Не самый плохой человек

– О чем?

– О справедливости. О моем назначении в мастера участка. Долго мне еще в простых работягах ходить?

Капа откинулась на спинку кресла и скрестила руки на груди.

– Насколько знаю, твою кандидатуру даже не рассматривали.

Николай сел.

– В том-то и дело! – возмущенно воскликнул он. – Мартынюк, Бабков и Лущихина – вот ваши кандидаты! Ну ладно, Мартынюк и Бабков – еще более-менее, но Лущихину за что?! За то, что у нее грудь пятого размера?!

– Коля, грудь Лущихиной нас волнует меньше всего. Она – хороший рационализатор.

Волосатый кулак опустился на стол.

– Да хоть член политбюро! Справедливость где?! Я, между прочим, тут дольше всех работаю! И даже дольше тебя! Однако, ты уже целый инженер, не сегодня-завтра главным станешь, а я до сих пор детальки точу! Справедливо?! Нет!

– Во-первых, кулачками стучать будешь дома на кухне, орать – там же, во-вторых, мне должность не позволяет выдвигать и задвигать кандидатуры.

– Зато начальник цеха к тебе прислушивается, а он – член парткома, – аргументировал Волобуев и вытащил из нагрудного кармана сложенный вдвое лист. Аккуратно разгладил на колене и протянул ей.

Капа снова надела очки и взяла лист.

– Что это?

– Ходатайство. И обрати внимание на подписи внизу. Народ требует моего назначения.

– Три подписи? Коля, в твоем цехе – 158 человек.

– Дело не в количестве, а в качестве. Подписались самые-самые: Хамрин, Тыщук и Настасьин. Тебе эти фамилии о чем-то говорят?

Капа покачала головой.

– Эти фамилии, дорогой Коля, о многом говорят. Хочешь, расскажу сказку?

Волобуев насупился.

– Не надоело трудовой народ сказками кормить?

– Ты в ней главный персонаж.

– Ну-ну.

– Сидели, значит, Волобуев, Хамрин, Тыщук и Настасьин за бутылочкой водки. Впрочем, нет, какая водка – сейчас же антиалкогольная кампания. Сидели они за бутылочкой политуры, вели разговоры душевные, с сожалением смотрели в прошлое, с тревогой – в будущее, сельдью закусывали.

Волобуев невесело ухмыльнулся.

– По-твоему, это смешно? Народ денатуратом травится, тормозную жидкость пьет, а вам смешно? Кому от этого закона легче? А насчет политуры – мы ее не пьем, мы себя уважаем. У Хамрина полный набор: тесть в деревне и самогонный аппарат при нем.

– Хорошо, пусть самогон, но сути это не меняет. Так вот, Настасьин, единственный среди них с богатой фантазией, предложил: «А не стать ли тебе, Колясик, нашим мастером?». Все, понятное дело, поддержали, а Волобуев смущенно согласился, ибо давно в начальники метил. Так?

Волобуев с беспокойством почесал шею и промолчал.

– Выпили, селедкой закусили, а потом взяли и написали это ходатайство. Писал, скорее всего, Тыщук – его почерк, а диктовал Хамрин – уж больно витиевато изложено. Потом все дружно выпили и подписались.

Волобуев нахохлился.

– И что, они не коллектив? Не народ?

– Коллектив. И народ, – согласилась Капа и придвинула ему бумагу. – Но не весь. Забери, а то у меня кабинет селедкой провоняет.

Волобуев взял лист, весь в жирных янтарных потеках, и сунул в карман. Капа раскрыла папку с документами, давая понять, что сказочке конец.

– Бюрократы вы все! Сказочные!

– И тебе всего хорошего, Коля.

Волобуев пробурчал что-то под нос и вышел. Капа поморщилась от оставшегося после него запаха перегара и селедки, встала и открыла форточку – колючий ветер со свистом ворвался в небольшой кабинет и прогулялся по столу, взметнув бумаги.

Капа уперлась ладонями в подоконник и взглянула на вытоптанный снежный ковер, сохранивший первоначальную белизну лишь по периметру промзоны. Снег в этом году выпал рано, аккурат в праздник 7 Ноября, и, похоже, уже не растает – согласно прогнозам Гидрометцентра ожидается сильное похолодание.

***

Холод проникал сквозь тонкую материю арестантских брюк, задубевшие ботинки совсем не гнулись, а тулуп жал в плечах и пах псиной. Юра Четвертазин погрел ладонями уши, затем приподнял высокий воротник. Наверное, он выглядел подозрительно – женщина, тянущая за собой санки с закутанным малышом, скользнула по нему быстрым взглядом и ускорилась.

Плохо. Ему сейчас светиться никак нельзя.

