И пожнут бурю

– Убери сигарету, Александр, знаешь ведь, что у меня от них в груди болит…

– Прошу прощения, хотел для пущего пафоса приукрасить еще и сигаретой. Не вышло…

– Либо по существу говори, либо иди к себе, не занимай время, которого и так мало осталось, – с явно выраженным раздражением прошипел Буайяр, снова заглядывая в свои карманные часы, сделанные, кстати, из чистого золота, что как бы намекает на привилегированный статус их владельца.

– Итак, – в третий раз начал штурмовать бастион Моррейн, – не буду скрывать и лукавить, сегодня всем было крайне интересно, кто скрывается за личностью новоприбывшего, и почему к его шатру приставлена охрана.

– Вот, теперь все ясно, – перебил Алекса Буайяр, – а то ходишь вокруг да около. Повторяю – ты не какой-то особенный человек, я тебе не скажу ни-че-го. И почему ты ко мне пристал? Разве Герман тебе не может сказать, раз ты такой любопытный? Он осматривал сегодня новоприбывшего, или ты вообще тупой, коли не додумался об этом?

Тут Алекс действительно подумал, что обманул сам себя, не догадавшись узнать у своего непосредственного начальника – циркового врача, всю интересующую информацию. Однако, чтобы не оказаться в луже и не проиграть эту схватку, решил добить старика и таки получить то, за чем пришел:

– Ну, господин Скотт сегодня рано лечь спать решил, – снова лукавя и отводя взгляд, произнес Моррейн, ожидая реакции Буайяра, поскольку тот знал, что доктор Скотт никогда не ложится рано, предпочитая работать по ночам.

– Ты, видать, умом тронулся или перепил сегодня, всякий бред обсуждая с птенчиками цирковыми? – Буайяр был явно недоволен присутствием Алекса, но продолжал вести себя сдержанно и хладнокровно, говоря совершенно монотонно, – думаешь, мне не известно, что доктор Скотт в это время еще работает?

– Позвольте, месье Буайяр, я нисколько не сомневаюсь в вашей проницательности и мудрости, однако вы с полудня не виделись с доктором Скоттом и не можете знать наверняка, спит он сейчас или работает. Я же, напротив, перед тем, как пройти к вам, заглянул в докторский шатер, проверить, как идет работа у доктора. Обнаружив, что работа не идет вовсе, а доктор мирно отдыхает в своем кресле, я решил пройти к вам, так как вы точно спать не должны были, ведь руководить демонтажными работами только вам под силу, да и только вам по чину.

Здесь старый шпрехшталмейстер (не ругайтесь за это слово, просто оно красивое), понимая, что проверить слова Моррейна не удастся, так как оставить свой пост он не может, решил все-таки не сдаваться и продолжить битву разумов:

– Ты мне надоедаешь, Александр. Объясни мне, откуда в тебе это желание быть первым везде и во всем? Ты что, в детстве каши мало ел, или у тебя отметки в школе были низкими?

– Никаких комплексов, месье Буайяр. Лишь искренний интерес, если который мгновенно не утолить, будет очень сильно жечь очень долгое время.

– Oh, mon Dieu[33 - О, мой Бог (фр.).], ладно… раз ты такой настырный, можешь кровь мою пить всю ночь, то лишь бы ты от меня отстал…

И как только Буайяр приготовился, к невероятному восторгу Алекса, рассказать о личности новоприбывшего, обрушился стальной трос, державший последнюю не снятую конструкцию Большого шатра. И кстати, начальную фразу Буайяра на чистом французском необходимо было написать лишь для придания этому атмосферности, чтобы вы не забыли, что дело происходит во Франции. Вернемся к происшествию, оборвавшему речь старика. Трос упал прямо около Буайяра и Моррейна, так что первый немедленно приказал второму убираться, что тот поспешил сделать, дабы не втягиваться в неприятности. Всю оставшуюся ночь работники продолжали демонтировать шапито, разбирать конструкции. Алекс Моррейн же, как и многие другие, в том числе и канатоходка Клэр Марис, также, как и Алекс, убеждавшая прекратить ни на чем не основанные предположения по поводу личности новоприбывшего, придя к себе в шатер, попутно заглянув-таки в шатер доктора, посмотрев, что Герман продолжает что-то писать, очень удрученно продолжал делать догадки. Наступал новый день, и цирку «Парадиз» необходимо было покидать Марсель…

