Оценить:
 Рейтинг: 0

Захватывающие деяния искрометного гения

Год написания книги
2001
Теги
<< 1 ... 10 11 12 13 14 15 16 17 18 ... 21 >>
На страницу:
14 из 21
Настройки чтения
Размер шрифта
Высота строк
Поля
– Ш-ш-ш! Она не дышит.

– Давно?

– Кажется, целую вечность.

– Блядь.

– Погоди. Кажется, задышала.

– О господи, странно-то как.

– Ужасно.

– Может, отложим день рождения до возвращения домой?

– Нет, нужно что-то сделать сейчас.

– Мне не нравится, что палата на первом этаже.

– Да, но сама-то комната хорошая.

– Мне не нравится свет с улицы.

– А…

– Может, задернем шторы?

– Нет.

– А утром?

– Нет, зачем?

4:20. Бет спит. Я сажусь и смотрю на маму. У нее снова отросли волосы. Так долго у нее не было волос. За несколько лет как минимум пять париков сменила, один отвратнее другого, как и любые парики. Один слишком большой. Другой слишком темный. Третий слишком кудрявый. Четвертый с проседью. Хотя все выглядели более или менее естественно. Странность заключается в том, что ее нынешние настоящие волосы вились сильнее, чем прежние настоящие, и даже сильнее, чем самый кудрявый из париков. И стали темнее. Сейчас ее волосы больше похожи на парик, чем любой из париков.

– Забавно, как у тебя отросли волосы, – сказал как-то я.

– Что тут забавного?

– Что они стали темнее, чем раньше.

– Ничего подобного.

– Точно, точно. Ты же была почти седой.

– Нет. Всего несколько седых волос.

– Всего несколько было десять лет назад.

– Никогда они не были седыми.

– Ладно, как скажешь.

Я снова лег. Бет дышит тяжело и ровно. Потолок походит на молоко. Потолок медленно движется. По углам потолок темнее, чем в середине. Потолок походит на сливки. Металлическая перекладина, разделяющая пополам и поддерживающая матрас снизу, впивается нам в спину. Потолок плывет.

Когда мой отец находился в реанимации, примерно за полтора дня до того, как сдаться, к нему пришел священник, видимо, для проведения последнего обряда. Поговорив с ним и выяснив цель визита, отец сразу велел ему уходить, выгнал. Когда потом врач рассказывал эту историю, которая стала чем-то вроде легенды, он ссылался на поговорку, что в окопах не бывает атеистов. «Говорят, в окопах атеистов не бывает, – сказал врач, глядя в пол, – но тут… вот те на!» Отец даже не позволил ему прочитать какую-нибудь краткую молитву, например, «Аве, Мария» или что там. Священник, наверное, знал, что отец в церковь не ходит и ни к какой конфессии не принадлежит. Но, полагая, что оказывает услугу, хотел дать ему шанс на искупление, получить выигрышный – один на тысячу – билет на спасение души. Однако, понимаете ли, мой отец относился к религии с таким же терпением, как и к коммивояжерам, звонящим в дверь. Он любезно улыбался, быстро и дружелюбно говорил «спасибо не надо», после чего решительно дверь закрывал. Именно так поступил он и с этим несчастным, желавшим ему добра священником: широко улыбнулся и, будучи не в силах подняться, чтобы закрыть перед беднягой дверь, просто сказал:

– Спасибо, не надо.

– Но, мистер Эггерс…

–?Спасибо, не надо, всего хорошего.

