Круг жизни

– Не считай меня совсем глупой: я все понимаю. – Тана, высокая и статная, как отец, с задорными огоньками в глазах, теперь кипела негодованием. – Он поступает с тобой как с уличной девкой, и это продолжается уже много лет. Почему он не женится на тебе, вместо того чтобы приходить, точно вор, по ночам?

Джин отвесила дочери пощечину, но легче от этого не стало. Столько Дней благодарения они провели в одиночестве, столько дорогих подарков доставляли им из фешенебельных магазинов на Рождество, но ни Джин, ни тем более Тана ни разу не были с ним в загородном клубе, куда он ездил с друзьями. Он не брал их с собой даже тогда, когда брал Энн и Билли.

– Он никогда не бывает с нами, даже если это важно для нас, разве ты не видишь, мам? – Крупные слезы катились по щекам дочери, и Джин пришлось отвернуться, чтобы не видеть их. Голос ее прозвучал хрипло, когда она попыталась возразить:

– Это неправда!

– Правда! Он обращается с тобой как с прислугой. Ты ведешь его домашнее хозяйство, возишься с его детьми, за что получаешь в подарок часы с бриллиантами, золотые браслеты, сумочки и духи. Что в этом проку? Где он сам? Ведь важно именно это, а не подарки.

– Артур делает то, что может, – растерянно проговорила Джин.

– Нет! Только то, что хочет. – Тана оказалась очень проницательной для пятнадцатилетней девочки. – Он пирует с друзьями в Гринвиче, ездит летом в Бал-Харбор, а зимой – в Палм-Бич, а когда отправляется в деловую поездку в Даллас, то берет с собой Джин Робертс. Разве он пригласил тебя хоть один раз на курорт или к себе домой? Почему он не показывает Энн и Билли, как много ты для него значишь? Твой Артур предпочитает приходить сюда по ночам, украдкой, чтобы я, не дай бог, ничего не узнала. Но я уже не маленькая, черт возьми!

Ее всю трясло от возмущения: слишком часто в последние годы она замечала боль в глазах матери. Джин знала, что дочь ужасающе близка к истине, а истина заключалась в том, что Артуру было удобно такое положение вещей и недоставало силы воли плыть против течения. Его страшила сама мысль, что дети узнают о его связи с Джин. Во всем, что касалось бизнеса, этот мужчина мог свернуть горы, а перед домашними проблемами пасовал. В свое время у него не хватило мужества достойно ответить Мэри на шантаж, и он пошел у нее на поводу: мирился с пьяными выходками до самого конца. Теперь то же самое повторялось с детьми. Но Джин это никоим образом не устраивало: выслушивать подобные упреки от дочери было выше ее сил, – и в ту же ночь она рассказала обо всем Артуру. У него был трудный день, и он ограничился усталой улыбкой и ничего не значащей фразой: «Все они в этом возрасте с причудами. Ты только посмотри на моих».

Билли исполнилось всего семнадцать, но его уже дважды за год штрафовали за вождение машины в нетрезвом виде, а Энн и вовсе исключили из колледжа со второго курса. Ей было девятнадцать, и она вознамерилась отправиться с друзьями в Европу, тогда как отец хотел бы, чтобы она пожила некоторое время дома. Надеясь вразумить строптивую девицу, Джин пригласила ее на ланч, но та попросту от нее отмахнулась, заявив, что к концу года все равно добьется чего хочет.

И оказалась права: следующее лето Энн провела на юге Франции, где влюбилась в тридцатисемилетнего плейбоя-француза, сбежала с ним в Италию, вышла там замуж и забеременела. Все закончилось выкидышем, и в Нью-Йорк она вернулась с темными кругами под глазами и трясущимися руками. Ее замужество, как водится, наделало много шуму в прессе. Когда Артур встретился с ее мужем, ему сделалось нехорошо. Пришлось потратить целое состояние, чтобы откупиться от зятя, а потом отправить Энн на курорт Палм-Бич, чтобы, как он сказал, «поправить здоровье». Однако, судя по всему, ее образ жизни отнюдь не был здоровым: все ночи напролет Энн развлекалась, ни в чем себе не отказывая. Артур не одобрял ее поведение, но ничего поделать не мог: в свои двадцать один год, будучи совершеннолетней, она получала огромные суммы с материнского имения, которое раньше было под опекой, и могла распоряжаться ими по своему усмотрению.

