1917 год: русская государственность в эпоху смут, реформ и революций

1917 год: русская государственность в эпоху смут, реформ и революций
Димитрий Олегович Чураков

В монографии, приуроченной к столетнему юбилею Революции 1917 года, автор исследует один из наиболее актуальных в наши дни вопросов – роль в отечественной истории российской государственности, его эволюцию в период революционных потрясений. В монографии поднят вопрос об ответственности правящих слоёв за эффективность и устойчивость основ государства. На широком фактическом материале показана гибель традиционной для России монархической государственности, эволюция власти и гражданских институтов в условиях либерального эксперимента и, наконец, восстановление крепкого национального государства в результате мощного движения народных масс, которое, как это уже было в нашей истории в XVII веке, в Октябре 1917 года позволило предотвратить гибель страны. Автор подробно разбирает становление мобилизационного режима, возникшего на волне октябрьских событий, показывая как просчёты, так и успехи большевиков в стремлении укрепить революционную власть. Увенчанием проделанного отечественной государственностью сложного пути от крушения к возрождению автор называет принятие советской Конституции 1918 года.

Димитрий Олегович Чураков

1917 год: Русская государственность в эпоху смут, реформ и революций

© Д. О. Чураков, 2017

© Издательство «Прометей», 2017

Введение

Уроки и значение 1917 года[1 - Материал подготовлен на основе публикации в «Литературной России» (См.: Литературная Россия. 2017. 18 янв.)]

Многие круглые даты, и уж тем более столетие, привлекают внимание, вызывают интерес, – иногда, увы, кратковременные – к значимым событиям нашего коллективного прошлого. Публикации в СМИ, ток-шоу на телевидении, научные конференции и неспешные академические дискуссии…

Но прошлое подчас громко стучится в наши двери. Например, актуализация интереса к урокам и значению 1917 года в России произошла даже не сейчас, когда событиям, будто бы покрывшимся музейной пылью, исполняется 100 лет, а примерно… четыре года назад.

Тогда, в 2013-м, ещё до окончания «арабской весны», мир начала накрывать новая волна «оранжевых революций», всё ближе подступавшая к границам нашей страны. Целью этих организованных (не на пустом, конечно, месте) смут стала уже и не Украина или какая-то другая родственная России страна, а исключительно сама Россия. Наступивший год возвращает в центр нашего внимания тему Февральской и Октябрьской революций не только потому, что они юбиляры, но ещё и потому, что 2017 год предшествует году новых выборов президента страны, а значит, с учётом всех обстоятельств, нам опять придётся решать, какими тропинками и дорогами дальше двигаться в своё завтра.

Мы – историки – до сих пор спорим, сколько же революций было сто лет назад: одна или всё же две? Представляется, что если бы события февраля и октября 1917 года разделяло не несколько месяцев, а несколько десятилетий или хотя бы лет, вопрос отпал бы сам собой. Оба события столь масштабны, что вполне дотягивают до уровня революций не местного, а всемирного значения, как и очень многое в нашей истории. Ведь Россия – великая держава, и революции у нас тоже могут быть только великие, переломные, судьбоносные. А тут два таких потрясения за год! Поневоле задумаешься. Но в действительности для нас сегодня значение имеет не то, кто и как назовёт происходившее в 1917-м – переворотами, мятежами, революциями, путчами, и не то, сколько их насчитают. Важнее другое: хорошо ли мы все учились в школе жизни и прочно ли усвоили уроки «второй русской смуты» (определение 1917 года, которое предложил лидер белого движения А. И. Деникин).

С выученными уроками дело обстоит, как мне кажется, далеко не блестяще. Мы справедливо гордимся нашей армией, уверены, что никакой внешний супостат не страшен. Но такие настроения в российском обществе были и в 1913 году. А вскоре оказалось, что большие войны, время которых настало в XX веке, выигрывают не на фронтах, а в тылу. Это урок революции даже не 1917, а 1905 года. Его мы выучили к 1941 году, а вот царское правительство его в своё время не учло. Перед Первой мировой войной внутри России оставалось множество нерешённых вопросов, в условиях военного молоха они только обострялись. Нет смысла перечислять все болезненные точки, но куда деться от аграрного, рабочего или национального вопросов? А разве не возникал антагонизм между состоятельными классами, в цивилизационном плане чётко ориентированными на западные образцы, и народом, который стоял на своих исконных, традиционных смыслах и ценностях? Свои проблемы имелись и внутри правящего слоя, расколотого на костную бюрократию, вороватую буржуазию, а также и у хронически хворающей оппозиционностью всему и вся интеллигенции…