Мы заберем ее отсюда через несколько дней. Мы с Бет поклялись забрать ее, придумали, как вытащить, даже если доктора будут против: укроем ее на каталке, сами наденем белые халаты и темные очки, по-быстрому довезем ее до машины. Я пересажу ее, Тоф, если понадобится, отвлечет внимание окружающих – попрыгает, попляшет, что-нибудь в этом роде. А потом мы все запрыгнем в машину и уедем, отвезем ее домой – победа! у нас получилось! у нас получилось! – достанем где-нибудь больничную койку и поставим ее в гостиной, на месте дивана. Организуем сиделку, которая будет с ней круглые сутки, – койку и сиделку организует одна женщина, миссис Ренштлер, она когда-то жила на другой стороне улицы, в доме, на который смотрел, стоя на коленях, отец. Она давно отсюда переехала, но всего лишь в другой район города, но снова внезапно появилась – она работает в хосписе и все устроит, она утешит нас, и мы полюбим ее, хотя прежде ее и не знали. Одной из сиделок будет крупная средних лет чернокожая женщина из северного Чикаго, говорящая с южным акцентом, она привезет с собой Библию, иногда будет плакать, вздрагивая плечами. Будет еще одна сиделка, помоложе, угрюмая русская, которая будет казаться вечно чем-то недовольной, и выполнять свою работу поспешно и резко, и дремать, когда мы ее не видим. И еще одна, которая появится на один день, но больше не придет. Еще женщины, подруги матери, будут навещать ее – при макияже и в мехах. На неделю из Массачусетса приедет миссис Динин, старинная приятельница нашей семьи, ей захочется повидаться с матерью, она будет ночевать в подвале и целыми днями толковать о духовности. Будет необычайно много снега. Сиделки будут мыть маму, когда нас нет в комнате или когда мы спим. Мы будем проверять ее днем и ночью – заходить к ней в комнату и, если мать не бодрствует, замрем от страха, потом возьмем себя в руки, подойдем к кровати и поднесем руку к ее рту, проверить, что она дышит. Однажды она скажет нам вызвать ее сестру Джейн, и мы заплатим за авиабилет, и как раз вовремя. Когда, сразу из аэропорта, мы привезем тетю Джейн домой и она сядет у кровати матери, до этого времени не встававшей несколько дней, мама вскочит, словно ребенок, очнувшийся от страшного сна, и обнимет сестру, а та широко улыбнется и закроет глаза. Будет бесконечный поток посетителей, они будут сидеть рядом с матерью и болтать о последних событиях, потому… потому что умирающие не любят говорить о смерти, они скорее готовы выслушать, кто разводится или чьи заболевшие дети либо уже поправились, либо идут на поправку. Будут приносить домашнюю выпечку. Будет отец Майк – молодой рыжеволосый священник, который ясно даст понять, что не собирается никого обращать в свою веру и отслужит мессу в комнате, где лежит мать, и обойдется без просфоры, потому что у нее нет желудка, и миссис Данин тоже причастится; какую-то часть этой церемонии я смогу наблюдать из кухни, где буду разогревать замороженную пиццу. Из шкафчика наверху принесут четки. Мы зажжем свечи, чтобы заглушить дурной запах, исходящий из ее пор после того, как перестала работать печень. Мы расположимся у кровати и будем держать ее за горячие руки. Внезапно, глубокой ночью, она сядет на кровати, заговорит громко, невнятно. Каждое слово будет казаться последним, пока за ним не последует очередное. Когда зайдет Кирстен, мать вдруг поднимется и будет убеждать ее, что в аквариуме сидит обнаженный мужчина. Мы сдержим смех – она уже несколько дней говорит об этом обнаженном мужчине, и Кирстен с известной долей серьезности подойдет к аквариуму и заглянет в него. На что мать сперва закатит глаза, а потом довольно улыбнется, уверенная в своей правоте. Потом она снова откинется на подушку, и через несколько дней у нее пересохнет рот, и потрескаются губы, и сиделка будет каждые двадцать минут смачивать их ватной палочкой. Затем последует морфий. С волосами, которые почему-то будут выглядеть странно дерзкими, пушистыми, и лоснящейся кожей, загорелой и желтушной, и блестящими губами, она будет выглядеть великолепно. На ней будет купленная Биллом атласная пижама. Мы будем включать музыку. Бет поставит Пахельбеля[36 - Иоганн Па?хельбель (1653–1706) – немецкий композитор и органист.], а когда он надоест, включим расслабляющую запись в стиле нью-эйдж, написанную сестрой моего отца тетей Конни, живущей в графстве Марин с говорящим какаду. Дозы морфия станет не хватать. Придется заказывать его вновь и вновь. В конце концов мы получим достаточное количество, и нам разрешат самим определять дозировку, и вскоре мы будем вводить его всякий раз, как она застонет, и он будет течь прямо в нее по прозрачной трубке, и стоны прекратятся.