Единственным утешением для отца служило то, что Билли пока не выгнали из Принстона, несмотря на целый ряд скандалов, в которых тот был замешан. «Да уж, скучать не приходится: дети не дают ни минуты душевного покоя», – философски заключил Артур. С некоторых пор они с Джин проводили вечера в Гринвиче, в спокойной обстановке, однако на ночь она чаще всего уезжала к себе, как бы поздно ни было. Пусть его дети теперь не жили дома, ей следовало думать о Тане. Джин не могла и помыслить, чтобы провести ночь вне дома, кроме тех случаев, когда дочь ночевала у подруги или уезжала куда-нибудь на уикенд покататься на лыжах. Ей приходилось придерживаться определенных норм поведения, и это очень сердило Артура.

«В конце концов, они поступают так, как им заблагорассудится, какие бы положительные примеры ни были у них перед глазами», – говорил он ей и был по-своему прав, но не пытался отстаивать свою точку зрения слишком рьяно. Теперь он уже привык проводить ночи один, и это сообщало особую прелесть тем редким дням, когда они просыпались бок о бок в общей постели. Прежних бурных чувств уже почти не осталось, но их отношения были удобны обоим, и в особенности ему. Джин не спрашивала с него больше того, что он желал ей дать, и Артур знал, как благодарна она ему за все, что он для нее сделал: дал ощущение защищенности, чего она никогда не смогла бы испытать без него, устроил на прекрасную работу, а Тану – в приличную школу; сверх того постоянно дарил Джин драгоценности, меха, иногда брал в поездки. Ему это обходилось не слишком дорого, зато Джин Робертс теперь не нужно было собственноручно обтягивать мебель и шить себе и дочери одежду, хотя иглой она владела по-прежнему мастерски. У них с Таной была комфортабельная квартира и даже домработница, приходившая дважды в неделю.

Артур знал, что Джин любит его; он тоже ее любил, но не хотел кардинально менять свою жизнь. О браке никто из них больше не заговаривал – теперь это потеряло смысл. Его дети стали взрослыми, он в свои пятьдесят четыре года был преуспевающим бизнесменом, владельцем процветающей компании. Джин все еще влекла его, поскольку выглядела довольно молодо. Правда, в последние годы в ее облике появилось что-то от почтенной матроны, но ему нравилось в ней даже это. Оглядываясь назад, он с трудом мог поверить, что прошло уже двенадцать лет. Этой весной ей исполнилось сорок, и они провели неделю в Париже, откуда Джин привезла дочери уйму дорогих безделушек и кучу впечатлений. После такой сказки трудно возвращаться домой, просыпаться, искать его рядом и не находить, однако так она жила уже давно и это ее не тревожило – во всяком случае, она не признавалась себе в этом. И Тана после той вспышки трехлетней давности больше не упрекала ее – напротив, чувствовала себя пристыженной: ведь мать столько сделала для нее…

«Я просто хочу, чтобы ты была счастлива. Ведь трудно быть все время одной», – объяснила она свое поведение.

«Я не одна, мое солнышко, – прослезилась Джин, – у меня есть ты». – «Это не то». – Тана обняла мать, и больше они не говорили на эту запретную тему.

Однако прежней теплоты в отношениях с Артуром у Таны теперь не было, и это расстраивало Джин. Если бы даже он и вернулся к вопросу о женитьбе, она оказалась бы в затруднительном положении, поскольку не знала, как отнесется к этому ее дочь, убежденная, что он целых двенадцать лет использовал ее мать по своему усмотрению.

