Конопляный рай

– Там он, – визгляво выкрикнул Димка, махая в сторону рукой. – Он мотоциклы взорвал.

– Какие мотоциклы?

–Какие мотоциклы? Они Колька с толпой замочили.

Андрей и Пашка переглянулись:

– Как замочили? Чего ты мелешь? Вы что, их тачки нашли?

Димка замотал головой:

– Ява и Ижак.

– Они же нас теперь из-под земли достанут.

– Какой земли! Ты туда пойди! Там пацаны…

Они молча стояли на дороге, пока не появился Кася. Он бежал грязный, размахивая руками, свитер его был разорван на рукаве. Рюкзака у него не было.

– Ну чё встали как бараны на дороге! Сваливаем. Теперь эти уроды будут знать, как иметь дело со мной, – задыхаясь, выговорил Кася. Он пробежал еще несколько метров и перешел на шаг. – Ну, чего стоите! Хотите, чтобы и вас в земле зарыли? Там яма глубокая, для всех места хватит. – Касино лицо вдруг искривилось, он закрыл глаза и стал рукавом вытирать накатившие слёзы. – Убьют они нас, пацаны, теперь точно убьют. Я подставил вас, конкретно подставил, но уже всё.

Володька совсем раззевался и остановил машину. Выскочив из кабины, он обошел ее и проверил аварийные фонари.

– Ты посиди немного или поспи вместе со мной. Я чуток покемарю. Не могу, боюсь, засну. – Вовка вытащил из-под сиденья одеяло и положил его на руль. Удобно устроившись, он мгновенно уснул, уместив свою усатую голову в провале руля. – Толкнешь, если что, – уже сквозь сон пробурчал он.

Я впервые за долгий путь остался наедине с собой. За спиной была тысяча километров. Мысли мои путались, и я стал думать о том, чем займусь, когда приеду на новое место. Меня ожидал полуразвалившийся дом у самого леса, с заросшим огородом и заброшенным садом. Посреди сада высокая, обглоданная коровой ива, и голая, как бетонный телеграфный столб: «Придется все начинать сначала». Возня ожидала капитальная. Неприятный разговор с родней, долгие объяснения с женой – все это еще предстояло. «Да ну их всех. Куда хочу, туда и еду».

Машина медленно остывала. В двигателе, как в человеческом желудке, что-то бурлило, стукало и брякало. Я выключил в салоне свет: Володька не отреагировал. Аварийка монотонно моргала красным светом, отпугивая проносившиеся машины. Я вспомнил, что раньше частенько встречал на обочинах моргающие машины и совсем не вдавался в размышления, зачем они моргают. Неожиданно Вовка поднял голову и протер глаза:

– У нас еще остался чай? Хорошо бы крепенького, погорячее.

Я налил полкружки. Чай уже не был горячим, и Вовка с наслаждением втянул целебный эликсир:

– Ну вот! Теперь можно ехать дальше.

Было не так уж поздно, часа три ночи, но если учесть, что Володька не спал нормально вторые сутки, то держался он молодцом.

– До города ерунда осталась, – он завел дизель и ударил по коробке. – Давай, малыш, я домой хочу. Ну же, крокодил! Тебе бы только соляру жрать! Пошёл, пошёл, – медленно наседал он на машину, как на живое существо. КамАЗ выкатился на середину темной дороги и, набирая обороты, устремился к мерцающему зареву тысячи огней на горизонте.

– Обычно по двое гоняем, но иногда и одному приходится в рейс идти, – зевая говорит Володька. – Бывает сутки ни в одном глазу. Разваливаешься на ходу, так, бывает, спать хочется. А домой приедешь, упадешь на диван – хрен. Проворочаешься полночи, и хоть бы что. Мотор стучит, только самогоном и спасаешься, пока не кончится. Самогон, я имею в виду. По молодости такого не было. Ночь полночь, едешь, и всё в радость. Вот последние лет пять началось. Стареем… – Володька немного помолчал, ухмыляясь чему-то своему.