Глава III

В этом романе, может вам и не нравится, но пора бы уже привыкнуть, если вы до сих пор его читаете, вошло в традицию описывать погодные условия. И данный момент не станет исключением, ведь гигантскому цирку предстояло перебираться в другое место, развлекать новую публику. Она совершенно не отличалась от той, что была в Марселе, или во многих других городах до него, и единственным отличием могло служить лишь внешнее представление самой публики. Однако же интересы всегда были у всех одинаковы. Помните великую древнеримскую фразу «panem et circenses», что в переводе означает «хлеба и зрелищ»? Наверняка не раз вы встречались с ней. Так вот и в девятнадцатом веке у простого народа обычно эти два желания превалировали над остальными, более современными желаниями, по типу равенства, братства и прочей демократии. И цирк «Парадиз» великолепно удовлетворял эти потребности «плебса», продавая билеты на свои представления и сразу же там, у входа, расположив киоски со всякими вкусностями, наподобие арахиса (которым чаще всего пользовались как средством издевательства над уродами), сухарей, моченых яблок, кренделей и даже колбасы. И, разумеется, для всего этого требовалась большая кухня, на которой можно было бы готовить в гигантских количествах не только еду для артистов, но и эти самые вкусности и даже еду для животных. Куда ж без них, их тоже надо было кормить все-таки. Как и большинство всех «учреждений» цирка, кухня располагалась в шатрах, только не шапито, а в форме тентов, как и врачебный шатер. Отличало шатры кухни то, что они были в три раза плотней и ниже, примерно в два с половиной метра, что позволяло еде долгое время не остывать в условиях нахождения на улице. Еще одной особенностью шатров кухни было то, что их всего было целых четыре, и соединены они не были, дабы не распылять пар от пищи. В каждом из шатров готовился свой, отдельный вид еды. Видов этих было столько же, сколько и шатров – четыре: еда для артистов, еда для зрителей, еда для животных, еда для руководства и охраны. Еду для уродов готовили обычно в шатре, где готовили для животных, поскольку кулинарными изысками их (уродов, то есть) старались не баловать. Также на открытом воздухе в теплое время года проходили самые зрелищные представления, на которые приходило до четверти населения городов, так как ограниченных мест не имелось, все стояли друг за другом и друг на друге. Вот почему так важна погода. Зима 1869 года была чрезвычайно мягкая, и на юге Франции ее совершенно не ощущалось, разве что дожди часто шли. И утро 16 декабря того же, 1869 года, было влажным, но не дождливым, что позволяло цирку уехать без особых трудностей. За ночь, которая прошла в промежутке между главами, рабочие успели разобрать все шатры, в том числе и Большой шапито, и Буайяр дал команду все грузить в вагоны циркового поезда. Вы же не думали, что великий цирк «Парадиз» передвигается с помощью лошадей?

Омар проснулся от громкого крика Клода, который пришел разбудить араба. Шатер, в котором его держали, уже разобрали, так что бен Али еще четыре часа спал под открытым небом. Но ему не привыкать к такому порядку. Уж сколько времени он провел в пустыне, спав на песке, среди змей и ветров, и поэтому не ощутил никак того, что над ним уже ничего не было, кроме небольшого деревца, защищавшего от солнечных лучей, пробивавшихся сквозь изрядно поредевшие тучи. Клод меж тем уже минут пять орал как резаный, пытаясь разбудить мирно спавшего Омара, который будто специально не поддавался на окрики. Однако общий шум энергичного движения цирка, всех его обителей, которые собирали вещи и весело общались друг с другом, обсуждая следую цель труппы – Лион, все-таки заставили араба открыть глаза и обратить внимание, что он, видимо, спал дольше, чем ему было положено. Чуть поднявшись с кушетки, на которой он спал, бен Али разглядел фигуру Клода, а также его весьма удивленное лицо, на котором было буквально написано: «Ты, негодяй, я тебя добудиться не могу уже львиную долю времени, которого и так совершенно нет».