Когда ее будут забирать, мы выйдем из дома и, вернувшись, обнаружим, что койки тоже больше нет. Мы вернем диван на прежнее место, у стены, где он и стоял, пока койки не было. Несколько недель спустя один мой приятель организует Тофу встречу с игроками баскетбольного клуба «Чикаго Буллз» после тренировки в спортивном зале в Дорфилде[37 - Дорфилд – пригород Чикаго.]. Тоф прихватит с собой карточки с баскетболистами, по одной или даже две на каждого, в основном новичков, которые ценятся выше, чтоб игроки оставили автограф, и тогда карточки станут еще более ценными. Мы будем наблюдать за тренировкой через окно, а потом они, в пропотевшей форме, выйдут к нам, потому что их попросят об этом, – и Скотти Пиппин, и Билл Картрайт. Подписывая фотографии маркером, который Тоф принесет с собой, они спросят его, почему он не в школе, ведь будет среда, или понедельник, или какой-то еще рабочий день, и он просто пожмет плечами. Той весной мы с Бет будем время от время вытаскивать его из школы, иногда по поводу, иногда без, желая сохранить видимость нормальной жизни, мы порой просто будем говорить: а пошло оно все… Тоф будет сиять от счастья из-за знакомства с «Быками» и от того, что теперь является обладателем этих до смешного ценных карточек, и по дороге домой мы будем всерьез обсуждать, стоит ли заверить автографы у нотариуса, чтобы никто не сомневался, что Тоф лично их взял. Билл сменит работу, чтобы быть ближе к нам, сразу после волнений[38 - Массовые беспорядки, которые произошли в Лос-Анджелесе с 29 апреля по 4 мая 1992 года. Причиной стал оправдательный приговор четверым белым полицейским, избившим чернокожего Родни Кинга, оказавшего сопротивление при аресте за превышение скорости. После вынесения приговора тысячи темнокожих американцев, в основном мужчин, вышли на улицы Лос-Анджелеса и устроили демонстрации, переросшие вскоре в беспорядки.] переберется из Вашингтона в Лос-Анджелес, и станет работать головой уже там. Он будет заниматься всеми денежными вопросами: страховкой и продажей дома, – у нас не было никаких сбережений, вообще ничего; Бет возьмет на себя счета, бланки и вообще все бумаги, а Тоф останется со мной – мы ближе всего по возрасту, да и вообще, это вроде как подразумевалось само собой. Но сначала он закончит третий класс, я же не закончу курс по нескольким предметам, но несмотря на то, что в моем дипломе будет не хватать баллов, церемония выпуска все равно будет, и на нее придут Бет, Тоф и Кирстен, после нее – ужин, но скромный, пусть все будет скромно, ничего особенного. После этого, максимум через неделю, под косые взгляды и поцокивания языками людей, всех этих стариков, мы продадим дом почти со всей мебелью – будь у нас такая возможность, вообще бы сожгли этот блядский дом, – и переедем в Беркли, где Бет поступит на юридический, и мы поселимся все в красивом большом доме с видом на залив, недалеко от парка с баскетбольной площадкой и беговыми дорожками…

Она ворочается, и глаза ее слегка приоткрываются.

Я встаю, диван скрипит. Пол холодный. Без двадцати пять. Тоф перекатывается на то место, где я только что лежал. Я подхожу к матери. Она смотрит на меня. Я наклоняюсь и касаюсь ее руки. Рука горячая.

