Восьмой грех

Закончив работу, я громко сказала имя. Это был не просто рабочий выкрик, как я бы назвала кого угодно в этом помещении. Я подозвала человека не забрать заказ, а подойти ко мне.

Он подошел и взял напиток. Наши пальцы на миг соприкоснулись, я ощутила его тепло. Не то, что исходило от горячего стаканчика, а, несмотря на холод на улице, пылало от него самого. Он косился на мой ожог, когда протянул мне помятую купюру. Взяв ее, я ощутила пальцами что-то снизу, скрытое за бумагой. С недоверием перевернув, я тихо ахнула: пластырь. Под купюрой он запрятал небольшой пластырь для меня. Подняла глаза, чтобы поблагодарить Максвелла, но он уже скрылся где-то в зале.

Быстрым, отточенным за годы движением, я вскрыла белую упаковку и налепила на ожог, сразу почувствовав прохладное облегчение.

Дома меня ждала звенящая тишина, давящая на и без того хрупкое тело со всех сторон, и чертово зеркало. Мое отражение злобно улыбалось мне, хоть и стояла я совершенно спокойно. Пришлось отвернуться.

Дрожащими руками я попробовала умыться. Живот болел так, будто мне в него воткнули раскаленный нож. Ноги подкосились, прекратив держать тело, и я упала. Во рту почувствовался знакомый металлический привкус. Непроизвольно по лицу потекли слезы, ошпаривая кипятком ледяную кожу.

И некому мне помочь. Некому набрать номер, чтобы приехало спасительное обезболивающее и моральная поддержка. Я привыкла. Людей беспокоят только их проблемы, нет никому дела до чужого горя: такова человеческая сущность. Злая и алчная, несовершенная и ужасно мерзкая. Пока я тут корчусь в конвульсиях от боли каждый, кого я встречала в своей жизни, в том числе родная мать, тихо-мирно сопят в своих теплых постелях и видят десятые сны. А может они веселятся, устроив вечеринку в честь чьего-либо дня рождения. Хотя я вообще не представляю, с какой целью это делать: день рождения – это просто день, когда ты стал старше. Все. Я терпеть не могу этот день, потому что именно в этот злополучный день я появилась на свет. А все это внимание… В детстве оно мне нравилось, но сейчас меня от него тошнит. Если кто-то вдруг вспомнит (хотя последние лет десять никто не вспоминал. Даже родители.) – то сразу неловко и слегка дурно. А ведь мне уже двадцать два, и совсем скоро двадцать три, если почти полгода можно назвать "скоро".

Пролежала я, наверное, около часа в луже рвоты, слез и немного крови. Скорее всего вырубилась. Кое-как поднялась. Боль слегка отступила, до такой степени, что я смогла умыть лицо, снять одежду, закинув в корзину для белья, выпить наконец-то сразу несколько таблеток обезболивающего и лечь в постель. Громко застонав, я обхватила живот руками. Меня всю трясло, я молила часы идти быстрее, чтобы лекарство подействовало как можно скорее.

Вызывать врача бесполезно. Он ничего не сделает, я уже пробовала пару лет назад. От хронического заболевания нет лекарства. Мне нужно регулярное и правильное питание, но в моих условиях выживания это просто невозможно. Болезнь Крона мучает меня всю жизнь. А питаюсь я в столовой университета тем, что дадут, в том числе продуктами, которые мне нельзя. И тогда встает выбор: либо я умру от голода, либо буду страдать от болей в животе. Обе перспективы не очень, но вторая хотя бы позволяет жить. Так что мне остается молча пить обезболивающие и молиться.

Боль вроде поутихла. Я не сделала домашнее задание, но встать с постели физически не получится. Перевернулась на другой бок, мое горло издало отчаянный хрип. После того, как какое-то время провалялась на полу в ванной, я не сделала ни глотка воды. Проклиная все человеческое существование, я сползла с кровати на пол и на четвереньках поползла на кухню. Негнущимися руками включила кран, сложила ладошки лодочкой и сделала глоток ледяной воды. Она тут же разлилась во все уголки тела, будто снова заставляя функционировать органы, забывшие, что и как надо делать. На секунду даже показалось, что от блаженства я снова увалюсь в обморок, а электрический разряд в одно мгновение вернул меня к жизни. Таким же способом я вернулась обратно.

Так и проходит моя жизнь. Ничего хорошего в ней нет, как и намека на то, что это поменяется. Я обессиленно приземлились в постель и чертыхнулась. На кусочке подушки зияло алое пятно, подозреваю, из моего рта. Я и не заметила, когда поставила его, но сейчас точно уже не стану ничего с ним делать.

