Кремлевский клад: Cosa Nostra в Москве

Это был Марио Спинноти, сын хозяина фабрики и «спонсор» исторических изысканий. Его интересовал «достигнутый прогресс» в архивной работе, и когда можно ожидать результатов. Он заметил, – несколько, правда, резковато, – что времени прошло много, почти полторы недели, и пора бы гостю им что-нибудь предъявить. Сизов порадовать того ничем не смог. В довольно откровенной форме он высказал свои сомнения, что успеет за две недели найти что-нибудь для них интересное, тем более, что скоро они с дочерью собирались уже улетать в Москву.

– К сожалению, э… кроме исторических фактов, ничего другого найти не получается…

Но Марио как будто пропустил его сомнения мимо ушей, но это было вовсе не так.

– Ничего, профессорэ, у вас все получится. Должно получиться. Другого выхода у вас нет.

– Что вы имеете в виду?

– Только то, что я сказал.

Когда эти двое ушли, у Сизова остался неприятный осадок. Он явственно почувствовал угрозу. Никогда раньше так ему не угрожали, уж тем более, на научном поприще. Ему даже стало досадно, что при этом присутствовала его дочь. Хотя, наверняка, она ничего не поняла по-итальянски, но смысл фраз, произнесенных без намека на вежливые улыбки, та почувствовала сразу.

Почувствовала она и другое. Как этот блондинистый парень смотрел на нее все это время. Тане было восемнадцать, но в сердечных делах она разбиралась безошибочно и хорошо умела осаживать увивающихся вокруг нее ухажеров.

К этому блондину она сразу почувствовала какое-то омерзение. Это было первое и безошибочное чувство любой молодой женщины, встретившей на своем пути совершенно неподходящего на роль отца ее детей человека, и в первую очередь, – биологически. Можно бы сказать обратное про «любовь с первого взгляда», но об этом позже.

Уже через день после этого, в конце второй недели пребывания во Флоренции, Сизов позвонил в офис паркетной фирмы и попросил назначить ему встречу с «хозяином» фабрики, которого он видел всего раз по приезде. Сизова попросили подождать минуту, но затем объяснили, что его может принять только сын хозяина, Марио, которому переданы отцом все полномочия по этой работе. Встреча была назначена на следующий день.

Весь этот вечер и полночи Сизов готовился к встрече. С научной точки зрения работа Сизова во Флоренции завершалась блестяще. Для этого ему пришлось буквально бегать по всем архивам Флоренции, по которым после наводнения 1966 года был рассеяны нужные исторические материалы.

Самыми потрясающими были найденные им дневники, или, вернее, обрывки дневников Аристотеля Фьораванти о его походе с царем Иваном III на Новгород. Фьораванти был при русском царе, прежде всего, инженером, фортификатором, – но когда Сизов читал его подробные описания казней покоренных новгородцев, у него мурашки бежали по спине.

Еще Сизов нашел дневниковые записи Фьораванти о походе царя на Тверь. Прояснялась туманная до сих пор подоплека этого события: интриги и соперничество бояр. Фьораванти в этом походе заведовал артиллерией. И вероятнее всего, в Москву он из этого похода не вернулся именно поэтому. Сохранились описания страшных разрывов орудий местного производства и гибели многих пушкарей.

Это были важные исторические находки, и Сизов мог бы гордиться ими. Он и гордился, и начал уже обдумывать первую статью в исторический журнал. Но его тревожило другое: ничего существенно нового про тайники в Кремле он так и не нашел. Ему нечего было предъявить ни Черкизову, ни итальянскому «спонсору», организовавшим и оплатившим столь удачную его командировку.

Если папки с архивами самого Аристотеля Фьораванти были более-менее целыми после наводнения 1966 года, то поздние бумаги, собранные, как стало ясно, его сыном Андреа, находились в ужасающем состоянии. По-видимому, они все промокли во время наводнения, затем их сушили, в спешке собрали как попало в стопки и перевязали эти стопы бечевкой. Можно было еще считать удачей, что многое, относящееся к фамилии Фьораванти, удалось разыскать. К сожалению, далеко не все: об этом красноречиво свидетельствовали различия в описях, сделанных для каждой подборки бумаг до наводнения, и тем, что находилось в этих стопах теперь. Где были пропавшие документы? Давно уплыли в сторону моря? Или покоились среди тысяч «чужих» папок и стоп, уложенные туда в спешке самоотверженными спасателями, но утерянные таким образом для историков, как если бы они тоже уплыли в море.