Юра отошел в сторону и занял выжидательную позицию у дерева. Со стороны хоккейной коробки показались двое мальчишек. Они остановились, обменялись ударами портфелей и, довольные, побежали дальше. Размахивая тубусом, просеменила девушка в клетчатом пальто и пушистой шапке. Гремя тележкой с ломом и лопатами, прошел пожилой дворник.

Опять защипало уши. Можно было, конечно, подождать в теплом подъезде, но останавливали бдительные соседи, которые могли позвонить в милицию. А убегать из подъезда, где одна лестница и один выход – дело трудное, почти невозможное. Да и устал он бегать.

Юра оказался на свободе совершенно неожиданно. После того, как его вывели из зала суда, он попросился в туалет. Конвойный снял наручники и, посоветовав долго не засиживаться, толкнул дверь. Юра сделал свои дела и, уже помыв руки, обратил внимание на небрежно закрашенное синей краской окно, за которым, как ему показалось, не было решетки.

Он осторожно повернул ручку, высунулся и обнаружил, что от решетки остались лишь торчащие из кирпичной кладки ржавые штыри. Не тратя время на раздумья и сомнения, он забрался на подоконник, ухватился за штыри и встал на выпирающую решетку в окне первого этажа. Сильно оттолкнувшись, приземлился на грязно-снежный газон и тут же закатился под елку. Минуту он наблюдал за территорией горсуда, затем помчался к металлической ограде, на которой, в отличие от бетонного забора следственного изолятора, отсутствовал барьер из колючей проволоки.

Пробежав дворами километра полтора, он свернул к баракам, спрятался в дровяном складе и просидел там до вечера, кутаясь в холодный арестантский ватник. Как только на город опустились сумерки, он вылез и, еле шевеля окоченевшими ногами, добрался до строящегося неподалеку микрорайона. Сбив кирпичом навесной замок, он забрался в холодную теплушку, где перекусил недоеденными рыбными консервами и куском батона. Решив подождать до утра, он лег на топчан и мгновенно уснул. И снилась ему всякая дребедень: он убегал от желтого УАЗа, за рулем которого сидел индийский актер Митхун Чакраборти в форме советского милиционера. Проблесковый маяк сверкал словно зеркальный диско-шар, а из рупора громкоговорителя слышалась песня. По минорным завываниям Митхуна было понятно, что песня – о любви.

Когда небо на востоке окрасилось рассветным багрянцем, Юра выбрался из теплушки и заглянул в соседнюю, где обнаружил спящего сторожа и висевший на гвоздике добротный тулуп. Тулуп мгновенно перекочевал с гвоздя на плечи, а вот шапкой, к сожалению, разжиться не удалось – сторож использовал ее в качестве подушки и уже успел напустить туда слюней. Зато в кармане тулупа обнаружились целых три рубля.

Добравшись первым трамваем до автовокзала, Юра купил булочку с маком и билет до Кауринска. В автобусе он снова вздремнул, на этот раз без снов. В Кауринске он сразу же отправился к мелкому спекулянту Феликсу.

Феликс был осторожным барыгой и вопросу конспирации придавал очень большое значение. Для оповещения и предупреждения клиентов он использовал личное изобретение под названием «светофор Феликса». Светофор Феликса представлял собой три бельевые веревки на балконе и набор полотенец трех цветов: красного, желтого и зеленого. Зеленое полотенце означало, что вход свободен. Желтое – у Феликса сейчас клиент, надо дождаться зеленого полотенца. Красное – вход запрещен! Дальтоники и забывчивые получали несколько предупреждений, а нетерпеливые и наглые, прущие на красный цвет полотенца – моментально вычеркивались из списков благонадежных клиентов: нет дисциплины – нет ничего!

Белье Феликс сушил в ванной, номер домашнего телефона давал только проверенным клиентам, а все скупленное хранил в подвале гаража.

Подобные меры конспирации помогали избегать столпотворения клиентов на лестничной площадке и, как следствие, ограждали от подозрений со стороны бдительных соседей и внимания сотрудников ОБХСС. Поэтому Феликс был не судим, никогда не привлекался и на работе характеризовался положительно.

Юра судимостей тоже не имел, но, в отличие от Феликса, милиционеры держали его на карандаше плотно. Вот не нравилось им, что Юра часто меняет место работы, ведет полумаргинальный образ жизни и не принимает участия в общественной жизни города: какой-то совершенно ненадежный элемент, пока еще не записной урка, но уголовные наклонности явно имеющий. А так как в обязанности правоохранителей входило не только раскрывать преступления, но и предотвращать их, то Юру Четвертазина часто навещали милиционеры с профилактическими беседами. Его от такой «заботы» тошнило.