Люди мерзкие, злые и отвратительные, в том числе я. Особенно я. Вряд ли во мне осталось еще хоть что-нибудь живое и гуманное, чтобы испытывать к ним чувства сострадания и эмпатии. Мои эмоции исказились несколько лет назад, и я продолжаю благодарить вселенную за то, что это случилось. Я умею смеяться, что удивительно, я умею грустить, но настоящих, живых эмоций не знаю и не помню. Я плачу, но не всегда понимаю, почему. Как будто внутренний рефлекс срабатывает, и когда мозг считает, что происходит что-то грустное, слезы образовываются сами по себе. А настоящие эмоции бы делали меня слабой, заставляя горевать о том, что было и что могло бы быть. Они бы оставляли меня в прошлом, создавая замкнутый круг, из которого невозможно выбраться. Хотя и не сказать, что я полностью в нем не нахожусь.

Люди… Сделали меня такой. Такой безразличной, отстраненной и одинокой, причем в последнем я признаюсь себе еле-еле. Иногда я думаю о том, что было бы, будь у меня настоящий друг, но так как этого чувства не знаю, то ничего не происходит. Только лишь отгоняю всякие разные желания и погружаюсь в беспокойный в сон. Так же беспокойно и хаотично просыпаюсь по несколько раз за ночь.

Невзирая на веселую ночку, я все равно встала и пошла в университет.

Сознание было мутным и плохо понимало, где я вообще нахожусь и что делаю. Периодически живот покалывало, и я сгибалась надвое, опираясь на стену. "Давно не было так плохо" – пронеслась мысль, когда я достала обезболивающее из рюкзака и попросилась выйти.

Холодные стены университета при каждом соприкосновении с ними обжигали ладони. Рельеф мелких белых камушков впивался в руку, наверняка оставляя едва заметные следы-вмятинки. Где-то висели портреты ученых, но перед глазами все плыло, так что даже Эйнштейна на третьем этаже я вряд ли бы узнала, хоть и хожу мимо него каждый день. Ноги отказывались разгибаться больше, чем на девяносто градусов, так что шла я почти гуськом, все больше склоняясь к земле. Волосы прилипли к лицу на пот, который уже звонко капал с моего лица на пол. Этот ритм капель отзывался в голове колоколом.

Я упала на колени, обхватив живот руками. Господи, эта боль разливалась по всем конечностям, и даже тяжело было поворачивать голову в поисках кого-то, кто мог бы помочь мне.

Но тут я вспомнила, кто я такая, и почти смирилась с тем, что найдут меня в таком положении только когда закончится пара. Если к этому времени не умру от болевого шока, что, к сожалению, вряд ли. Как я вообще доехала до сюда? Честно, помню смутно, но теперь жалею, что не осталась дома.

По лицу неконтролируемо потекли слезы. Они смешивались с потом и образовали небольшую лужу под ногами, оставляя след на брюках.

Вдруг кто-то сзади взял меня за подмышки и поднял на ноги. Я не видела кто это: мои глаза и так видели мутно, так еще и пелена слез заслоняла видимость. Приоткрыла рот, чтобы спросить, кто это, но почувствовала, как из него что-то течет. "Пожалуйста, пусть это будет просто кровь, а не слюни" – взмолилась я на удивление себе. Почему в такой момент я беспокоюсь о таких вещах, как смущение? Я тут почти умираю, мне спасает понятия не имею кто, а мой мозг выдает именно такую мысль.

Человек запрокинул мою руку себе за шею и обхватил талию. Мои ноги еле волочились за его ускоренными шагами в сторону лестницы. Он, видимо, понял, что вровень ему идти я не могу, поэтому поразительно легко поднял на руки. От такого жеста живот, резко изменивший положение, пронзился болью, и я тихо вскрикнула, вновь облившись слезами.

– Тише. Скоро все закончится. – Донесся до уха приятный, успокаивающий, слегка встревоженный голос. И до жути знакомый.

А затем наступила темнота.

Она нежно протягивала свои черные длинные руки, обволакивая каждый потаенный кусочек моего тела. От нее исходила приятная прохлада. Я вдруг почувствовала себя такой легкой и невесомой, мне захотелось кричать от восторга и смеяться до потери пульса. Я протянула свою руку в ответ темноте, чтобы она могла ее сжать и не отпускать, притянуть к себе, вскружить меня в танце и отправить в лучший мир, нежели тот, в котором я живу.

Я уже почти оказалась полностью окутана тьмой, когда где-то там, сзади, донесся тихий дрожащий голос:

– Она ведь будет в порядке?

И тут я вспомнила, что в том мире у меня есть одно неоконченное дело. Потрогав карман брюк, я нащупала приятную ткань и вытащила белый платочек. С грустью посмотрев на темноту, с большим сожалением выдохнула:

– Не в этот раз, прости.