– Ну наконец-то, – облегченно, но явно раздраженно сказал Клод, когда Омар полностью поднялся с кушетки, – ты слишком долго спал! Мне поскорее нужно определить тебя в вагон для новоприбывших, иначе ты так и останешься здесь спать. И уж поверь мне, тебе явно не захочется остаться одному в этом городе. Уж лучше все делать вовремя в цирке, это не какая-то пустыня, где невесть что можно вытворять. Это приличное заведение, которое оказывает культурные услуги! И будь любезен в дальнейшем соблюдать распорядок и режим, хотя, может и я тоже немного виноват, поскольку не сообщил тебе время подъема и не разбудил сразу, как только была возможность. Но…

– Не донимай его своим скрупулезием, Клод, – раздался невдалеке чей-то бархатный мужской голос, – и так вечно за всеми приглядываешь, как мамка, ей богу.

Мужчина подошел к Омару и Клоду, пожал руку арабу и улыбнулся, сперва затянув сигару. Это был Альфонс Лорнау, одетый хоть и по-дорожному, но очень красиво и интересно.

– Месье Лорнау, вынужден вас просить оставить нас, – с нескрываемым раздражением проскрипел Клод, насупив взгляд, – месье Буайяр дал приказание…

– Мне решительно все равно на его приказания, адресованные не мне и не моей семье, – ответил Альфонс и подошел вплотную к Клоду, от чего тот сглотнул от напряжения, – теперь я прошу тебя оставить меня и новоприбывшего наедине. Понял?

– Как будет угодно, – униженно произнес Клод и поспешил убежать.

Омар смотрел на это с некоторым интересом, стараясь рассмотреть Альфонса Лорнау, который тихо смеялся, наблюдая за подскакивавшим помощником Буайяра.

– Хех, побежал жаловаться старику. Ну, расскажи о себе, будем знакомиться. Позволь представиться – Альфонс Лорнау, младший глава Группы Лорнау.

– Омар бен Али, – с недоверием сказал Омар и снова пожал руку своему новому знакомому.

– Отлично! Я сразу приметил тебя, как только тебя доставили в наш местный земной Рай, – тут Альфонс рассмеялся и похлопал Омара по плечу, – ну, теперича давай рассказывай, как очутился среди нас? Давненько не бывало новых артистов у нас.

– Долгая история, и очень запутанная…

– Как знаешь. Но подмечу – ты, как я понял из цвета кожи, имени, араб, да? – получив положительный кивок Омара, Альфонс продолжил – вот, и я сейчас весьма удивился, когда ты прекрасно начал говорить на французском. Я даже хотел обратиться к тебе на арабском, благо пару дежурных фраз выучил, когда служил в армии. Но ты оказался куда грамотнее! Это очень похвально и очень важно! Хозяину нравятся грамотные, умные люди. Так можно быстрее стать известным артистом. Я не поверю, что впервые за несколько лет новоприбывший будет заниматься грязной работой, вроде чистки конюшен или грузчика.

Омар не спешил поддерживать разговор. Ему было куда занятнее следить за тем, что происходит вокруг. Десятки людей постоянно спешили куда-то. Сборы цирка напоминали ему рынок в Оране, на котором торгаши пытались отвоевать друг у друга мимо проходящих людей. Альфонс понял, что бен Али не особо хочется вести этот разговор, поэтому решил поступить по-другому.

– Слушай, Омар, да? Слушай, Омар, что ты тут стоишь как прокаженный, будто боишься подходить к людям. Тебя непременно нужно познакомить с другими артистами, – Альфонс докурил сигару и потушил носком своего сапога, – конечно, абсолютно со всеми мне не удастся тебя свести, даже я, служа более десяти лет в цирке, не знаю точно, сколько людей в нем трудится, но с самыми интересными людьми обязательно тебя познакомлю. Иначе ты просто не выживешь здесь!

– Мне кажется, что это дело будет лишней тратой вашего времени, – учтиво ответил Омар, посмотрев, наконец, на Альфонса, – мне в данный момент необходимо найти свои вещи, с которыми меня сюда доставили; и Клод отчаянно просил пройти с ним в какой-то особый вагон, так что…