– С днем рождения, – шепчу я.

Она не смотрит на меня. Глаза ее закрыты. Она их слегка приоткрыла, но сейчас они закрыты. Не уверен, что она меня видит. Я подхожу к окну и задергиваю шторы. Деревья голые и черные, как на карандашном наброске. Я сижу в углу, в кресле из жесткого кожзаменителя, и смотрю на нее и на светло-голубой аппарат искусственной вентиляции легких. Ритмично работающий светло-голубой аппарат выглядит фальшивкой, элементом театральной декорации. Я усаживаюсь в кресло поглубже и откидываюсь на спинку. Потолок плывет. Молочный потолок, оштукатуренный широкими полукругами, которые медленно движутся, вращаются; потолок колеблется, как поверхность воды. У потолка есть своя глубина или он движется вперед-назад. Или это стены движутся? Быть может, эта комната не реальна. Я на съемочной площадке. В комнате не хватает цветов. А она должна утопать в цветах. Где цветы? Когда открывается сувенирная лавка в больнице? В шесть? В восемь? Я заключаю пари с самим собой – ставлю на шесть. Ставки приняты. Прикидываю, сколько я могу купить цветов. Не знаю, сколько они стоят, – я никогда раньше не покупал цветов. Узнаю, сколько они стоят, и куплю на все деньги, что у меня есть, потом принесу их из магазина в эту комнату. Отличное решение.

Она проснется и увидит их.

– Деньги на ветер, – скажет она.

Она ворочается и открывает глаза. Она смотрит на меня. Я встаю с кресла и подхожу к кровати. Касаюсь ее руки. Горячая.

– С днем рождения, – шепчу я с улыбкой, наклоняясь к ней.

Она не отвечает. Она не смотрит на меня. Она в забытьи.

Я снова сажусь в кресло.

Тоф лежит на спине, раскинув руки. Во сне он потеет, независимо от температуры в комнате. Во сне он все время вертится, как стрелка часов. Громко дышит. У него длинные ресницы. Рука свисает с раскладного дивана. Я смотрю на него, и он просыпается. Встает, подходит ко мне, я беру его за руку, и мы проходим через окно, взлетаем в воздух и, пролетев над небрежно нарисованными деревьями, берем курс на Калифорнию.

II.

Посмотрите. Видите нас? Видите нас в нашей маленькой красной машинке? Представьте себе вид сверху, представьте, что вы летите на вертолете или, скажем, на спине птицы, – наша машина гонит вперед, прижимаясь к земле, замедляя ход и напрягаясь, когда дорога идет вверх, но не сбрасывает скорость ниже 60–65 миль в час, вписываясь в повороты шоссе № 1, то беспощадно крутые, то до смешного плавные. Посмотрите на нас, черт вас возьми, посмотрите на нас двоих, выпущенных из рогатки с обратной стороны Луны, мчащихся навстречу тому, что нам причитается. Каждый день мы собираем все, что нам полагается, каждый день нам возвращают долги, да еще, мать их, проценты, всячески выказывая нам расположение, – все нам, черт побери, должны – так что давайте сюда все, все. Мы берем все, что хочется, по штуке всего, что найдется в продаже, трехчасовой налет на магазины, цвет по нашему выбору, любая модель, любой цвет, что душе угодно, сколько душе угодно, когда душе угодно. Сегодня дел у нас нет, вот мы и направляемся в Монтару, на пляж в тридцати пяти минутах к югу от Сан-Франциско, едем и распеваем:

Она была одна!
И ничего не знала!
[Какие-то слова слова слова]
Когда мы коснулись друг друга!
Когда мы [рифма с «такой»]
Каждую [слова слова]
<< 1 ... 10 11 12 13 14 15 16 17 18 ... 21 >>
На страницу:
14 из 21

Другие электронные книги автора Дэйв Эггерс

Другие аудиокниги автора Дэйв Эггерс