… – А твоего дружка Михой же зовут. Был я у него на пасеке как-то. – Володька рассмеялся, явно припоминая что-то особенное. – Вот у кого самогонка убойная, трутнёвка. Пьётся как вода. Сколь не пробовал такую сделать, не выходит. Хороший мужик, не жадный. Спать, правда, любитель, но на пасеке все поспать любят, особенно с перепоя. Ты за ним поглядывай, а то спиться-то недолго, от сладкой жизни. Медок он такой. У меня дружок в Столбовом, Пазяня. Пазниковы, слыхал фамилию? Ну, ничего, ещё узнаешь. Мы с ним Михе улики помогали составлять в омшаник прошлой осенью. Загрузили, ну и за стол. Ну и как полагается, налить надо. И чё получилось… Бутылку в омшанике забыли. А в нём пчёлы уже составлены. Пазяня говорит – давай, вытаскивай нахрен, чё мы сухие поедем. Посмеялись. Так поужинали, на сухую, и домой. Мёда, правда, дал, Мишка не жадный мужик. Но мы его предупредили, чтоб без нас весной не вынимал улья. Кто его знает, может, там и не было ничего. Не соврал. По весне когда вынесли на точёк пчёл… Стоит родимая, грушёвочка у стеночки. Ноль седьмая. Думали сперва, что на троих мало будет. У меня в кабине был курочек, но не пригодился. С одной так укатались, не поверишь… С ног падали, а весело. Полный таз хайрюзов жаренных смолотили, борща кастрюлю… Там ещё зелени было, черемша, лука… Короче, было чем закусить. Но самогонка… И запах от неё… Так женские духи не пахнут, как эта грушёвка. Я больше такой ни у кого не пил. Главное, когда вытащили на свет, осадок на дне, белый белый. Аккуратно слили, на троих в аккурат пол литра получилось, с небольшим. Но знатная была, знатная. Так что весело будет, не соскучишься. В лесу хорошо.

Некоторое время Володька молчал, потом включил транзистор, пытаясь отыскать хорошую волну. Попадались в основном «японцы» или «китайцы». – Не радио, а чёрти что, – ругнулся Володька. – А у тебя же соседом будет братуха мой двоюродный, или троюродный. Серёга Сухорев. Не слышал? Хороший мужик, лесником работает. Брат его пожарник, лес тушит, самогонкой в основном.

Мы дружно рассмеялись над правдой жизни, потом я вспомнил прошлогодний отпуск, и встречу с Сухорятами. Вовка и Сергей, два брата, приехали на мотоцикле, с ружьями и сворой собак, но охота их не интересовала, конечно. Им хотелось общаться, и поэтому остальные два дня прошли для меня как в бреду. От выпитой самогонки, которую они привезли с собой, я всю ночь блевал, дав себе клятву, что больше никогда… Но на следующий день всё повторилось снова, правда пили уже другую самогонку, нашу, и слава богу, всё обошлось. Но клятву я не забыл. Пока я перебирал в памяти детали моего самогонного грехопадения, мой попутчик продолжал рассказывать.

… – Конь у них добрый был. А, нет, это уже после того, как украли. Орлик, хороший конь. А кто украл… Наркоманы, больше некому. Так что паря, держи ухо в остро, конокрады у нас не спят. Тоже ведь, конопляный рай. В тайге-то с конём милое дело. Куда хошь иди, чё хошь вези. В лесу всякого народу встретить можно. Попал Серёга раз в историю, сейчас расскажу. Твой дружок тоже причастен был. Он тебе не рассказывал?

Я махнул головой, едва справляясь с зевотой.

… – Вот как раз сон разгонишь, слушай. В лес он поехал, по осени было дело. На коне, как полагается. На совхозном, Орлика уж не было. На рёв. Слыхал, как изюбри ревут по ночам? Услышишь ещё. Там, за вашей пасекой, ещё километров двадцать в тайгу, пасека есть, да там не одна пасека стоит. А та самая последняя, Чащавитая. Дикое место, глухое. Он сначала на Кедровой хотел затабориться, тоже место неплохое. А там как раз Мишаня отдыхал. Они тогда чушку убили, хорошую. Вот Серёга и подался на Чащавитку, чего людям отдых портить. Суть да дело, кобель у него был, хромой, считай что трёхногий, Серёга его трёхколёсным мотоциклом называл. Когда на Чащавиту пришёл, тот учуял кого-то, и убежал. Лает в диколе не умолкая, зовёт. Серёга уже похлёбочку сварганил, тока сесть хотел, пригубить, как полагается в таком случае. А этот трёхколёсник надрывается в сопке. Пришлось бросить похлёбку и идти. Да тоже чуял что-то. Ты не думай, народ у нас имеет такое качество. Казаки же, охотники все.

На Володьку тоже накатила зевота. Я открыл термос, и вылил остатки на дно пластиковой кружки. Хватило по два глотка, но чай подействовал, и стало повеселее.