– Ты меня не понял, Омар. Это не предложение погулять было. Объясню четко и один раз, так что слушай внимательно и запоминай: из цирка без позволения Хозяина тебе не уйти, хотя даже повода не будет, но не важно. И в цирке просто необходимы хотя бы банальные знакомства, иначе сожрут моментально. Ты теперь знаком со мной, но я не вхожу в круг руководства цирка, мой брат куда влиятельнее. И меня одного будет явно маловато для того, чтобы выжить здесь. Да и не всегда я помогу, иногда я могу действовать и в угоду своим интересам, интересам своей семьи. Здесь никому нельзя доверять, здесь все шакалы, все демоны. Но внутри. Снаружи все мы люди, до поры. И каждый из нас хочет выжить здесь, каждый хочет есть и спать хорошо. Поэтому так важно завести знакомства, друзей ты тоже можешь найти, но максимум пару-тройку человек. Если ты мне понравишься, то я с честью буду считать тебя своим другом. Но пока позволь помочь тебе стать открытым. О тебе уже все знают, пока ты спал на этой кушетке, тебя успели рассмотреть чуть ли не все девушки и бабы нашего цирка. Внешне ты их привлек. Так привлеки и внутренне. Я же вижу, что в тебе есть что-то таинственное, что-то такое, что может раскрыться на арене.

Тут Альфонс взял Омара за предплечье и повел в самую гущу людей, к цирковому поезду. Пока они шли, на Омара бросались взгляды абсолютно всех людей, которые встречались им на пути. И в процессе Альфонс продолжал вести для араба лекцию по выживанию в «Раю»:

– Ты только представь, как много здесь людей. Не только артистов, но и поваров, техников, ремонтников, дрессировщиков, постановщиков, режиссеров, сценаристов, охранников. Тут есть врачи, парикмахеры, костюмеры, швеи и ткачи. «Парадиз» – это ходячий город, с населением более чем в полторы тысячи человек. Вот, посмотри – это отряд укротителей, – Альфонс указал на группу из восьми человек, чистящих огромные пустые клетки, – они выступают с львами, тиграми, иногда даже с собаками. Однажды, года так три назад, в нашем зверинце обитал медведь, громадный, как Монблан. А потом от медведя пришлось избавиться, а прозвание «Монблан» закрепилось за другим существом…

– Почему тогда клетки пустые? – поинтересовался Омар. Ему в действительности стало интересно узнать, как живет такой огромный коллективный организм, поэтому он хотел узнать побольше.

– Это от того, что звери уже в вагонах. Ведь как это происходит: зверей сначала успокаивают врачи уколами, потом ребята, укротители, надевают на них ошейники и цепи и выводят из клеток в особые вагоны для животных, которые сконструированы так, чтобы самим животным было комфортно: львов к львам, тигров к тиграм и т.д. А потом, как поезд прибывает к месту назначения, зверей ребята выводят, также заковав в цепи, из вагонов и помещают в клетки. Вот так все и происходит.

С минуту Омар и Альфонс молчали. Поезд, к которому они подошли, был исполинской длины. Казалось, что конца ему просто нет. Во временя Второй империи все железные дороги Франции стали полностью частными, и та дорога, по которой двигался поезд «Парадиза» также принадлежала частной компании. Из-за этого приходилось платить большие деньги за право проезда поезда по каждой из дорог. Но особым исключением для циркового поезда стало то, что передвигался он всегда не по основному полотну, то есть по тому, на пути которого располагались станции и вокзалы, а по дополнительному, то есть совершенно пустому, предназначенному для особо важных поездов, либо для железнодорожных рабочих. Проходила такая дорога параллельно основной, но к вокзалам не привязывалась, поэтому цирк мог делать остановки там, где хотел, чем вдоволь пользовался уже более пятнадцати лет.

Альфонс обратил внимание на то, что Омар особенно пристально вглядывался в лица людей, на которых заострял внимание. Пытаясь увидеть их глаза, бен Али представлял себе, что может скрываться в них такого демонического, о чем несколько минут назад сказал Альфонс. Это стало донимать араба, и все время этого почти монологического разговора с Альфонсом, он думал о словах Лорнау. Не мог поверить, что эти слова были не всего лишь обычной мотивацией, рассчитанной на то, чтобы возбудить в человеке страх и интерес узнать как раз, что же заставляет людей превращаться в демонов. Это перевернуло в голове Омара все с ног на голову. «Если Альфонс сказал мне эти слова, чтобы я испугался за себя и стал иметь интерес разобраться в причинах этого «ошакаливания» среди всех обитателей цирка, то почему я сейчас сомневаюсь? Или цель этих слов изначально заключалась в другом, чтобы я засомневался. Чтобы я стал жить в цирке с той целью, чтобы этот «демонизм» либо развеять как пустую выдумку, либо же изничтожить его основательно…», – витало в мыслях у Омара. Он ни о чем другом думать пока не мог, и поэтому решил разобраться, что же в действительности заключалось в словах, произнесенных Альфонсом. Был ли смысл в них, или же простой лепет ради того, чтобы разбудить человека ото сна стеснения?

