О российской истории болезни чистых рук

9

Конечно, и в прошлом чего это только в этом мире уже не бывало, а в том числе и безмерно кровопролитные религиозные войны.

Однако при этом, то яснее ясного, словно Божий день, что, уж по случаю царственно величавого возникновения новой религии или какого-либо попросту так нового столь весьма и весьма ее существенного ответвления…

Разве то никак никому не понятно, что у подобного рода тенденций именно со всею той вздыбленной на загривке шестью еще уж непременно вскоре отыщутся, как свои ретивые почитатели, да и, ясное дело, отчаянные хулители, но все это совершенно не было одним лишь только путем в самую непроглядную злую тьму.

Это ведь одно наше чисто советское новообразованное язычество, собственно, и явилось наиболее тяжким и совершенно тускло и беспросветно идейным уж явно наитягчайшим из всех вообще когда-либо существовавших в этом мире зол.

А те до чего некогда промозгло обильно имевшие место религиозные войны…

Уж, несмотря на столь обильно и безудержно льющуюся в них кровь людей происходящих из всецело одного народа…

Нет, все-таки явно вот олицетворяли они собой тот еще довольно-то всеблагой поворот к чему-либо несказанно лучшему вместо дикого, ханжеского средневекового невежества, разврата, да и порабощения светлого учения Христа злейшим сатаной в сутане высшей касты тогдашнего католичества.

10

А между тем в том самом средневековом европейском христианстве сколь однозначно бескомпромиссно возродились, а еще и донельзя при этом весьма и весьма преумножились все те исключительно наглядные черты того стародавнего язычества, что, некогда как то, доподлинно всем небезызвестно, включало в себя, в том числе и человеческие жертвоприношения.

Инквизиция столь безупречно злонамеренно возродила древнейшие традиции, облив их новым религиозно-фанатическим сиропом более чем явного своего душевного превосходства над всякой ересью и святотатством…

И главное, во всей той столь откровенно бесподобной изумительной точности все это и оказалось затем разом заново воплощено в том самом из праха, минувшего истинно так воскресшем сталинском средневековье!

Только жертвы стали, куда надежней скрывать, поскольку было их чересчур безнадежно много, а потому и самые вот чрезвычайно излишние проявления жесточайшей жестокости, несомненно, могли разом еще ненароком сгубить всю ту новоявленную опричнину.

Уж ту ведь самую что ни на есть необычайно так окаянную, что в полную противоположность той прежней – Ивана Четвертого – объявила себя вселенским добром и светом…

11

А между тем и самое преданное войско тоже могло вновь до чего неистово взбунтоваться, сколь громогласно о том, заявив, что Сталин вовсе не настоящий вождь мирового пролетариата, а какой-то и впрямь весь щербатый, да липовый…

Да не тут-то было, слишком уж власть по-взрослому за всех инакомыслящих буквально сразу всецело взялась…

У глупцов оно этак никогда бы нисколько не вышло…

И наиболее прозаически верным и славным решением было явно уж совсем никого и близко массово вовсе не трогать, а даже наоборот общество миролюбивыми речами, сколь сладострастно более чем обезличено ласково успокаивать.

Подобные речи вполне умело могут быть исключительно запросто обращены (в первые светлые дни революции) по отношению ко всему тому сонному стану мирских обывателей.

Вот как описаны все эти, не столь и далекие от наших сегодняшних дней события в историческом очерке большого писателя Марка Алданова «Зигетт в дни террора»

«Конечно, более гран-гиньолевскую эпоху, чем 1793—1794 годы, и представить себе трудно. Русская революция уже пролила неизмеримо больше крови, чем французская, но она заменила Плас де ла Конкорд чекистскими подвалами. Во Франции все, или почти все, совершалось публично. Осужденных везли в колесницах на эшафот средь бела дня через весь город, и мы по разным мемуарам знаем, что население скоро к таким процессиям привыкло. Правда, в исключительных случаях, например в дни казни жирондистов, Шарлотты Корде, Дантона, особенно в день казни короля, волнение в Париже было велико. Но обыкновенные расправы ни малейшей сенсации в дни террора не возбуждали. Прохожие с любопытством, конечно, и с жалостью провожали взглядом колесницу – и шли по своим делам. Довольно равнодушно также узнавал обыватель (гадкое слово) из газет о числе осужденных за день людей: пятьдесят человек, семьдесят человек – да, много. Приблизительно так мы теперь по утрам читаем, что при вчерашнем воздушном налете на такой-то неудобопроизносимый город с тире убито двести китайцев и ранено пятьсот. Кофейни на улицах Парижа полны и в часы казней. Даже в дни сентябрьской резни на расстоянии полукилометра от тех мест, где она происходила, люди пили лимонад, ели мороженое. Точно такие же сценки мне пришлось увидеть в Петербурге в октябрьские дни: в части города, несколько отдаленной от места исторических событий, шла самая обыкновенная жизнь, мало отличавшаяся от обычной. Не уверен, что исторические события так уж волновали 25 октября лавочников, приказчиков, извозчиков, кухарок, то есть, в сущности, большинство городского населения».

12

Но и чего тут попишешь коли население (состоящие в основном из праздных обывателей) в некоем духовном смысле вечно дремлет, а потому и окажется его довольно легко круто разом скрутить в бараний рог.