Под грузом этих и множества других проблем рухнула привычная, понятная большинству русских людей самодержавная власть. Настало время непонятной, но зато напористой либеральной России. Стремление либералов к власти было осознанным и подкреплялось целенаправленными, в том числе заговорщическими, усилиями. Многое заставляет считать февраль 1917-го прообразом современных «оранжевых революций». Фундаментальным условием падения самодержавия стало предательство критически значимой части «элиты». Отколовшаяся часть верхушки всецело была связана с Западом. Да, французский посол Морис Палеолог, английский посол Джордж Бьюкенен или американский посол Дэвид Фрэнсис не раздавали печеньки на Невском проспекте, но они устраивали балы, приёмы, организовывали салоны для знати, вели работу с теми её представителями, кто разочаровался в своей стране… В руках оппозиции оказались средства массовой информации, которые дискредитировали любые усилия власти. Проводились различные протестные акции, создавались альтернативные центры силы в думах, земствах, предпринимательских и других организациях…

Но с развитием революции произошло то, что почему-то не было предусмотрено в привычных схемах «революционеров во фраках». Отстранив продуманным натиском царя, они остались один на один с русским народом и с теми проблемами, которые ослабили власть царя и сделали его свержение столь лёгким. Также, как и все современные государства, переболевшие оранжевыми переворотами, Россия в феврале 1917 года оказалась в руках людей, мало пригодных к решению задач государственного управления. Результаты были налицо: если перед февралём отечественная экономика стояла на краю катастрофы, то после прихода к власти новых людей показатели производства, финансового благополучия, снабжения продовольствием оказались в крутом пике. Инфляция и рост цен превысили все нормы приличия. В деревню потянулись мешочники и карательные отряды – хлеб нужен был всем. От Временного правительства крестьяне получали лишь обещания. Не были решены ни рабочий, ни национальный вопросы. Никуда не делись и культурно-цивилизационные противоречия между праздновавшей «победу» верхушкой и нищающим, обманутым народом. Не смогла либеральная оппозиция решить даже главный для себя и вообще для всякой революции вопрос – вопрос о власти: Учредительное собрание постоянное откладывалось, переносилось, смысл в нём терялся.

Социальная напряжённость возрастала. К осени масштаб протестов превышал уровень периода свержения монархии. Массовые выступления низов ещё вчера охотно использовались либералами для шантажа слабевшего монарха. Теперь же, неожиданно для «победителей», отдельные вспышки народного гнева развернулись в действительно широкое движение. Оно постепенно начинало создавать собственные формы объединения, мало подконтрольные организационным усилиям либералов и правых социалистов. Наряду с респектабельным Временным правительством по всей России начинают действовать Советы рабочих, крестьянских и солдатских депутатов. Россия из временно либеральной готовилась стать народной, советской. На смену оранжевой шла настоящая, красная революция. Это ещё один урок 1917 года – начавшись, революция не станет считаться с издержками и жертвами, она не завершится до тех пор, пока самые глубинные чаянья народа не будут удовлетворены. Поэтому легче не доводить дело до катастрофы, чем потом пытаться ввести её в спасительные берега.

И всё же большевикам удастся именно это. Разрушительные, стихийные течения, вырвавшиеся в феврале 1917 года, они смогли перевести в конструктивное, созидательное русло. Началось решение вопросов, которые не решили ни царское, ни Временное правительство. Причём стартовые условия, в которых начинали большевики, были несоизмеримо хуже тех, что получили либеральные оппозиционеры в феврале. Экономика фактически уже умирала, хлеба в городах не было, страна распалась на пытавшиеся выжить в одиночку уделы, фронт развален, армия разбегалась, центральной власти никто не подчинялся. Подобно Петру I, большевики поставили Россию на дыбы, повернули на путь постепенного выхода из катастрофы. Красный Октябрь сказался, конечно, на судьбах всего мира. Но для нас, русских и представителей других жителей большой исторической России или, как теперь говорят, Русского мира, главное значение Октября именно в этом. Большевики, внешне, на публику выступавшие с крайне интернационалистскими лозунгами, на практике смогли понять и воплотить в жизнь наиболее глубинные национальные интересы. Это позволило им стать из партии революционеров и низвергателей партией прагматиков и созидателей.