Глава IV

Однако Альфонсу не понравилось, что отведенная им минута, чтобы Омар мог подумать, превратилась в почти десятиминутную паузу. За это время младший Лорнау успел закурить еще одну сигару, и даже пообщаться с парой людей, представив им бен Али, который будто бы на время оказался в трансе и не реагировал на знакомство. Альфонс дернул араба за плечо, от чего тот вздрогнул и, казалось, пришел в себя.

– Ну наконец-то, я уж подумал, что ты в летаргию впал, ха-ха, – произнес Альфонс и обратил внимание Омара на сам поезд. – Как ты уже обратил, наверняка, внимание, наш поезд немного необычен. Помимо того, что он, как и положено приличному цирковому поезду, выкрашен в красочные цвета и рисунки, он очень длинный, а вагоны немного шире обычных. Из-за этого, насколько мне известно, пришлось делать более прочные колеса, дабы они не прогнулись под тяжестью вагонов. К тому же у поезда сразу два локомотива с четырьмя тендерами, только представь себе такую громадину. За эти качества мы поезд ласково прозвали «Горой». И гордимся, что «Гора» наша – самый большой поезд на континенте, а может, и на всем земном шаре.

Омар был изумлен видом поезда. Однако не только завораживающие габариты «Горы» произвели на него впечатление, сколько сам поезд как вид транспорта. До этого Омар не разу не видел поезда вживую, лишь читал в книгах и знал по рассказам солдат в Оранском гарнизоне. Потому клубы дыма, плывшие вдоль всего состава к небу, ровно как и стук колес, проверявшихся ремонтниками, вкупе с волнами пара, исходившего снизу от каждого вагона, вызывали у Омара неизгладимые чувства, которые крайне трудно описать простыми словами. Достаточно будет сказать, что «Гора» казалась ему чудом инженерной мысли, и даже чудом божьего творения. Люди заходили в вагоны, толкались, кричали, спешили, Альфонс решил смириться со ступором бен Али и отошел в сторону, а бен Али стоял в исступлении, глядя на этого зверя, в котором ему предстояло ехать.

Меж тем в этот момент к Омару подошел Клод и попросил пройти с ним. Омар, казалось, не слышал этого, и Клод дал команду: «Берите». Тотчас подошли два амбала в черных кожаных костюмах, в руках державшие большие дубинки. Они быстро привели Омара в чувства – огрели по спине. От этого он упал, тихо простонав.

– Ну неужели, – с облегчением промолвил Клод, наклонившись над арабом, – теперь-то ты, надеюсь, послушаешь меня и пройдешь, куда тебя пригласили.

Двое огромных мужчин взяли Омара под руки и повели к одному из вагонов. Без оглядок со стороны других артистов и работников не обошлось и на этот раз. Только теперь их взгляды казались полны страха. Слышались перешептывания: «Ведут к Хозяину, видать». Некоторые крестились сами, и не забывали крестить Омара. Альфонс потерял из виду бен Али, когда вернулся на место, где они стояли. Однако Лорнау сразу догадался, кто мог забрать новоприбывшего.