Более поздние рукописи, собранные сыном архитектора Андреа, имели много утрат, – страниц со смытыми водой чернилами, с вырванными клоками размокшей бумаги и тому подобным. Для Сизова было совершенно неожиданным, что почти все собранное и написанное сыном Андреа было тоже на латыни. Видимо, поэтому читавший эти бумаги почти двадцать лет назад паркетчик-флорентинец, забывший язык своих предков, принял эти тексты за шифровку. Большую часть архивов Андреа составляли чертежи прекрасных соборов и палаццо. Несомненно, Андреа продолжил семейную традицию и стал замечательным архитектором. Тут были и записи, относящиеся к его личной жизни, и тоже на латыни. Особенно выделялись листы с нечто средним между дневниковыми записями и завещанием. Их-то и читали двадцать лет назад первые кладоискатели. Здесь было прямо сказано о тайниках, устроенных отцом и сыном Фьораванти в московском Кремле. Новое же, что нашел Сизов, или вернее, на что он обратил свое внимание, – было только упоминание о «скрытом книгохранилище».

В завещании ясно и недвусмысленно сообщалось, что им, Андреа, вместе с его pater Аристотелем Фьораванти оставлены в московском кремле ditum и obscure bibliotheca, то есть скрытое и упрятанное книгохранилище. Несомненно, речь шла о подземной «библиотеке Ивана Грозного». Более подробно Андреа упоминал о другом тайнике, – в стене Успенского собора. В переводе с латыни этот текст звучал примерно так: «Нами устроена ниша в алтаре собора, построенного моим pater, и в нее уложены иконы русского мастера Андрея Рублева. Обе иконы привезены pater из военного похода, и были спасены им от уничтожения в belluм (то есть в войне)».

Но никакого рисунка или плана, даже смутно напоминающего московский Кремль или его соборы, в этой стопе бумаг не нашлось. Зато в описи бумаг из той же стопы, сделанной спустя столетия, но еще до наводнения, точно так и значилось: pingo consilium. Это была ссылка на некий рисунок или план. За этими двумя словами была еще приписка, наверное, более поздняя, судя по почерку и чернилам: conjungo mortuus viltus. Приблизительный перевод: связано с мертвым лицом или головой. Вторая приписка была понятнее: Fumus… – это можно было понять, как испорченная дымом, закопченная. Но где это? Перечислены были и другие отсутствующие в этой папке и, вероятно, навсегда утерянные документы.

Для Сизова все это показалось лучом божественного света, достигшего его через пол тысячелетия. Все это, вместе с поздними приписками, означало, что ключ к кремлевским тайникам когда-то существовал, но только утерян. Последнее нисколько не омрачило эйфории, которую он тогда ощутил. Самым важным было то, что кремлевские тайники – не фантомы, они есть, существуют, и ждут, чтобы кто-нибудь их отыскал.

Но это же было для Сизова одновременно и тупиком. Разыскать pingo consilium, «рисованный план», в десятках тысяч стоп, среди сотен тысяч или миллионов документов, куда могли засунуть этот лист спасатели, даже если он не уплыл сразу в море, ни ему одному за неделю, ни бригаде историков даже за год, – не удалось бы.

Теперь же, готовясь к завтрашней встрече с Марио, Сизов с тяжестью в сердце осознавал, что этот единственный новый результат – о подземной библиотеке, – который мог быть интересен «спонсорам», вызывавшим у него теперь сильную неприязнь, ему придется им все-таки сообщить.