– Ну и вот… Идёт, а ветерок на него, и коноплёй тянет сверху. Понятное дело – пятак наркоманский там. А по старой памяти кормушка там была кабанья. Ходили туда мало, тем более по осени, у кабана же еды хватает, жёлудь, орешка. Поднялся в сопку, кобель крутится, но уже тявкает. А там, посреди кормушки пацан, лет семнадцать. Да какой пацан, парень уже выходит. У нас в это время мужиками становятся, сами на охоту ходят. Вот и сходил, на охоту. Забыл сказать, когда Серёга подъезжал к пасеке, хлопок слышал, выстрел. Не он бы, не пошёл бы, а тут всё как бы соединилось в уме. Ну, короче, пацан тот под самострел попал. Кому надо было ставить, в толк не возьму. Или может специально. Но это уже слишком. По дикому. Он уже конопли нарвал в мешки, чужой, разумеется, и как так вышло, что на кормушку вышел, и не увидел проволоки натянутой. Видать тропа была, может кабанья. Короче, бедро ему прострелило. Считай что без ноги. Оно бы ничего, если недалеко, а тут до деревни тридцать вёрст, а в Столбовой только Дуся фельдшер. Тоже, кстати, Паздникова. А до райбольницы ещё столько же. Он его доволок на себе до пасеки, коню волокушу смастерил по быстрому. Бросил всё там, что привёз с собой. Дробовик, правда, спрятал. Пока то, пока сё, у того кровь рекой льётся, сам уже белый как снег. Понятно, что перевязал рану, вся самогонка в дело пошла, ногу перетянул, как смог. Он его на Кедровую на этой волокуше, конь, слава богу, не подвёл, а там уж нет никого. Съехали. Хорошо Мишаня недалеко уехал, кобель его догнал. Я всё думаю, как собака сообразила, ещё и хромая. Мишку ещё уговорить надо было, тоже не простой человек. Он эту породу, наркоманов, на дух не переносит, а тут же в район надо везти. А у него мясо в кузове, по головке не погладят, и прав водительских нет, так ездит. В лесу-то они вроде как ни к чему.

По ходу рассказа Володька закурил, дым словно расширил его сознание, и он надолго ушёл в себя. Мне, наверное, тоже нужна была пауза, чтобы увидеть всё своим собственным воображением, и лес, и собаку, и самого Сергея, крепкого, с загорелым лицом, широкоскулого мужика, говорливого и очень доброго. На Чащавитой я не был, но слышал не раз об этом необычном месте, где над пасекой возвышалась сопка, которую украшала почти отвесная скала. По рассказам на этой сопке обитал медведь, и со скалы той наблюдал за тем, что происходило внизу, на пасеке. Историю с этим медведем мне рассказывали разные люди, в том числе и те самые Сухорята, когда приезжали на пасеку к моему другу, и в неё я верил. Так вот, зверь этот был необычайно хитрым и сообразительным, и когда на Чащавитой кто-то был, медведь сидел тихо, и не высовывался. Но стоило пчеловоду выехать, хотя бы на день, мишка спускался с горы и воровал один улей. Убыток не очень большой, но за лето выходило немало, если за каждым ульём видеть полста килограмм мёда, не считая улитары. Так и жил медведь, промышляя совхозным медком, и никто его не мог подкараулить. А выход придумал некто Толя Козырев, по прозвищу Тыква, мужик как видно, необычайного ума, и конечно же, любивший выпить. Он до последнего держал в секрете свой способ, напрашиваясь на халявную выпивку. Машины туда не проходили, потому как место труднодоступное было, и Толя придумал привезти себя в сене на телеге, чтобы сверху его медведь не увидел. Так в этом сене дотемна проспал, потом незаметно в дом пробрался, и до утра веселился и не просыхал. Утром хозяин уехал, вроде как, а Тыква на чердаке, отсыпался, ну и заодно караулил вора. Тот уже через десять минут тут как тут, на точке, улей выбирает, где мёда больше. Тыква хоть и пьяный с ночи был, но не промазал. Большой медведь был, по рассказам. С Толей мне ещё предстояло познакомиться, поскольку он был из Столбовских, как и Сухорята.

– Слышал я паря про того медведя. Толя Козырев его приговорил, было дело, – кивая подтвердил Володька, и продолжил. Впрочем, это уже был конец его рассказа: – Пацан тот не сдюжил, от потери крови помер потом, да и что могут в нашей райбольнице? Там одни коновалы работают. Зарплату, правда, получают хорошую. Мне что непонятно до сих пор, как кобель почуял. Там ведь немало расстояния до кормушки, с километр, может и по более. Миша мне вот что рассказал… Пока он того пацана вёз, тот ему сознался, что кобеля Серёгинова, стрельнул из обреза, искалечил значит. В лесу, или в деревне, не знаю. А собака вишь, как ответила. У иного человека душа собачья, а у собаки наоборот, человечья. Вот это и странно мне. Так что паря, у нас тоже свои истории имеются. Записывай, потом книжку напишешь. Смеёшься… А где ты о таком услышишь. Это жизнь, не выдуманная, всё как есть. Да… Ну, вон уж и окраины пошли, город… Смотри марево какое висит, что пожар. Да… Город…

… – Значит, подожгли мотоциклы?