А ведь они стольким ему обязаны! В отличие от Таны Джин помнила их жалкую квартирку на Восточной стороне, их более чем скудный бюджет: бывали времена, когда она не могла купить ребенку нормального мяса на обед, а сама и вовсе ела одни макароны.

Дочь с юношеским максимализмом считала, что мать всего могла добиться сама, без его помощи, ведь она столько работала! Джин, однако, вовсе не была в этом уверена, а теперь еще и боялась: боялась, что он бросит ее и придется оставить работу в «Дарнинг интернэшнл», где она была его правой рукой; боялась остаться без этой квартиры, без уверенности в себе, без автомобиля (Артур каждые два года покупал новый, чтобы она могла запросто разъезжать между Гринвичем и Нью-Йорком: поначалу это был крытый пикап, на котором она отвозила Энн и Билли с друзьями в школу и забирала обратно – так делали по очереди родители всех детей, – а в последние годы менее вместительные, но более шикарные «мерседесы»). И дело было вовсе не в том, что она гналась за комфортом и дорогими подарками, – все гораздо сложнее. Она постоянно ощущала, что Артур оказывается рядом, когда в нем есть нужда, и ей было страшно лишиться этого ощущения после стольких лет. Она не могла все в одночасье бросить, что бы ни говорила ей дочь.

– А что, если он умрет? – спросила как-то раз Тана с безжалостной прямотой. – Тогда ты останешься одна, без работы и без квартиры. Если он тебя любит, то почему не женится?

– Мне кажется, нам хорошо и так.

Зеленые глаза дочери расширились и посуровели – точь-в-точь как у ее отца, когда он был в чем-то не согласен с Джин.

– Я так не думаю. Артур обязан тебе больше, чем ты ему. Он очень даже неплохо устроился, черт побери!

– Для меня это тоже удобно, Тана. – У Джин не было желания спорить с дочерью. – Мне не приходится приспосабливаться к чьим-то капризам. Я живу так, как мне нравится, как я привыкла жить. Он возит меня в Париж, в Лондон или в Лос-Анджелес, когда мне этого хочется. Я не могу пожаловаться на жизнь.

Они обе знали, что это лишь часть правды, но теперь уже ничего не изменить: Артур и Джин шли каждый своим путем.

Разбирая бумаги у себя на столе, она вдруг ощутила его присутствие. Так было всегда, словно когда-то давно в сердце Джин вживили радар, который мог засекать только одного человека. Неслышными шагами он вошел в ее кабинет из своего и остановился, наблюдая за ее работой. Почувствовав на себе его взгляд, она подняла голову.

– Здравствуй, – сказал Артур, и лицо его осветилось той особенной улыбкой, которая вот уже двенадцать лет предназначалась ей одной. Стоило ему увидеть Джин, как в груди теплело. – Как дела?

– Нормально.

Они не виделись с полудня, что было весьма необычно: как правило, по утрам они вместе пили кофе, потом он вывозил ее куда-нибудь на ланч. Уже много лет о них ходили сплетни, особенно после смерти Мэри Дарнинг, но в конце концов затихли: все решили, что они просто друзья, а если даже и любовники, то очень осторожные. Стало быть, и говорить не о чем.

Он сел в свое любимое кресло напротив ее стола и раскурил трубку. Запах его табака пропитывал все помещения, где он бывал, включая и ее спальню с видом на Ист-Ривер. За эти годы Джин полюбила этот запах, ставший для нее неотделимым от него самого.

– Как ты смотришь на то, чтобы провести со мной завтрашний день в Гринвиче? Давай удерем отсюда и проветримся на природе.

От него редко можно было услышать что-то подобное, но последние полтора месяца он работал очень напряженно и она подумала, что ему было бы полезно устраивать передышки почаще, однако на сей раз пришлось ответить отказом.

– Мне бы очень этого хотелось, дорогой, но, к сожалению, я не смогу: завтра у нас большой праздник.