13. Джулиано

Сизов не решил еще, стоит ли рассказывать сыну «спонсора» Марио о его необыкновенной встрече в архиве со странным человеком. За день до этого Сизов как обычно работал в одном из многочисленных флорентийских архивов. Тут было тихо и, как всегда, пусто, – Сизов очень любил потемки и тишь старых архивов. Вдруг перед его столом, за лампой с зеленым абажуром, выросла высокая фигура крупного молодого мужчины. Сизов поднял вверх глаза и услыхал грозное:

– What’s the hell are you doing here! – в переводе с английского это было примерно: – Какого черта вы тут делаете!

С заминкой переходя с латыни на английский, Сизов робко ответил:

– E-e… just reading, – Э-э… просто читаю.

– Моя фамилия Фьораванти. Вам это что-нибудь говорит?

– Говорит, конечно, господин э-э…

– Джулиано. Это мое имя. Хотите говорить по-итальянски?

– Мне все равно.

– Окей, тогда по-английски. Что вы тут вынюхиваете? Это мои документы. Все мои. Неважно, что они лежат в городском архиве!

– Если бы я знал, я мог бы спросить разрешение…

– Вот это другое дело. Можете спросить его прямо сейчас. – Джулиано вывернул стоящий рядом стул и сел на него верхом напротив Сизова, через стол с зеленой лампой. – Вы копаетесь в наших семейных архивах, и даже не спросили нас. Что за манеры! Вы все такие в России?

– Прошу прощения, – промямлил Сизов, – я не предполагал, что кто-нибудь из Фьораванти еще жив.

– Куда же мы могли подеваться! У нас не было вашего ГУЛАГа. В Италии полно разных Фьораванти, я один из них. Вы уже накопали, что хотели?

– Немного. Вам показать?

– Не надо. Мне это не интересно. Окей, читайте дальше, я вам разрешаю. Но полагается, спрашивать!

С этими словами потомок Фьораванти резко встал со стула и, не попрощавшись, направился к выходу. Сизов, не прикрыв рта, проследил за ним до дверей. Но на следующий день после этого Сизов снова увидал Джулиано Фьораванти.

Около восьми вечера Сизов с дочерью, как всегда, готовились к ужину. Оживленно обменивались дневными впечатлениями, они кипятили в стеклянной банке чай, раскладывали на столе маслины, сыры, резали вкуснейший, с толстенной коркой итальянский хлеб. На столе стояла уже початая бутылка недорогого, но замечательного тосканского белого вина. В этот момент раздался звонок телефона на тумбочке возле кровати.

Сизов с дочерью осеклись на полуслове, оба с ужасом глядя на трезвонящий аппарат: несколько дней назад такой же звонок предшествовал отвратительной встрече с Марио. Но прятаться в номере от этих настойчивых звонков было глупо. Сизов осторожно, как нечто взрывчатое, поднял трубку к уху.

– Хелло! Это вы, профессор? Говорит Джулиано Фьораванти. Мы вчера с вами виделись в архиве.

– Я вас слушаю, сеньор Фьораванти, – холодно ответил Сизов по-английски.

– Я сейчас в вестибюле вашего отеля, и хотел бы подняться на пять минут к вам в номер.

– Э-э… мы сейчас с дочерью ужинаем… – попробовал Сизов уклониться.

– Я хотел только извиниться за вчерашнее, и заодно попрощаться. Это быстро. Я уезжаю, и мы с вами никогда больше не увидимся.

– Э-э…, что ж, тогда поднимитесь.

Через пару минут, после вежливого стука, дверь в номер отворилась. Сизов только теперь, как следует, рассмотрел этого позднейшего отпрыска Фьораванти. Крупный высокий мужчина лет тридцати. Волосы темные, как у всех почти итальянцев, но глаза были голубыми. Сизов даже подумал: «Какие голубые… Русские глаза».

– Мое почтение, сеньорита. Я хочу извиниться перед вами, сеньор, – начал первым Джулиано. – Я вчера непростительно вел себя с вами. Еще раз прошу извинить меня. Что-то на меня нашло такое.

– Пустяки. Я не обиделся.

– Я скоро уезжаю, и вы, наверное, тоже. Поэтому я хотел лично спросить вас. Вы нашли клад Фьораванти?