и рассказал, что нашёл нудистский пляж, а на нём – своего друга. Мир тесен…С журналистом и фотографом Александром Ивановым Дима познакомился во время Крымского ралли лет за пять до того. В той поездке Дима приобрел истинное счастье – людей, которые будут до конца его поддерживать. Дима тогда работал в «Тверской,13» – газете правительства Москвы. И муви-стори по итогам ралли они писали «на троих» – с Михаилом Кириллиным и Сергеем Осиповым, всем экипажем. Коллективное творчество еще больше их сблизило друзей. Очерк назвали «Окрымление». Наверно, в одиночку такое и не придумать.

В Крыму Дима познакомился также с журналистом Алексеем Подымовым, ставшим впоследствии близким ему человеком. Вот, что он вспоминает: «Это был, наверное, один из последних выходов в свет Димы с мамой. Грандиозный вечер в Театре Советской Армии посвятили 100-летию начала Первой Мировой войны. Нас пригласил туда общий друг Дмитрий Шульцев. На мероприятии присутствовали исторические реконструкторы во главе с Андреем Царёвым. Он, между прочим, когда-то работал в винной компании – "Легенда Крыма", которая и запустила весь этот Крымский марафон. В театре он бы при параде – выглядел штабс-капитаном 216-го Богородского полка. Нас окружали дамы с кавалерами, одетыми по моде 1914 года, и просто солдатня. Дима с Шульцевым расположились за столиком около роскошной лестницы. Наш поэт, будучи в лёгком подпитии, и увидев всю эту белую гвардию, вдруг громко, на весь зал затянул "Боже царя храни». Мы вовремя его остановили, иначе бы во всеуслышание объявили, что «наши в городе»».

Поэт объездил много стран, он знал и любил Россию и, конечно же, Грузию, в которой родился и вырос. «Мы – тбилисцы!» – гордо говорил Дима.

Ещё его манили горы, Алтай и Сибирь. В закрытом Красноярске-26 жил его отец, живёт брат Игорь, жила и сестра Катя, переехавшая в столицу. А на Алтае его всегда ждал двоюродный брат Алексей. И везде он находил близких по духу людей, которые его уже не могли забыть.

По-особому нежно Дима любил Грецию. Писал о ней постоянно, бывал там почти повсюду. Приехав на остров Эвбея, где жил тогда мой папа, мы облюбовали для отдыха очаровательную, маленькую бухту. Когда-то там жили только рыбаки, а потом стали строить дома туристы из Германии.

Увидев как-то пришвартованную яхту, мы тут же стали брать её на абордаж. Пиратский дух настолько захватил обоих, что мы не заметили хозяев шхуны, сидящих неподалёку. Захватить судно не удалось, зато приятное знакомство было гарантированно. Муж – чех и жена – швейцарского происхождения как-то сразу прониклись к Диме. И пригласили нас на чашку кофе. Дима так же лихо знакомился и с рыбаками, пил с ними узо и ципуру в деревенских тавернах. В общем, стал для всех своим, эвбейским парнем.

Особенно запомнилась поездка на Кипр, где стихотворца просто невозможно было остановить. Мы облазили все античные руины в округе и конечно, посетили православные Храмы, шатались, не уставая по столице – Никосии. «Вперёд, только вперёд, не сиди» – торопил Дима.

В кафе при нашем отеле работал приятный парнишка. Заговорив с ним, Дима выяснил, что он его земляк – родился в Тбилиси, и более того, учился в той же школе. Правда, на десять лет позже. Парень был понтийским греком, поэтому позже уехал жить на Кипр. Ионидис стал нашим постоянным собеседником, он рассказал о своей молодой жене, о своём свадебном путешествии.

Однажды Дима заметил в кафе супружескую пару из Англии. Они грустно пили пиво. «А давай мы угостим его нашей водкой, которую мы, кстати, захватили из Москвы!», – предложил Дима. Сказано-сделано. Англичанин был несказанно рад и удивлён. На следующий день мы встретили его уже в центре города. От британца последовал ответный дружеский жест – угощение пивом и долгий рассказ о Туманном Альбионе.

Вспоминать поездки с Димой можно бесконечно. Подпортить впечатление от них могли только чрезмерные возлияния. В этом он вёл себя также широко. Однажды, правда, благодаря этому Дима вернулся к написанию стихов. Поэзией он начал увлекаться ещё в юношеские годы, потом были прекрасные строки для Юлии – его первой жены.

И было ещё долгое творческое затишье. И вот в Египте, где с нами был Сергей Осипов, на Диму снова нахлынуло желание рифмовать. Рифмовать прямо и просто – как в «Гаврилиаде». И он писал. На рекламных листовках и на салфетках, найденных в номере гостинице или в кафе. Гаврила служил и кутил, и был послушным и непослушным мужем… Те вирши могли бы и забыться… Но через них, уже в Москве, Дима вернулся к настоящей поэзии. Чтобы уже никогда с ней не расставаться…

Виктория КАЙТУКОВА

Рождение поэта

Грехи

Мои стихи – мои грехи,

Неискупленные когда-то.

Как с Первой мировой войны

Непогребенные солдаты,

Как преданная мной любовь,

Как неродившиеся дети,

Как все те слезы, вся та кровь,

Что пролиты на этом свете.

Надеюсь, строчкой отмолю

Свои грехи, свои надежды…

О Боже, дай сказать «люблю»,

Как говорил я это прежде!

Скит

Когда бумаге предпочту

Берестяной хрустящий свиток,

Когда пьяней вина сочту

Ручья искрящийся напиток,

Когда срублю смиренный скит

Под сенью кряжистого кедра,

И будет крест железный вбит

В его стареющие недра,

Когда свой бренный дух предам

Прекраснейшей на свете схиме

И стану тихо, по слогам,

Разучивать природы имя,