Захватывающие деяния искрометного гения

Мог же его поймать!

Отлично-отлично-отлично!

Ну же, давай!

Я не говорю ни слова, и это все, что я могу сделать, чтобы не поднимать шума. Ловит он хорошо, вообще поймать может все что угодно – мы работаем над этим с тех пор, как ему исполнилось четыре, но вот с подачами… ну почему этот парень не умеет подавать? Может, бита нужна полегче? Заглохни! Замах! Замах! О господи, да такой подачей только мясо отбивать для готовки. Бей по мячу! Бей по этому кокосу, парень!

Сам я никогда не был хорошим бейсболистом, но и в старших классах школы, и в колледже неизменно делал вид, что знаний моих хватит для того, чтобы получить на лето работу тренера по тиболу[44 - Тибол – командный вид спорта, основанный на крикете, бейсболе и софтболе по упрощенным правилам, предназначен для детей в возрасте от 4 до 6 лет, чтобы они могли развить навыки игры в мяч.] или начальника спортивного лагеря. Когда Тоф подрос, он ходил бы со мной на тренировки, каждый день таскался бы за мной, с трудом скрывая счастье быть младшим братом начальника лагеря.

Я наблюдаю, и матери наблюдают. Я не знаю, как с ними общаться. Я один из них? Время от времени они стараются вовлечь меня в беседу, но тоже не знают, как вести себя со мной. Я смотрю в их сторону и улыбаюсь, когда кто-то из них шутит, и все остальные смеются. Они смеются – я слегка хмыкаю, не хочу показаться чересчур навязчивым, просто как бы говорю: «Я вас слышу, я смеюсь вместе с вами, я разделяю ваше настроение». Но когда смех утихает, я по-прежнему остаюсь в стороне, я – это нечто иное, а что именно, никто не знает. Они не хотят тратить время на старшего брата, которого послали за Тофом, пока их мать готовит ужин, или задерживается на работе, или застряла в пробке. Я для них – нечто временное. Может, вообще кузен. Может, молодой приятель разведенки? В принципе, им все равно.

Ну и хрен с ним. Дружить с этими мамашами я и не собираюсь. Да и с чего бы? Я не один из них. Они – старье, а мы – новые модели.

Я смотрю, как Тоф общается со сверстниками, перевожу взгляд с одного на другого, прикидываю, подозреваю.

С чего это они смеются?

Над чем смеются? Над бейсболкой Тофа? Ведь она велика, так?

Да кто они такие, эти маленькие засранцы? Я им уши поотрываю.

А, вот в чем было дело. Всего-то. Ха-ха. Ха-ха

После тренировки мы идем домой, вниз по улице Марин-роуд – чудовищный спуск под углом не меньше сорока пяти градусов. Идти по ней и не выглядеть при этом глупо практически невозможно, но Тоф придумал походку, решающую этот вопрос: шагает так размеренно, вразвалочку, на причудливо согнутых ногах, загребая впереди себя руками и отбрасывая назад воздух, – выглядит все это в итоге не так смешно, как обычное неуклюжее шлепанье ногами и размахивание руками. То еще зрелище, эта походка.

Когда мы доходим до нашей улицы, Спрюс, и поверхность выравнивается, я спрашиваю его, как можно мягче, насчет его подач, вернее, их отсутствия.

– Слушай, почему ты так хреново бьешь?

– Не знаю.

– Может, биту нужно полегче?

– Думаешь?

– Да, пожалуй, стоит купить новую.

– Купим?

– Да, поищем новую, что-нибудь придумаем.

Тут я толкаю его в кусты.

Мы по-прежнему в пути. Мы едем на пляж. В машине, если по радио не играет какой-нибудь революционный рок-н-ролл, – революционный рок-н-ролл, написанный и исполненный гениями современной музыки, – мы играем в слова. Какой-то звуковой фон быть должен – музыка или слова. Только не молчать. Смысл игры в том, чтобы назвать бейсболистов, чье имя начинается с той же буквы, что и фамилия предыдущего.

– Джеки Робинсон, – говорю я.

– Рэнди Джонсон, – говорит он.

– Джонни Бенч, – говорю я.

– Кто?

– Джонни Бенч. Кэтчер из «Редз».

– Уверен?

– В смысле?

– Никогда не слыхал о нем.

– О Джонни Бенче?

– Ага.

– И что?

– А то, что ты, может, сам его придумал.

Тоф собирает бейсбольные карточки. Он может назвать текущую стоимость любой своей карточки – а их у него тысячи, если добавить к его коллекции те, что достались в наследство от Билла. И тем не менее он ничего ни о чем не знает. Я остаюсь спокоен, хотя Тоф и заслуживает хорошего удара головой о стекло. Слышали бы вы, какой звук при этом получается. Очень необычный, даже он сам это признает.

Джонни Бенч? Джонни, блядь, Бенч?

– Не сомневайся, – говорю я. – Джонни Бенч.

Мы тормозим у пляжа. Я останавливаюсь здесь, потому что слышал о существовании пляжей вроде этого и еще потому, и как раз здесь, в нескольких милях от Монтары, сразу за широким изгибом шоссе, есть как раз такой пляж с табличкой: «Для нудистов». Мне вдруг становится очень любопытно. Я съезжаю на обочину, выскакиваю из машины…

– Приехали? – спрашивает он.

– Возможно, – говорю я растерянно, голова кружится…

И, не дожидаясь Тофа, обгоняя собственные сомнения, едва ли не бегом направляюсь ко входу. Это нормально? Я думаю, да. Нет, ненормально. Я знаю, что делать, я знаю, что будет правильно. Так? Так. Прекрасно. Нудистский пляж? Прекрасно. Нудистский пляж. Нудистский пляж. Мы идем ко входу. Бородатый мужик, сидящий на стуле с серой металлической коробкой на коленях, требует за вход по десять долларов с каждого.

– За него тоже десятка? – спрашиваю я, указывая на стоящего рядом со мной восьмилетнего мальчика в футболке с эмблемой Университета Калифорнии и в бейсболке козырьком назад, тоже с эмблемой Университета.

– Да, – говорит бородач.

Я смотрю через голову бородача в сторону утеса, пытаясь разглядеть пляж у его подножия и понять, стоит ли оно того. Двадцать долларов! За десятку там должны быть какие-нибудь очень впечатляющие обнаженные женщины, а не просто натурщицы из класса живописи. Это нормально. Это познавательно. Это естественно. Мы в Калифорнии! Все в новинку! Никаких правил! Будущее!

Я почти решился. Подхожу вплотную к бородачу и так, чтобы Тоф не слышал, пытаюсь выяснить, что да как.

– Так что, детям тоже можно?

– Конечно.

– Но ведь это как-то… странно.

–?Странно? Что тут странного?