Анализируя причины прихода большевиков к власти и их победы в Гражданской войне, крупный деятель эмиграции, один из теоретиков сменовеховства профессор Н. В. Устрялов сформулировал её с предельной откровенностью. «Противобольшевистское движение, – признавал он, – … слишком связало себя с иностранными элементами и потому окружило большевизм известным национальным ореолом, по существу чуждым его природе». Большевикам удалось убедить огромные массы людей, прежде всего крестьянства как носителя традиционного народного патриотизма, что именно они являются защитниками целостности и независимости России. «Живой и понятный лозунг, умело брошенный большевиками, имеющий конечной целью объединение России и сохранение её целостности, сам собой поднимает народ и заставляет его браться за оружие. А тот же призыв за «единую неделимую» в устах вождей антисоветского движения оставался в большинстве случаев немым для широких масс населения», – должен был признать, осмысливая причины неудачи белого движения, видный участник сначала антибольшевистского подполья, а затем главком вооружённых сил коалиционной Уфимской Директории генерал В. Г. Болдырев.

И это ещё один урок 1917 года – наш народ невозможно долго обманывать радужными и заманчивыми лозунгами. Нужны дела, нужны солидарность и сопричастность каждого. Только признав правоту народа, поддержав живущее в нём стремление к справедливости, можно не только уберечь страну от потрясений, но и сделать новые впечатляющие шаги вперёд. Ведь именно на прочном фундаменте Красного Октября 1917 года стоят две другие главные Победы нашего народа в XX веке: Победа 1945 и космический прорыв 1961. Что мешает сдать на «отлично» экзамен по истории сегодня и столь же решительно начать движение в завтра, тем самым избежав исторических ловушек и потрясений?

* * *

Хотя со времени исторического выбора наших отцов и дедов, сделанного в 1917 году, прошло уже сто лет, его значение не остаётся определяющим для развития нашей истории, а дискуссии о его причинах, характере и результатах становятся всё жарче и принципиальней. Представляемая вниманию читателей книга объединяет исследования революционных событий 1917 года, которые автор ведёт уже более четверти века. В ней собраны материалы, посвящённые такому важному аспекту нашего коллективного прошлого, как эволюция форм отечественной государственности. В совокупности с прежними работами автора, в которых приоритетное внимание уделено развитию в период Великой русской революции общества и гражданских институтов, данная книга воссоздаёт облик сложной, переломной эпохи, горячее дыхание которой чувствуется и в наши дни.

К современной концепции истории Российского государства

Очерк 1. На пути к осмыслению прошлого

Новые подходы к прошлому

За не очень продолжительное время, прошедшее со времени кризиса СССР и его разрушения в отечественной исторической науке уже успело смениться несколько периодов её развития. Заявили о себе и ушли в тень отдельные авторы и целые школы. Но и сегодня обстановка в стане историков далека от полной ясности. Такое положение легко объяснимо. Ситуация в отечественной исторической науке определяется сменой парадигмы исторического мышления. Процесс этот не мог не стать болезненным и запутанным. Ведь означает он не только смену представлений о прошлом, но и самих критериев, на основе которых формируется представление о нём.

Произошедшие в исторической науке в последние десятилетия изменения заслуживают самостоятельного научного анализа. В рамках одного небольшого исследования сделать это практически невозможно. Вместе с тем, приступая к рассмотрению российской государственности рубежа веков, необходимо хотя бы коротко остановиться на тех новых подходах, которыми обогатилась современная историография.

Чтобы оттенить значимость наиболее продуктивных исторических исследований постсоветского периода, вспомним, что было характерным для подходов к этим сюжетам в прошлом. В России историю государства к темам, обделённым вниманием, не отнесёшь. Вместе с тем, как и повсеместно, в России она обычно трактовалась как история государей. И в этом был свой резон, учитывая ту роль, которую личность может сыграть в истории. Вместе с тем при таком подходе многое ускользало от взгляда исследователя. В чём природа политической власти? Каковы механизмы её реализации? В чём кроются причины её неэффективности в тех или иных условиях? Какие факторы работают на её стабилизацию при обострении кризисных явлений? Все эти проблемы историки отдавали на откуп политологам, социологам и представителям прочих философских наук.