Он часто забывал о важных датах, но она и не рассчитывала, что он должен помнить о выпускной церемонии в школе ее дочери. Артур посмотрел на нее, не понимая, о чем речь, и она с улыбкой произнесла одно-единственное слово:

– Тана…

– Ах да, конечно! – Он взмахнул рукой, в которой держал зажженную трубку, нахмурился, потом засмеялся над самим собой. – Какой же я растяпа! Что было бы, если бы ты полагалась на меня в такой же степени, как я на тебя? Наверняка все время оказывалась бы в неловком положении.

– Сомневаюсь.

Она посмотрела на него с такой нежностью, что-то такое интимное проскочило между ними, что казалось, слова теперь не нужны. И что бы там ни говорила ее дочь, в эту минуту Джин Робертс не желала ничего сверх того, что имела. С ней человек, которого она давно и преданно любила, и больше ей ничего не нужно.

– Она, наверное, сейчас полна энтузиазма, – Артур улыбнулся сидевшей перед ним уже немолодой, но еще очень привлекательной женщине с волосами, чуть тронутыми сединой, и огромными темными глазами.

Если во всем облике матери чувствовалось нечто изящное и утонченное, то дочь была выше ростом, немного угловатая, точно верблюжонок, красивая, но еще не вполне расцветшая: пройдет совсем немного времени, и мужчины будут останавливаться и смотреть ей вслед. Она выбрала себе колледж Грин-Хиллс, расположенный в самом сердце Юга, и поступила туда сама, без чьей-либо помощи. Артур не одобрял ее выбор: для девушки с Севера он казался более чем странным. Это был женский колледж, где учились главным образом местные красавицы в ожидании выгодной партии, но Тану привлекла едва ли не самая лучшая в Штатах языковая программа, великолепные лаборатории и усиленная программа по изучению изящных искусств. Она решила все сама: благодаря отличным экзаменационным результатам она имела право на полную стипендию. Все было готово к отъезду. Хоть занятия и начинались только осенью, до этого она собиралась поработать в летнем лагере в Новой Англии. Завтра у нее торжественное мероприятие в честь окончания школы – знаменательный день в ее жизни.

– Если судить по громкости звука ее плеера, – засмеялась Джин, – то она уже целый месяц пребывает в эйфории.

– И не говори! Да, совсем забыл тебе сказать: вчера звонил Билли и сообщил, что на будущей неделе приезжает домой с четырьмя друзьями. Они хотят остановиться в павильоне бассейна. Боюсь, что после них там не останется камня на камне. Благодарение Богу, они пробудут здесь всего две недели, а потом куда-то отправятся.

Билли Дарнингу было уже двадцать, и он буйствовал еще пуще прежнего, судя по тем письмам, которые присылала администрация колледжа его отцу. Джин решила, что, вероятно, это все из-за смерти матери: ему было всего шестнадцать лет, как-никак переходный возраст, – и постепенно все уляжется.

– И вот еще что: Билли собирается устроить по прибытии вечеринку и попросил поставить в известность тебя.

Джин улыбнулась.

– Сейчас запишу. Какие-нибудь особые пожелания?

Артур усмехнулся – значит, все как обычно: музыка, выпивка на две-три сотни гостей.

– Кстати, передай приглашение Тане: это ее развлечет. Она может взять с собой кого-нибудь из друзей, кто мог бы привезти и увезти ее.

– Хорошо, передам. Уверена, она будет в восторге, – заверила его Джин, хотя оба знали, что Тана терпеть не могла Билли.

Она просила дочь не выражать свою неприязнь хотя бы открыто и быть с ним полюбезнее при встречах. Теперь им опять предстоял нелегкий разговор: она просто обязана уговорить дочь быть вежливой и принять приглашение, она не имеет права забывать о его благодеяниях.

Из комнаты дочери разносились оглушительные звуки стереосистемы: Пол Анка с чувством исполнял популярный хит «Положи голову мне на плечо» по меньшей мере уже в седьмой раз, приводя Джин в исступление.