Правда можно будет еще и в качестве сколь принципиально достойной всему тому альтернативы вполне ведь обыденно создать людям весьма добротные условия при точно том бескрыло и обиходно безыдейном их повседневном вполне так житейски осоловелом существовании.

Однако никак уж будет вовсе невозможно побудить всякий тот простой народ к бурной политической деятельности.

Максимум, что вообще будет возможно проделать со всеми теми на редкость уж обыкновенными обывателями, так это разве что совершенно безнадежно запудрить им мозги всевозможными восторженными лозунгами именно для того лишь явно и созданными…

А именно как раз во имя того, куда исключительно большего, чем то некогда только вообще производилось любой казенной религией столь ведь самого простейшего оболванивания населения со вполне самодостаточной целью во всем том дальнейшем его постепенного превращения в армию ко всему давно привычных, а потому и всецело послушных рабов.

А ведь именно этим современный тоталитаризм практически повседневно и занят, а никак уж не неким до чего вот, несомненно, исключительно праведным вычищением зловонной клоаки той стародавней, донельзя обветшалой, да только явно еще никак совсем попросту и не отжившей свое – прежней неправедной жизни.

13

Ну а сама по себе необычайная красота надуманных и столь невероятно возвышенных помыслов, лишь только тогда явно имеет свою истинную цену, когда все ее самые насущные качества вполне уж всерьез проявляются на самом-то деле, а не на одних тех донельзя праздных словах, безмерно пышущих совершенно во всем бутафорски деланным энтузиазмом.

Да и то громыханием чугунными словесами, будто бы и впрямь искореживающими и разрушающими прежнее зло, сокрушаешь, как угнетение, да так и милосердие, разве что взнуздав узду рабства столь этак весьма уж значительно поболее, нежели чем то и без того было некогда ранее.

И как вот тому быть иначе, если для него и впрямь явно еще освободится не столь и мало места из-за полнейшего бессилия морали перед всем тем безнадежно тщедушным псевдоподобием, что было и впрямь-таки с виду во всем исключительно безнравственно схожим с ее же невозмутимо книжно блестящими духовными постулатами.

Ну, а кроме того, сущее угнетение идейное столь весьма намного страшнее, чем было то, что некогда ранее осуществлялось во имя чьей-либо личной и мелкой корыстной выгоды.

Да еще и во имя великой цели построения наилучшего грядущего всех тех бесчисленных последующих поколений, крови и пота выжать, можно было уж явно гораздо во всем, куда несоизмеримо весьма ведь только славно поболее…

Поскольку все эти несоизмеримо ни с чем прошлым черные дела ныне ведь осуществляются именно ради того, чтобы далее до чего только многое стало светлее, разумнее и чище.

14

Причем добрейшие либералы всех цветов и оттенков просто-напросто тогда поплетутся след в след за этой злой и дикой химерой, сколь беспардонно напялившей на себя все то именно их искристо радужное мировоззрение.

Но опять-таки сделают они это исключительно во имя своей собственной личной выгоды, а совсем не для чего-либо, куда более возвышенного и общественно полезного.

И надо бы прямо заметить, что полное бессилие чувственных интеллектуалов в этом-то с виду довольно простом, житейском вопросе неизменно проистекает от одной и впрямь бессильно дрожащей мелкой дрожью их слабости перед их же собственными максимально остро отточенными принципами до того вот утонченно нежного восприятия всего этого крайне широкого общественного бытия.

Причем надо бы и то еще более чем невесело горько подметить, что вся эта их вящая вялость, демагогичность и оппортунизм буквально цветут и пахнут заранее раз и навсегда во всем полностью исключительно незыблемыми штампами их весомо так широко проявленного общественного поведения.

А они между тем были как раз же именно того свойства и характера, под которые злой, хитрый и жестокий человек еще запросто мог с великой легкостью смело подстроиться с целью буквально полнейшего овладения всей ситуацией как таковой, а заодно и всеми общественными благами, жизнью и смертью…

И уж тогда сколь многие, несомненно, всецело хорошие люди и окажутся вслед затем в роли истых разменных пешек в чьей-либо весьма и весьма аморально грязной игре.

15

Однако же все это действительно понять сегодняшним отважным (в уме) экспериментаторам, наверное, попросту никак вовсе-то и не дано, раз тут, всегда ведь срабатывает тот самый внешний стимул задушевного энтузиазма, неистово требующий более чем самого незамедлительного спонсирования буквально всякого принципиально свежего новаторства.

Мы, мол, пойдем другим путем и совершенно во всем тогда еще обязательно преуспеем…

Однако, даже вот имея силы к самому полноправному овладению всей ситуацией в целом, современные либералы вовсе уж попросту никак не смогут продвинуть человечество хоть сколько-то элементарно здраво вперед, поскольку чересчур им по нраву всевозможная возвышенная чистота.

И до чего при этом они будут только отчаянно рады всем ее внешне ярким, наглядным, ну а кроме того и сколь еще (для них самих) как есть столь благосердечно явственно так самым ненаглядным ее проявлениям.

В пламени и впрямь в единый миг осуществленного светлого добра и справедливости для них вовсе нет, как нет ничего того действительно бескрайне темного.

Попросту вообще уж столь принципиально отсутствует в них всякое настоящее и существенное понимание всего того, а чего это именно раз и навсегда оседает в навеки истлевших костях того самого прошлого, что было ныне кем-либо безмерно вот до чего насильно изжито.