Возведение в абсолют государства было присуще не только дореволюционным историкам, но и советским. Не сразу ситуация меняется и в последнее время. Дело в том, что нахлынувшая на историческую науку волна конъюнктуры[2 - См. об этом подробнее напр.: Бордюгов Г. А., Козлов В. А. История и конъюнктура. М., 1992; Булдаков В. П. XX век российской истории и посткоммунистическая советология // Российская империя, СССР, Российская Федерация: история одной страны? М., 1993; Исторические исследования в России. Тенденции последних лет / под ред. Г. А. Бордюгова. М., 1996.] на некоторое время привела к доминированию в нашей стране так называемой тоталитаристской школы. Научный поиск замедлился. Вместо этого идёт механическая замена в оценках прошлого плюсов на минусы, а минусов на плюсы. Более того, у тоталитаристов абсолютизация государства принимает невиданный прежде, чуть ли не мистический размах[3 - В этой связи интересно привести мнение венгерского историка Т. Крауса. Он пишет об устойчивой историографической традиции однофакторного объяснения истории «сверху». Последними представителями прежней тоталитаристской школы в СССР он называет академика И. И. Минца, в США – Р. Пайпса. При всём различии между советскими и советологическими историческими концепциями, общим между ними было изображение истории России XX в. как результат, условно говоря, целенаправленной деятельности большевиков. См.: Краус Т. Историография революции и новейший историографический переворот в России // Альтернативы. 1997. № 2. С. 51.]. Такое положение не могло продолжаться вечно. Да и метод познания, присущий политическим наукам, оказался недостаточным. Науки эти традиционно имеют дело со статической картинкой, тогда как действительность – это живая система. Только анализ динамики общества может лежать в основе истории как науки.

Вместе с тем из социологии, статистики, политической географии, демографии и других наук в методологию самой истории пришло немало нового. Прежде всего – это системный взгляд на изучаемый предмет. В случае с государством новизна эта проявилась в том, что оно теперь рассматривается не изолированно, а через призму породившего его общества. И действительно. Можно согласиться с американским историком Ларри Холмсом, что люди не живут в политическом вакууме. Но то же самое верно и для государства[4 - Холмс Л. Социальная история России: 1917–1941. Ростов н/Д, 1994. С. 22]. Невозможно представить власть саму по себе, существующую изолированно. В реальности это означает, что на импульсы, идущие сверху, отвечают импульсы, идущие снизу. Их различное сочетание в различные исторические эпохи и составляет каркас истории государства.

При взаимодействии власти и общества происходит коррекция как общества, так и самого государства. В то же время коммуникативная среда, связывающая их, неоднородна. Неоднородна и природа самих импульсов власти. Можно, как минимум, выделить «внешние» и «внутренние» пружины её осуществления. Дело в том, что механизмы принятия управленческих решений властью, как правило, не совпадают с механизмами их передачи обществу Общество может реагировать только на внешние проявления власти. Тогда как на практике не меньшее значение имеет и его структуры, скрытые от глаз.

Всё это заставляет историков сразу отказаться от простых решений при осмыслении прошлого отечественного государства. Следует, очевидно, согласиться с мнением С. В. Цакунова, который в новейшей исторической науке одним из первых предложил отдать предпочтение плюралистическому подходу к этой проблеме. Он, в частности, начинает свой анализ с сопоставления публичной позиции политиков с реально принимаемыми властью решениями. Это позволило дистанцировать идеологический компонент власти от его практического наполнения.

Следующим шагом автор анализирует технологию принятия решений. Исходной точкой для этого ему служит расклад сил между группировками внутри правящей элиты. И, наконец, предметом изучения становится «результативность власти» или «обратная связь» элиты и социальных низов, которая может выражаться как в изменении риторики политических персон, так и в характере практических решений.

«Обратная связь» способна изменить и баланс сил в «верхах». Такой комбинированный подход позволил Цакунову предметно поставить вопрос эволюции доктринальных аспектов государства после революции[5 - Цакунов С. В. В лабиринтах доктрины. М., 1994. С. 3–23.]. Но предложенный им метод вполне приложим и к более раннему периоду. Он также может касаться и более широкого круга вопросов.

Изменился и сам масштаб взгляда на прошлое. Ещё вчера, например, применительно к 1917 г. говорили о двух революциях. В результате могло сложиться представление, что возникшее после октября государство никак не было связано ни с прежними режимами, ни со всем историческим наследием российской государственности. Теперь же революция 1917 года часто воспринимается как единый процесс. Это позволило говорить об общей эволюции российской государственности в тот период. Выходят исследования, которые ещё решительнее разрушают хронологические перегородки. В них вся эпоха между реформами XIX в. и революциями XX в. рассматривается как органичное целое[6 - См.: Власть и общественные организации в России в первой трети XX столетия. М., 1993; Власть и общественные организации России в первой трети XX столетия. М., 1994; Власть и общество в России в первой трети XX в. М., 1994.]. Такой подход заслуживает внимания. Ведь весь этот период действительно был наполнен общим содержанием. Рубеж веков становится для России эпохой перехода от традиционного общества к современному гражданскому обществу. Естественно этот процесс должен был рано или поздно стать предметом исследования историков[7 - См. напр.: Реформы в России. М., 1993; Судьбы реформ и реформаторов в России. М., 1995; Государственное управление и самоуправление в России. Очерки истории. М., 1995; и др.].