– Кася поджег.

– Ваш Кася прямо бандит какой.

– Жизнь такая.

– Да, жизнь интересная. – Вовка долго смотрел на меня, забыв про дорогу, и я уже начал волноваться. Но «малыш», видать, сам знал, куда ехать. – Как они вас не догнали?

– Там ещё кое-что было, не знаю, стоит ли рассказывать. Нам вообще-то повезло.

–Продолжай.

– Когда на дорогу вышли, машина попалась, попутка. Парень в радиатор воду наливал. Он нас в кузове до самого города довез, а меня в кабину посадил.

– Ещё что-то, говоришь. Интересно. А какая машина была? Не помнишь?

– Не знаю я. Маленькая. С одним пассажирским сиденьем. «Газончик», синий такой.

– Ага. Такой, голубенький, значит.

– Да. Голубой. Светло-голубой. Я помню хорошо, что он вез. Бачки из-под меда, пустые.

– А откуда ты знаешь, что из-под меда? Может, они из-под молока были.

– Из Комсомольска-то? Не. Тогда-то мне все равно было. Они сильно грохотали в кузове. Это я уже сейчас понял. Да и кажется…

– Залазили, что ли? Нехорошо по чужим бачкам шнырять.

– Наверное, жрать хотели.

– Да. Голод не тетка. Я вот все думаю. Ты мне такую дикую историю рассказал. Не знаю даже, верить тебе или нет. Хотя какой смысл сочинять её. В этой жизни всё может быть. Приукрасить, конечно, можно. Я это к тому, что для тебя она живая история, и, наверное, ты переживаешь. Это твоя память. Как бы это выразиться… Важна для тебя. Сколько времени прошло, а ты не забыл ничего. Всё ведь помнишь. Даже имя этого пацаненка… – Володька замолчал.

…– Короче, я все слушаю, а в это время у меня своих историй полно, вот как с этим наркоманом. И думаю… Моя-то история мне дороже, хотя, рассказ твой трогает за душу. Но представь, сколько таких молодых пацанов по лесам, да и по городам шляется. Кого-то вообще нигде не ждут. К этому же привыкаешь. Детдомовские, всякие. Они и сейчас по пятакам промышляют, коноплю собирают. Для школы деньги зарабатывают. А кому они при нашей жизни нужны? Своего бы сохранить, а тут чужие. А они же как волчата, могут и загрызть, если что. Выживание… Из людей зверя делает. Хотя, люди разные бывают. А этих и искать-то толком не станут, случись что. Брошенные. Живи, как хочешь. А лучше всего сгинь с глаз. Чтобы стыдно не было. Меньше возни. Чтобы стыдиться не за что было. За своего душа ещё болит, слава богу, а за чужих… Нет. Ты понимаешь, какая штука выходит. Наш человек ничего не стоит. Ни гроша. Друг друга не видим по жизни. И знать не хотим чужого горя. Да и радости тоже. В деревнях ещё как-то теплится, там все родня, худо бедно, помогают, по праздникам собираются, песни играют, а в городе тоска ведь. Все ж боятся друг друга, завидуют, по норам сидят. Раньше что случись с ребёнком, так весь мир вставал. Вспомни войну, или после. А теперь… Лишь бы не моё. Потому и отворачиваешься, закрываешь сердце, чтобы не болело. Это если по-честному. А дружки твои мне бы не понравились. Не люблю я, когда так себя ведут. Я вообще, хамства не перевариваю. Когда пацаном был, мне за папиросу от соседа досталось. Так по шее треснул, что бычок изо рта вылетел. А вечером он за пузырём пришёл к отцу. За урок. И от отца потом ещё досталось. А сейчас я бы мимо прошёл, будь уверен. Но они наши дети, мы сами и есть. Вот ты учитель, с детворой на ты, наверное. Может, у тебя подход есть к таким. А кого другого возьми, скажет не моё дело. А то пусть армия исправляет, в строй. Или за проволоку, на зону. Так легче управлять. Как баранами. А дружки твои, скорее, волки. Волчата. Сунь палец – и покусают, как того водилу.

Он долго смотрел на дорогу и о чём-то думал, иногда искоса поглядывая на меня. Я тоже молчал и тупо смотрел на пролетающие за окном картинки.