Развернулась и пошла назад, ощущая на спине ее разочарование.

Глава 4

Что-то белое слепило мне глаза.

Усталость не давала мне просто от нее отвернуться. По всей видимости, лежала я на спине, и какое-то огромное светило било по мне всей своей яркостью прямо в нос, будто демонстрируя все свои возможности и хвастаясь передо мной тем, что сейчас изобретение человека над ним же и доминирует. Как бы сильно я ни жмурилась свет не исчезал. В голове уже перебрала все ругательства, которые только знаю, когда наконец подняла веки, чтобы встретиться с источником света с глазу на глаз.

Но, вопреки всем ожиданиям, над собой я не увидела никаких ламп. Просто какой-то белый полоток.

Я нахмурила брови, так как не узнала место, в котором нахожусь. Безуспешно попыталась подняться на локтях, чтобы осмотреться: резкое движение вызвало боль в животе, от которой я громко сказала: "Ох".

Я полежала еще несколько минут, разглядывая желтоватые кляксы в дальней части потолка. В помещение кто-то зашел, видимо, заметил, что мои глаза открыты, и тут же вышел. Снова кто-то зашел и уселся на кровати, которая жалобно скрипнула.

– Здравствуйте, Агата. Я ваш лечащий врач, доктор Ленский. Как вы себя чувствуете?

Врач? Ах, вот оно что. Я, должно быть, в больнице. Правда совсем не помню, как тут оказалась, поэтому стала в скором порядке перебирать в памяти события до этого момента. Ночь, боль в животе, темнота и… Какой-то человек. Который отвел меня сюда и ради которого я вернулась. Я себя не узнаю: как такое вообще могло случиться?

– Я… Нормально. – Не ощутив у себя каких-то проблем, я ответила именно так.

– Что ж, отлично. Вы знаете, почему вы здесь?

Я отрицательно покачала головой.

– Ваш молодой человек позвонил в скорую. У вас в тонком кишечнике было множество осложненных язв. Еще чуть-чуть и возникла бы перфорация. Вы знаете, откуда они могли появиться? – Вопрос он задал с ноткой пренебрежения.

– Он не мой молодой человек. – Кого бы он ни имел ввиду, я сразу заявила об этом. – Ну… Наверное из-за болезни Крона?

– Не совсем верно. – Он проигнорировал мою первую фразу. – Ваша болезнь тут участвует косвенно. Нет еще догадок?

Я собрала все силы и приподнялась-таки на локтях, чтобы посмотреть на доктора. Пожилой мужчина с седыми короткими волосами пристально смотрел на меня сквозь круглые очки. А моя палата совсем небольшая, двухместная, но сейчас в ней находились только я и врач.

– Наверное, из-за того, что я плохо соблюдаю диету… – Виновато выдохнула я. Доктор Ленский сжал губы и покачал головой.

– Вы не просто ее "плохо соблюдаете". Судя по тому, что мы с лаборантами лицезрели в вашем кишечнике, вы чихать на нее хотели. – Я откинулась обратно и плотно сжала губы. Он прав. Его недовольный тон и слова как нож ранили мое сердце, одно за одним. Будто я могу что-то поделать – о какой диете идет речь, если мне не приходится выбирать, чем питаться? Тон доктора смягчился, и он добавил:

– Хотя ваш молодой человек рассказал о вашей нелегкой ситуации. Полдня на учебе, полдня на работе, а в медицинской карте целый букет болезней, лекарства на которые стоят, как самолет. Желудок ваш мы почистили, но швы будут какое-то время заживать, поэтому придется задержаться в больнице. Мы подберем вам питание в соответствии с диагнозом.

Я резко подскочила обратно, чем снова вызвала боль. Какой задержаться?! У меня работа, учеба, за пребывание здесь нужно платить! Откуда я возьму деньги?! Доктор посмеялся при виде моего явно искаженного в изумлении лица и сказал:

– Ваш молодой человек покрыл расходы, не волнуйтесь. Лежите лучше и постарайтесь ограничить движения.

Он вышел прежде, чем я успела возразить. "Он не мой молодой человек" – с каплей грусти раздался внутренний голос.

Рука потянулась к тумбочке. Наощупь я нашла свой телефон. Старенький, но все еще рабочий. Мне хотелось позвонить "молодому человеку", чтобы хоть что-то прояснить в этой ситуации, но встал ряд соответствующих проблем: во-первых, его номера у меня не было, а, во-вторых, даже если бы и был, мне жутко не нравится совершать звонки. Я по несколько часов собираюсь отправить сообщение по почте, а на звонок и того несколько дней решаюсь. В-третьих, что я ему скажу?