Другим важным новшеством в изучении государства того времени стал взгляд на него через призму человеческого фактора. Такой подход прямо вытекает из понимания истории как результата человеческой деятельности. Поэтому игнорировать человеческий фактор современная наука уже не может[8 - См. Революция и человек. М., 1996; Революция и человек. М., 1997.]. Причём перед нами вовсе не возврат к прежней истории царей, полководцев и прочих выдающихся особ. Не возврат это и к тому положению, когда отдельные факты из жизни низов служили лишь иллюстрацией. Теперь историк берёт человека в качестве объекта исследования.

Можно даже говорить о своеобразной антропологизации истории. Но это не означает, что социальность исчезает. Наоборот, интерес к ней только усиливается. Не замыкаясь на вопросах быта, личных черт человека прежних эпох, исследователи идут к широким обобщениям. И эти обобщения уже не повисают в воздухе, а имеют прочную основу в массе взаимосвязанных факторов.

В последнее время всё большее значение приобретает и ещё один подход к изучению российского государства. Речь идёт о растущем интересе к становлению в России институтов самоуправления. Сегодняшний интерес к самоуправлению возник не на пустом месте. Проблемы его развития дебатировались ещё до революции[9 - См. напр.: Авинов Н. Местное самоуправление. М., 1913; Безобразов В. П. Государство и общество. Управление, самоуправление и судебная власть. СПб., 1882; Васильников А. О самоуправлении. Сравнительный обзор русских и иностранных земских и общественных учреждений. Т. 1–3. СПб., 1869–1871; Градовский А. Д. История местного самоуправления в России. СПБ., 1899; Чичерин Б. Н. О народном представительстве. М., 1899; и др.]. В основном это касалось земств[10 - См. напр.: Белоконский И. Земское движение. СПб., 1914; Веселовский Б. Б. История земства за 40 лет. Т. 1–4. СПб., 1909–1911; Маслов С. Земство и его экономическая деятельность за 50 лет существования, 1864–1914. М., 1914; и др.]. Но отдельные работы появлялись и о прочих формах общественной самоорганизации[11 - См. напр.: Велихов Л. А. Основы городского хозяйства. Общее учение о городе, его управлении, финансах и методах хозяйства. М – Л., 1928; Туган-Барановский М. И. Социальные основы кооперации. М., 1989; Балабанов М. История рабочей кооперации в России. М., 1925; Хейсин М. Л. Исторический очерк кооперации в России. Пг., 1919; Меркулов А. В. Исторический очерк потребительской кооперации. М., 1917; Калачёв Н. В. Артель в древней и нынешней России. СПб., 1864; Сборник материалов, касающихся артели в России. СПб., 1873–1875; Розенберг В. Из истории русской печати. Организация общественного мнения в России и независимая беспартийная газета «Русские ведомости» (1963–1918). Прага, 1924; и др.]. И, конечно, большое количество исследований было посвящено русской общине[12 - Традиция видеть в общине основу русской самобытности восходит ещё, как известно, к философским и социологическим работам А. С. Хомякова и других славянофилов, а также А. И. Герцена и Н. Г. Чернышевского. После них проблематика, связанная с общиной, становится традиционной для народничества и некоторых других традиционалистских направлений мысли. См., напр.: Воронцов В. П. Крестьянская община. М., 1897; Каблуков Н. А. Об условиях развития крестьянского хозяйства в России. М., 1908; Качоровский К. Р. Русская община. Возможно ли, желательно ли её сохранение и развитие (опыт цифрового и фактического исследования). СПб., 1890; Посников А. Общинное землевладение. Ярославль. 1875. Выл. 1; Шарапов С. Ф. Деревенские мысли о нашем государственном хозяйстве. М., 1886; и др.]. Однако в прошлом самоуправление рассматривалось, как правило, вне общего контекста государственного строительства. Вместе с тем взгляд на государство через призму его местных институтов в плане понимания природы власти применительно ко времени перехода к гражданскому обществу особенно важен. Лишь по степени зрелости органов самоуправления можно судить о его глубине и необратимости.

Изучение самоуправления является одним из ключевых элементов так называемой локальной истории. Это как бы промежуточное звено между изучением истории на уровне общества в целом, с одной стороны, и отдельного человека – с другой. Вместе с тем локальная история – это не просто местная история. Разницу этих двух подходов легко почувствовать на примере одного очень узкого вопроса, а именно на примере рабочей самоорганизации в период революции. Интерес к ней возник уже в годы нэпа. Но лишь к середине 50-х гг. историки перестали ограничиваться изучением рабочих Петрограда и взглянули на рабочее движение в провинции. С этого времени появляются сборники документов, монографии, к примеру, по рабочему движению в Центральном промышленном регионе, Москве, других его городах[13 - См., напр.: Москва. Октябрь. Революция. Документы и воспоминания. М.: Московский рабочий. 1987; Октябрь в Замоскворечье. М., 1957; Октябрь в Москве. М., 1967; Октябрь в Твери: сборник документов. М., 1977; Октябрь в Туле: сборник документов и материалов. Тула. 1957; Подготовка и победа Октябрьской революции в Москве. М., 1957; Упрочение Советской власти в Москве и Московской губернии: документы и материалы. М., 1958; Упрочение Советской власти в Тульской губернии: сборник документов и материалов. Год 1918. Тула, 1961; Установление Советской власти в Калужской губернии: документы и материалы. Март 1917 – июль 1918 гг. Калуга, 1957; Установление Советской власти в Костромской губернии: сборник документов. Март 1917 – сентябрь 1918 гг. Кострома, 1957; Установление Советской власти в Ярославской губернии: сборник документов и материалов. Ярославль, 1957; Трукан Г. А. Октябрь в Центральной России. М., 1967; Николаев П. А. Рабочие-металлисты Центрально-промышленного района в борьбе за победу Октябрьской революции (март – ноябрь 1917 г.). М., 1960; и др.] и даже на отдельных фабриках и заводах[14 - Примером может служить коллективное исследование, подготовленное кафедрой Новейшей отечественной истории МПГУ о московском заводе «Красный пролетарий» им. А. И. Ефремова (Флагман станкостроения. Страницы истории завода «Красный пролетарий» им. А. И. Ефремова. М., 1986). См. также: Симонян М. «Динамо» на пути к Октябрю. М., 1961; Завод на Лесной. Очерки истории Московского тормозного завода. М.: Советская Россия. 1971; Курахтанов В. Первая ситценабивная. М., 1960; Завод на Усачевке. История Московского Ордена Трудового Красного знамени завода «Каучук». М.: Московский рабочий, 1970; Истории Московского автозавода им. И. А. Лихачева. М.: Мысль, 1966; и др.].

Но вовлечение нового материала не привело к пересмотру прежних концепций. Местные события служили лишь иллюстрацией «большой истории», но не источником её постижения. Если события в Москве или на Урале и становились предметом изучения, то их просто подгоняли под готовую схему. История локализма имеет другой угол зрения. Здесь события локальной истории – это то зеркало, в котором пытаются распознать отражения общих исторических законов. Изучение этих законов при слишком большом масштабе не давало увидеть их внутренние механизмы. Теперь же они могут быть отслежены во всей их полноте.

Природа российского государства и причины его кризиса на рубеже веков

Новации в подходах и методах исследования, которые, конечно, не ограничиваются только теми, о которых шла речь выше, позволили поставить ряд новых вопросов. Среди них вопросы о социально-психологических, аксиологических, институциональных и других сторонах эволюции государственности в России при переходе от аграрной цивилизации к индустриальному обществу. В конечном итоге эти вопросы могут быть сведены к вопросу о неизбежности обновления государства, последовавшего в результате революции. Иначе говоря, речь идёт о природе государства в России и причинах его нестабильности.

Природа российского государства, его национальная специфика и прежде не раз оказывались в центре внимания дискуссий с привлечением серьёзных научных авторитетов. До революции в нее так или иначе были вовлечены С. М. Соловьёв, К. Д. Кавелин, В. С. Ключевский, П. Б. Струве, П. Н. Милюков. Вопрос о природе российского государства чуть было не стал ещё одной линией разлома для молодой российской социал-демократии. Здесь в дискуссии так же участвовали внушительные силы[15 - См. подробнее: Краус Т. Своеобразие русского исторического процесса: о дискуссии Л. Д. Троцкого и М. Н. Покровского // Историческая наука России в XX веке. М., 1997. С. 200–216. Соколов В. Ю. История и политика. (К вопросу о содержании и характере дискуссий советских историков 1920-х – начала 1930-х гг.). Томск, 1990.]. Формально спор шёл о соотношении экономических, социальных и политических факторов в жизни государства.

В ходе дискуссии речь заходила об отличиях русского и европейского абсолютизма. Всплыла и проблема азиатского способа производства. Закрепись этот подход, и сторонники самобытности России получили бы ещё одни козырь, но уже из марксистской колоды. Главным, вокруг чего ломали копья, была проблема зрелости в стране буржуазных отношений и их влияния на государство. Сегодня вопрос о природе российского государства переходной эпохи ставится шире. И верно, переход России от аграрного общества не сводился к росту буржуазных элементов в обществе. Даже российская промышленность – экономический фундамент обновления – строилась не только как капиталистическая. В этом смысле вполне закономерно ставить вопрос об особом государственном индустриализме в России[16 - Булдаков В. П. Имперство и российская революционность. Критические заметки // Отечественная история. 1997. № 1. С. 48.]. Тем самым то, что вчера служило лишь фоном, оттенявшим остроту основного вопроса о развитии капитализма в России, сегодня оказывается во главе угла научных поисков.

Прежде всего, историки отказываются решать вопросы, связанные с природой российского государства и его кризиса в устоявшемся терминологическом пространстве без наполнения его реальным содержанием. В. П. Булдаков, например, пишет применительно к России не просто о государстве, а об империи особого, реликтового типа. По его мнению, Российская империя не была тождественна ни империям древности, ни современности. Её отличали особые патерналистские отношения к власти. Они как бы воспроизводили отношения младших родственников к отцу в патриархальной семье. Россия сперва формировалась, а затем ощущала себя как самодостаточная. Криз в ней проявиться как “смерть – возрождение” империи. То есть речь идёт об очень глубоком кризисе. Вырвавшись наружу, он должен был потрясти весь каркас российского общества. Подтверждения этому налицо. О. Г. Малышева, например, посвятив свою работу специально проблемам модернизации государства на рубеже веков, пришла к важному в методологическом плане выводу. Она пишет о непрерывном, проходящем через весь период, начиная с реформ 60-х гг. XIX века и заканчивая революцией 1917 года, кризисе верхов[17 - См. Государственное управление и самоуправление в России. Очерки истории. М., 1995. С. 97–122.]. Он то усиливался, то спадал, но полностью выйти из него не удавалось. Отмеченные О. Г. Малышевой явления можно считать внешними симптомами необратимого характера болезни, поразившей весь государственный механизм России. О неизбежности грядущих катаклизмов пишут и те авторы, кто анализировал ход реформы 1861 г. и личное влияние на неё Александра II. Главный их вывод: там, где невозможны революции сверху, неизбежны революции снизу, идущие из глубин общественной жизни[18 - См., например, наиболее подробные исследования этих сюжетов: Литвак Б. Г. Переворот 1861 года в России: почему не реализовалась реформаторская альтернатива. М., 1991; Ляшенко Л. М. Царь-освободитель. Жизнь и деятельность Александра II. М., 1994.].

Но если так, то и рост кризисных моментов имеет более широкую логику, чем считали прежде. Их назревание не могло быть одномоментным. Оно шло долго и мучительно. Булдаков обозначает несколько «уровней» кризиса. Среди них этический, идеологический, политический, организационный, социальный, охлократический, доктринально-рекриационный[19 - См.: Булдаков В. П. Историографические метаморфозы «Красного Октября» // Исторические исследования в России. Тенденции последних лет / под ред. Г. А. Бордюгова. М., 1996. С. 183.]. Они не снимались властью, а наслаивались друг на друга. Понятно, что элементы нестабильности, отмечаемые историками прежней школы, имеют в той схеме лишь относительное, хотя, может быть, и решающее значение.

Приняв концепцию «многоуровневой» природы кризиса империи, можно убедиться, что большинство современных исследований дореволюционной России и революции 1917 года не противоречат ей. Так или иначе, они вписываются и в чём-то дополняют её, беря в качестве предмета исследования отдельные этапы или проявления кризиса. Это ничуть не умоляет их самостоятельной ценности. Наоборот, речь идёт о том, что на разном историческом материале историки приходят к взаимодополняющим выводам. Правда, далеко не все компоненты происходивших тогда процессов уже изучены, но общее движение исторической мысли вполне определилось.

В основном в поле зрения историков оказался аспект кризиса, названный у Булдакова политическим. Большое количество работ посвящено также институционным подвижкам, отразившим попытку власти дать ответ на модернизацию общества. Политический компонент кризиса Булдаков выводит из раскола элиты на бюрократию и оппозицию. Оппозиция нравственно и интеллектуально подавила бюрократию. Вслед за этим она встала на путь выработки альтернативных инструментов власти – партий и прочих общественных организаций. Укрепляло ли это или ослабляло государство? Во всяком случае, каждая из сторон стремилась к господству. Причём делалось это нередко без учёта общенациональных интересов.

Становление в России в начале века политических партий, как известно, изучалось давно. Но к середине 80-х годов, и это видно на примере последних обобщающих работ по этой теме, происходит консервация подходов к ней. Всё многообразие тогдашней политической палитры сводили к двум цветам. Шло чёткое деление на большевиков и все остальные партии. Между этими двумя лагерями если и могут быть какие-то отношения, то они сводятся к временному компромиссу, но чаще – к непримиримому противоборству[20 - См., напр.: Непролетарские партии в России. Урок истории. М., 1984; Басманов М. И., Гусев К. В., Полушкина В. А. Сотрудничества и борьба. М., 1988; и др.]. В сегодняшних исследованиях такого жесткого разграничения нет. Наоборот, разговор ведётся о наиболее общих вопросах партийного строительства в те годы. Важнейшей становится тема многопартийности как одного из проявлений молодого гражданского общества[21 - См., напр.: Шелохаев В. В. Феномен многопартийности в России // Крайности истории и крайности историков. М., 1997.].

Постановка вопроса о многопартийности в России оказалась весьма продуктивной[22 - По существу, именно она легла в основу большинства важнейших публикаций по истории партий в России конца XIX – начала XX вв., будь то энциклопедические или документальные издания. См.: Политические партии России. Конец XIX – первая треть XX века: энциклопедия. М., 1996; Программы политических партий России. Конец XIX— начало XX вв. М., 1995 и др.]. Через призму формирования гражданского общества рассматривается процесс адаптации элиты к новой политической среде. Прослеживаются попытки интеллигенции войти во власть. В центре внимания остаётся вопрос, удалось ли в результате этого преодолеть раскол элиты. Или наоборот, многопартийность действительно стала тараном, разрушившись имперскую государственность?[23 - Думова Н. Г. Кадетская партия в период первой мировой войны и февральской революции. М., 1988; Тютюкин С. В., Степанов С. А. Чёрная сотня в России (1905–1914 г.). М., 1992; Алексеева Г. Д. Критика эсеровской концепции Октябрьской революции. М., 1989; Вишневски Э. Либеральная оппозиция в России накануне первой мировой войны. М., 1994 и др.] Здесь же уместно будет рассмотрение и так называемого масонского следа в русской истории. За последние годы вышло несколько оригинальных работ на этот предмет. Однако эта проблематика по-прежнему является предметом чуть ли не политических разногласий и пока не стала предметом спокойного академического разговора[24 - См., напр.: Аврех А. Я. Масоны и революция. М., 1990; Платонов О. А. Терновый венец России. М.,1995 и др.]. В рамках вопроса о многопартийности может получить новую трактовку также история большевизма партии. И первые шаги к этому действительно были сделаны[25 - См., напр.: Большевики. Документы по истории большевизма с 1903 по 1916 год бывшего Московского Охранного Отделения. М., 1990; Тютюкин С. В., Шелохаев В. В. Марксисты в русской революции. М., 1996. Нельзя не сказать и о том течении в большевизме, которое связано с именем А. А. Богданова. Воззрения Богданова на революцию и его деятельность были столь оригинальны, что некоторые зарубежные авторы выдвигают экстравагантные теории антиленинского большевизма, что, впрочем, не так уж и далеко от истины, если вспомнить дальнейшее развитие советской системы и, в частности, большевистской идеологии (См.: J. Biggart. Anti-Leninist Bolshevism. The Forward Group of RSDRP, Canadian Slavonic Papers. 1981,23, 2. P. 134–153). Растёт интерес к Богданову и у нас в стране, свидетельством чему может служить выход сборника материалов: Неизвестный Богданов: в 3 кн. / под ред. Г. А. Бордюгова. М., 1994–1995.]?

Вместе с тем стоит отметить, что сегодня пока рано говорить о единой трактовке многопартийности историками. До сих пор нет согласованного понимания ни её характера, ни её природы. Открытым остаётся даже проблема хронологических рамок её существовать в нашей стране. Одни историки относят конец многопартийности к весне 1918 года, когда левые эсеры покидают правительство. Другие – к лету, когда из Советов изгоняются сперва правые эсеры и меньшевики, а затем и левые эсеры. Наконец третьи полагают, что о ликвидации многопартийности можно говорить применительно к середине эпохи нэпа. Уже одно это говорит о том, какой разный смысл вкладывается в понятие многопартийности. Для одних – это участие в политической жизни нескольких партий. Для других решающим признаком её является участие нескольких партий в органах власти. По мнению В. И. Миллера, эта многоголосица стала следствием смешения двух понятий – «многопартийность» и «многопартийная (политическая) система». Для него многопартийность ещё не предполагает участия разных партий в управлении. Тогда как многопартийная политическая система, наоборот, немыслима без участия ряда партий в осуществлении политической власти, причём независимо от того, выступают ли они в правительственном блоке или составляют оппозицию. Более того, Миллер полагает, что оппозиция – это обязательный компонент многопартийности[26 - Миллер В. И. Осторожно: история! М., 1997. С. 23–24.].