Омара подвели к самому богато украшенному вагону, отделанному золотом и с вензелями «PS» на дверях. У входа в вагон также стояли такие же громадные мужчины, видимо, местная охрана. По крайней мере, так показалось бен Али. Получив разрешение войти, Омара втащили в вагон. Внутри он казался еще больше, чем снаружи. Будто кабинет самого императора, везде отделанный кожей и бархатом, с массивным резным столом у окна, за которым сидел мужчина с седой бородой, в точности копировавшей бороду императора. Омар приметил сходство этого мужчины с Наполеоном III потому, что видел портрет хозяина Франции в кабинете майора Жёва. Седовласый мужчина что-то записывал, не обращая никакого внимания на только что вошедших людей. Подле мужчины стоял Мишель Буайяр и показывал, где необходимо поставить подпись. Старик Буайяр поднял взгляд на Омара и дал рукой команду, чтобы его усадили на стул, стоявший неподалеку. Охранники так и поступили, перед этим надев на Омара небольшие кандалы, как на руки, так и на ноги. Охранники удалились, а из-за двери напротив, располагавшейся вблизи к письменному столу, вошел мужчина, также седой, но уже без бороды, одетый в синий классический костюм, но при этом с черными перчатками на руках. За ним вошли еще двое людей, в униформе, напоминавшей жандармскую. Эти двое встали около Омара, прижав своими руками к стулу его за плечи. Только в этот момент Омар догадался, к кому именно привели. Тут находился их верховный господин и диктатор, по сей день недоступный взорам тех, кто не обладал правом входа в святая святых этого поезда, в самый богатый вагон. За столом сидел Пьер Сеньер, владелец и директор цирка «Парадиз». От осознания того, что в нескольких метрах сидел его новый хозяин, у Омара участилось сердцебиение, дышать стало невероятно трудно, глаза резко заболели, а по телу пробежала жуткая дрожь. Тремор не отпускал его руки, будто что-то вкололи ему перед входом в этот вагон.

У Сеньера на мизинце правой руки светился золотой перстень, на носу держалось золотое пенсне, галстук был скреплен бриллиантовой булавкой, а запонки на манжетах были украшены небольшими сапфирами. Костюм был темно-синий, с алым жилетом, в котором, наверняка, находились золотые часы. Этого нельзя было увидеть, так как стол более ничего увидеть не позволял. Буайяр что-то шепнул Сеньеру, и тот поднял взгляд на Омара, сидевшего в самом конце вагона. Хозяин отложил перо и внимательно посмотрел на человека, которого недавно купил по смехотворной цене. Даже через стекла пенсне была ощутима та жестокая сила психического воздействия взгляда человека. Омар, которому стало по-настоящему страшно впервые за всю свою жизнь, понял чувства тех, кто называл его не иначе, как «Хозяин». Невероятно тяжелый взгляд – вот главное оружие Пьера Сеньера. Будто зомбируя, смотрел он на всех своих собеседников, которых незамедлительно охватывал могильный холод, всякие чувства гибли, и лишь одно чувство в них жило в этот момент – страх, истинный и неподдельный. Будто Суд Господень, и никто не знает, что с его душой сотворит Судия, какие зверства приготовит, как будет истязать, куда ее направит. Поскольку даже Рай небесный кажется наказанием, и остается лишь уповать на милость позволить остаться в Раю земном. Вот такой страх пробирался в каждую клетку организма человека, получившего аудиенцию у Хозяина этого Рая.

Сеньер смотрел на Омара, дрожавшего от страха, примерно три минуты. Совершенно не моргая и не шевелясь, как бы изучая. Все, находившиеся вокруг, будто замерли и молчали. Старик Буайяр выпрямился и, казалось, превратился в морщинистый столб. И как только Сеньер отвел взгляд от Омара и вновь погрузился в свои бумаги, жизнь возвратилась в вагон. Омару легче не становилось еще некоторое время. Туман исчез из глаз, но голова сильно болеть продолжала. Дрожь прошла. Будто лихорадка, которая отпустила после тяжелой ночи. Придя, в некоторой степени, в себя и собравшись с мыслями, Омар смог рассмотреть лицо Сеньера. Его голова, казалось, имела форму небольшой неправильной тыквы или капустного кочана. Лицо было мертвенно бледно, как у утопленника, цвета же глаз Омар не запомнил, либо же вовсе не разглядел. Пальцы на руках были также, как и лицо, опухшими, но без красноты, такими же белыми. Перстень красовался не только на правом мизинце; еще один, с красным камнем, был надет на безымянный палец левой руки. Все эти черты, что заметил Омар, сильно пугали и настораживали. Будто не человек вовсе сидел за этим столом, а вампир или еще какой-нибудь живой мертвец.

Еще сильнее смущало араба то, что уже очень долго царила полная тишина в вагоне. Никто ничего не говорил. Тот же старик Буайяр, оттаяв ото сна, лишь молча указывал Хозяину, где ставить подпись и на что особенно следует обратить внимание. Но, конечно же, вечно это продолжатся никак не могло, поэтому, когда Пьер Сеньер подписал очередной документ, Буайяр, который, напомню, был управляющим цирком и первым помощником директора, снова указал на Омара, но шептать уже не стал: