1917 год: русская государственность в эпоху смут, реформ и революций

Более ясным становится и феномен земского образования. Как известно, именно попечительство над школой было самым успешным звеном в деятельности земств. В Московском уезде первую свою школу земцы открыли в 1872 году, а в 1913 их было уже 206. Всего же за полвека земствами было открыто около 28 тыс. школ, в которых обучалось 2 млн детей. За тот же период ими было подготовлено 45 тыс. учителей[149 - См., напр.: Львов Г. Е., Полнер И. И. Наше земство за 50 лет его работы. М., 1914. С. 40.]. Резко росли расходы земств на образование. В 1878 году они составили 14,5 % к земскому бюджету, в 1890 – 15,3 %, а в 1890 – уже 17,6 %[150 - Звягинцев Е. А. Полвека земской деятельности по народному образованию. М., 1915. С. 24.]. Именно земства превратили народное образование в систему регулярно финансируемых заведений. Земствам удалось создать новый тип школы. Со временем по образцу земских школ стали действовать казенные и даже церковные школы[151 - Государственное управление и самоуправление в России. С. 131–132.]. Причины активности земств в сфере образования объяснимы, в частности, тем, что только образовательная деятельность могла социально адаптировать крестьянства без массированного вовлечения его в политическую деятельность. Кроме того, именно совпадение по времени демографического и социального взрывов в русской деревне создавали почву для быстрого развития образовательной сферы. Наконец, втягивание крестьян в процесс образования посредством земских школ правительство попутно ещё раз решало вопрос с посредником между собой и крестьянством. Таким посредником в данном случае становился интеллигент-учитель, т. е. опять-таки представитель господствующих групп населения.

Получает своё объяснение и тот факт, почему география земской реформы во многом совпадает с реформой 1861 года. В самом деле, земская система в основном охватила губернии Европейской России, т. е. те же губернии, где незадолго до этого было отменено крепостное право. Вместе с тем ни в Польше, ни в Финляндии, ни в Сибири, где капитализм дал наиболее глубокие корни, в том числе в деревне, земство не вводилось.

Наконец, становится очевидным и ритм смены реформ контрреформами. Пока государство ещё опасалось наката, идущего из глубин крестьянского мира, органы самоуправления получали максимум прав. В определённой мере царизм шёл на риск, балансируя на грани сохранения устоев, позволяющих существовать империи в неизменном виде. Зато потом, когда государство смогло оценить уровень социальной энергии, разбуженной отменой крепостного права, и мало-мальски адаптировать её, права самоуправления сужаются до уровня безопасного для основ имперства.

По-новому этот подход позволяет посмотреть и на хронологию некоторых событий. Так, ещё в 1859 году специальная комиссия при Министерстве внутренних дел признала важность создание учреждений самоуправления. Выводы комиссии были подкреплены царским повелением. Но работа над законом шла крайне медленно. Созывались различные комиссии, назначались и отстранялись их председатели. А дело стояло. Камнем преткновения была сфера разграничения местных дел от общегосударственных и политических вопросов. Лишь предчувствие политических последствий отмены крепостного права заставило власть активизироваться. Специальным распоряжением Александр II потребовал закончить работу по выработке положения о местном самоуправлении к 1 января 1864 года, что и было выполнено. В тот же день оно было подписано монархом. С этого момента слово «земство» в русском произношении входит во все языки мира. Оно было точным слепком с российской действительности и стало для страны тем же, что и фамилия для человека, присущее только ей и никому больше[152 - Там же. С. 126.]. Старт городского самоуправления был дан несколько позже – 16 июня 1870 года. Это и понятно – давление крестьянства стало сказываться на положении в городах не так быстро, и здесь с мерами предосторожности можно было подождать. К слову сказать, вопрос о разграничении компетенции органов управления и самоуправление положением от 1 января 1864 года окончательно решён не был. В последующем он пересматривался. Более того, в ряде случаев приходилось опираться не на букву закона, а на устои обычного права, что в принципе противоречило бы любым элементам буржуазности, если они и закладывались в курс реформ. Кроме того, городское самоуправление в этот период реформировалось по образцу Прусского городового положения[153 - Емельянов Н. А. Реформа местной власти: от управления к народовластию. Тула, 1996. С. 65.], нёсшего на себе немало черт корпоративной средневековой организации[154 - О реформах самоуправления в Германии и его особенностях, а так же о процессах трансформации средневековой самоорганизации в составную часть государственно-правового порядка уже современного общества см.: Институты самоуправления: историко-правовое исследование. 1995. С. 223–247.]. Позже, в 1892 году, когда прусская система ушла в прошлое, она была заменена ещё более реакционной, где феодальные порядки заменялись сугубо сословно-бюрократическими.

В результате реформ и контрреформ местное представительство в России к началу XX века сложилось в следующем виде. В основе земских учреждений лежали земские собрания уездного уровня. Для выборов земских гласных (скоком на 3 года) по положению 1890 года проводилось два земских избирательных собрания. На одном из них своих гласных выбирали дворяне. На втором – все остальные избиратели. Для представительства крестьян в уездных собраниях был установлен особый порядок. Крестьяне сами не избирали своих гласных. Их назначал губернатор из числа кандидатов, выбранных волосным сходом. Сами же волостные сходы формировались делегатами от сельских сходов. Таким образом, государство получало многоуровневое сито для отсеивания наиболее опасных для себя представителей крестьянства. Земские уездные собрания были как бы представительными органами самоуправления. Ими принимались решения в сфере их компетенции. За исполнением решений следили исполнительные земские органы, каковыми являлись Земские управы. Аналогичным образом строились и земские учреждения губернского звена. Главным отличием их от уездного земства был способ формирования. Население в выборах губернских земских собраний не участвовало. Оно формировалось по принципу делегирования уездным земством. Однако, несмотря на это, губернские земские органы не были подотчётны уздяным земским органам. На близких принципах действовало и городское самоуправление. Систему городского общественного управления составляли:

1) Городское избирательное собрание, раз в 4 года выбиравшее гласных;

2) Городская дума (представительный орган);

3) Городская управа (исполнительный орган).

Какие же вопросы находились в ведении самоуправления в России? Деятельность органов самоуправления до революции хорошо известна, в частности, на примере Тулы. Здесь, как и по всей стране, органы самоуправления занимались развитием коммуникаций и транспорта, санэпидемнадзором, местными налогами, страхованием, вопросами торговли, водоснабжением, статистическими исследованиями и целым рядом других вопросов, законодательно отнесённых к местным нуждам[155 - См. подробнее об этом: Емельянов Н. А. Местное самоуправление в дореволюционной России. Тула, 1997. С. 17–93.]. Велик вклад самоуправления в медицинское обслуживание. Земская медицина обслуживала наиболее бедные слои общества. Именно тогда медицина проникла в крестьянскую среду, став более или менее обычным явлением сельской жизни[156 - Государственное управление и самоуправление в России. С. 132.]. Как писал видный организатор земской медицины в Туле С. Г. Озеров: «земский врач – особый врач, потому что его обязанности гораздо сложнее и разнообразнее, чем у вольнопрактикующего»[157 - См.: Протоколы заседаний III съезда земских врачей Тульской губернии. Тула, 1882. С. 100.]. Вероятно, на снижении в стране смертности не в последнюю очередь сказалась как раз деятельность земств: в 1867 году в России на 1000 умирало 37 человек, в 1887 – 34, а в 1907 –28[158 - См.: Загряцков М. Д. Земство и демократия. М., 1917. С. 19.].

Самоуправление, особенно после проведённых в период царствования Александра III контрреформ, находилось под плотной опекой бюрократии. По мнению Ленина, причина этого крылась в том, что «всемогущая чиновничья клика не могла ужиться с выборным всесословным представительством»[159 - Ленин В. И. Поли. собр. соч. Т. 5. С. 35.]. Тем не менее, недооценивать вес самоуправления нельзя. По оценкам некоторых современников, даже не касаясь вопросов политики, русские земства имели более широкую сферу деятельности, чем, например, муниципалитеты во Франции[160 - Ольденбург С. С. Царствование Императора Николая II. М., 1992. С. 20.]. Но скованные опекой чиновников земства проникались оппозиционным духом. В начале XX века не было, пожалуй, ни одной публикации о самоуправлении, где бы ни вставал вопрос о его реформе. Как утверждали некоторые современники, у прежней системы самоуправления почти не осталось защитников[161 - См., напр.: Трутовский В. Современное земство. Пг., 1914. С. 25.]. Тогда-то и родилась идея «увенчания здания». Речь шла о том, чтобы над уездным и губернским уровнем общественного представительства создать третий – всероссийский[162 - Государственный строй Российской империи накануне крушения. С. 7.]. Эта-то задача и была решена революцией 1905–1907 гг.

Что же представлял собой русский парламент? Что нового его создание внесло в государственное устройство России? Прежде всего, создание Думы завершило процесс формирования выборных органов. До этого выборные органы слабо вписывалась в существовавшую структуру власти. Как писал В. П. Безобразов, они не имели «никаких органических связей с системой государственного управления»[163 - См.: Безобразов В. П. Земские учреждения и самоуправление. М., 1874. С. 38.]. Шаги по вовлечению новых учреждений в общую вертикаль власти делались и раньше. В частности, с 1890 года вводился порядок, согласно которому председатели и члены управ числились на государственной службе. На эти должности отныне не могли избираться лица, не имевшие прав на государственную службу. Точно такое же положение с 1892 года существовало и в городах. Здесь Голова, его Товарищ и члены управы также числились на государственной службе. Теперь эта связь появлялась и закреплялась на высшем имперском уровне. Связующим звеном здесь можно считать как раз то положение, что отныне все законы Империи должны были утверждаться её парламентом. Тем самым Дума становилась важным элементом всей пирамиды органов власти. Можно утверждать, что уже в период работы III Думы она вполне интегрировалась в политическую систему империи, которая перестала мыслиться без народного представительства. И когда однажды Николай II высказался за превращение законодательных палат в законосовещательные, почти все его министры, среди которых было достаточно реакционеров, своего государя не поддержали[164 - Дёмин В. А. Государственная Дума России. С. 78.]. Такое положение Думы, её неформальная, генетическая связь с местным представительством становилось как бы скрепляющим поясом всего государственного механизма. Хотя неоднородность властных структур окончательно преодолена не была. Существовавший зазор по-прежнему ослаблял власть в государстве на всех его уровнях.

Именно законодательная деятельность, согласно Основным государственным законам и Учреждению Государственной думы, провозглашалась главной функцией парламента. Дума наделялась правом обращаться с запросом в правительство о законности тех или иных действий исполнительной власти. Кроме того, в ведении Думы находились утверждение бюджета и контроль над его исполнением. Исключение было сделано для бюджета царской семьи. По закону при принятии бюджета Дума не могла вмешиваться в бюджет Министерства двора. Она никак не влияла на расходы царской семьи[165 - Государственный строй Российской империи накануне крушения. С. 8.].

Внутреннее устройство Думы определялось Наказом (регламентом) Государственной думы. Деятельностью думы руководил её Председатель. Одно время предлагалось, чтобы Председатель думы входил в Кабинет министров. Позже от этой идеи отказались[166 - Дёмин В. А. Государственная Дума России. С. 88–89.]. Встал вопрос и о том, назначать или выбирать Председателя палаты. В Швеции, некоторых германских землях, а формально – и в Англии, главы нижних палат в начале XX века назначались монархом. В России пошли по пути других стран, а именно тех, где глава нижней палаты избирался самой палатой. Основная работа Думы велась на общих собраниях, а также в отделах и комиссиях. В отделах шёл предварительный разбор проектов законов. Они возглавлялись председателем отдела, его товарищем и секретарём. По необходимости отделы выделяли из своей среды временные и постоянные комиссии. Руководители отделов, Председатель Думы, его товарищ, а также секретарь Думы с товарищем время от времени собирались на Совещания, которое являлось руководящим органом Думы. Неформальным руководящим органом Думы являлся также сеньорен-конвент или совет старейшин. В совет старейшин входил Президиум Думы и представители от фракций. Создание такого органа было неминуемым в условиях, когда парламент изначально формировался как многопартийный.

Формирование нижней палаты регулировалось Положением о выборах в Государственную думу. После переворота 3 июня 1907 года избирательный закон носил консервативный характер. Консерватизм это, однако, был двояким. С одной стороны, и на этом, как правило, заостряют внимание, избирательный закон был насквозь реакционным. Из числа избирателей максимально исключались все группы населения, которые могли бы оказаться нелояльными к самодержавию. Особенно сильно было уменьшено представительство национальных окраин империи. В некоторых регионах, где, по мнению Николая II, «население не достигло достаточного развития гражданственности», выборы в Думу и вовсе были «временно приостановлены». В результате население Средней Азии, имевшее в прежней Думе 21 депутата, теперь никем представлено не было. От Кавказских губерний по новым правилам избирались уже не 26, а 10 депутатов, для Польши количество депутатских мест сокращалось с 37 до 14. Одновременно снизилось в Думе представительство от русских крестьян и рабочих. Зато расширялись избирательные права помещиков. Один их голос приравнивался к 260 голосам крестьян и 543 голосам рабочих. В целом же активным избирательным правом пользовалось лишь 15 % граждан империи[167 - Лазаревский Н. И. Русское государственное право. Т. 1. СПб., 1913. С. 480.].

Однако консерватизм нового Положения о выборах в Думу имел и другую сторону. Трудно сказать, было ли это осознанным или неосознанным шагом, но в нём делалась попытка опереться на некоторые национальные, охранительные традиции, в том числе и традиции народной демократии. Эта особенность закона может быть проиллюстрирована на следующем примере. Отдельные параграфы, содержащиеся в нём, однотипно рисовали механизмы выборов и для сельского схода и для рабочего коллектива. В обоих случаях упор делался на механизмы, схожие с общинными. В отношении крестьян такой подход, понятно, был традиционен. Рабочие же были частью уже совсем иной, урбанистической среды. В этой среде механизмы самоорганизации только складывались. Ориентируя процесс их формирования на образцы сельского Мира, законодатель плотно привязывал его к прежним формам самоорганизации масс. Процесс формирования гражданского общества как бы получал национальную окраску. В этом примере можно увидеть и определённый отголосок борьбы бюрократии с трудными для него последствиями отмены крепостного права. Эта связь уже менее очевидна. Но она видна в стремлении, так сказать, вписать инициативу низов в организованные структуры.

Несмотря на черты консерватизма и национализма, создание парламента было дальнейшим дрейфом в сторону либерализма западного типа. Новая уступка Западу и на этот раз требовала больших перемен в области государственного устройства России. Введение Думы неизбежно потянуло за собой целую череду преобразований. Прежде всего, они затронули Государственный совет. Этот орган был образован ещё Александром I по проекту М. М. Сперанского. На протяжении всего XIX века в нём велась неспешная подготовка проектов законов. Теперь же ему отводилась особая роль. Государственный совет превращался в верхнюю палату парламента. Без его санкции не мог быть принят ни один закон. Тем самым он мог использоваться царём как буфер для отклонения неугодных ему законов, принятых Думой. Сам же монарх при этом в конфликт с Думой как бы и не вступал. Половина членов Совета назначалась царём. Другая половина избиралась от Православной церкви, Земских собраний, Дворянских обществ, Академии наук и Университетов и других организованных корпораций. При этом оговаривалось, что члены Совета от воли избирателей не зависят.

Другим органом, который подлежал реформированию, было правительство. Создание буржуазного парламента требовало существования однородного с ним правительства, которое бы взаимодействовало и противостояло с ним по линии исполнительной власти в рамках либеральных парламентских процедур. Таким органом отныне и становился Совет министров. Но, по сути, он оставался частью прежней абсолютистской системы. По-прежнему правительство подчинялось только царю и формировалось им. Дума не имела никаких рычагов влияния ни на состав, ни на правительственный курс. Всё это создавало почву, во-первых, для злоупотребления властью царём. Во-вторых, Дума получала широкое поле политических спекуляций на тему выражения недоверия правительству или отдельным его членам. Такие шаги Думы абсолютно ничего не меняли, но обостряли обстановку в стране.

Существенно большее значение имел выдвинутый думскими деятелями лозунг ответственного министерства. Его реализация означала бы ещё один шаг по пути либерализации режима. Но были не довольны новым коллегиальным органом и реакционеры. В придворных кругах, особенно накануне войны, настойчиво зазвучали требования отказаться от этой европейской штучки. Считалось верным упразднить Совет министров как особый орган власти. Министры же, как и в добрые старые времена, должны были вновь превратиться в простых управляющих царя[168 - См. подробнее: Аврех А. Я. Царизм и IV Дума 1912–1914 гг. М., 1981. С. 267.].

И, наконец, как выглядела после революции 1905–1907 гг. власть монарха? Вопрос этот напрямую связан с вопросом о характер русской монархии на последних этапах её существования. Сбылись ли отнюдь не праздничные оценки В. П. Обнинского о том, что власть русского монарха обречена на утрату своей самодержавной сути? По крайней мере, с точки зрения формальной этот вопрос требует положительного ответа. В статье 1 Основных законов прежней редакции значилось: «Император всероссийский есть монарх самодержный и неограниченный». Теперь эта статья упразднялась. Вместо неё вводилась статья 4 новых Основных законов. В ней значилось: «Императору всероссийскому принадлежит верховная самодержавная власть». О том, что нововведение носило не формальный характер, а отражало глубину трансформации всей политической системы, свидетельствует острота дискуссий вокруг этого пункта, шедших с 7 по 12 апреля 1906 года в Царском Селе. На заседании 9 апреля Николай II дважды не решался заменить определение власти «неограниченной» на «верховную». Только 12 апреля он дал на это своё согласие, да и то поначалу в очень обтекаемых выражениях[169 - Ферро М. Николай II. С. 125–128.].

И хотя царизм на практике вскоре попытался отыграть назад, стараясь игнорировать волю народного представительства, это уже противоречило духу и букве нового положения вещей. Поэтому существующий с этого времени в России строй правильно было бы определить как конституционную дуалистическую монархию, в которой высшая законодательная власть осуществлялась императором и двухпалатному парламенту, высшая исполнительная власть – принадлежала императору и ответственным перед ним министрам, а высшая судебная – императору и Правительствующему сенату. Именно такое определение государственного строя России представляется очевидным при сравнении Основных законов с конституциями других государств, особенно Японии, Австрии, а также европейскими конституциями первой половины XIX века[170 - См. подробнее: Дёмин В. А. Государственная Дума России. С. 83–85.].

Складывалась и новое понимание самодержавной природы русской монархии. По удачному определению С. А. Котляревского, «самодержавной в современном русском государстве называется власть, которая служит источником для всякой иной власти в государстве. Осуществляться она может в известных установленных пределах, но это ограничение временное или постоянное есть всегда самоограничение»[171 - Котляревский С. А. Юридические предпосылки русских Основных законов. М., 1912. С. 155.].

В заключение имеет смысл остановиться на положении, почему-то выпавшем из поля зрения и современников, и историков. Речь идёт о новой формулировке статьи 1 Основных государственных законов. Она гласила: «Государство Российское едино и нераздельно». Укреплению государственного единства были посвящены и две остальные статьи преамбулы Законов. Тем самым, несколько понижая роль исполнительной власти, государство стремилось усилить свои державные начала.

Очерк 4. Контуры кризиса властного начала

Каркас российской государственности, отстроенный в первое десятилетие XX века, начал давать серьёзную трещину уже в годы Первой мировой или, как её называли современники, империалистической войны. Даже в благополучном для властей 1914 году пытливый наблюдатель мог встретить немало симптомов грядущих потрясений. В первую очередь следует осмыслить комплекс явлений, на которые в своём исследовании обратил внимание немецкий историк Я. Хубертус. В качестве отправной точки своего исследования он взял возникающее в каждом воюющем государстве обострённое чувство патриотизма. В этом методологическом ключе он и подошёл к анализу настроений в российском обществе в период столкновения между нашими странами. Собранные им материалы показали, что всплеск патриотических настроений в 1914 году, охвативший даже питерских рабочих, был связан не с именем царя и не с отождествляемой с ним государственной властью[172 - См. подробнее: Хубертус Ф. Ян. Русские рабочие, патриотизм и Первая мировая война // Рабочие и интеллигенция в России в эпоху реформ и революций. 1861 февраль – 1917. СПб., 1997.]. Напротив, патриотизм военного времени был связан с ростом народного самосознания. Официальное же государство продолжало вызывать противоречивые чувства. В народном восприятии оно подчас представлялось как нечто чуждое, чуть ли не «немецкое», но, во всяком случае, мешающее нации распрямиться и даже победить[173 - Не в этом ли причина лёгкости, с которой русская общественность поверила домыслам о предательстве царицы и прочих представителей верхов в пользу Германии, но с трудом верило в «шпионство» Ленина, с официальным государством боровшегося?].