Умай и Тамуз

Умай и Тамуз
Булат Елемесов

Книга казахского писателя о добре и зле, борьбе светлого против темного будет интересна тем, кто любит ночные костры, способен увидеть в языках яркого пламени знаки Великой Степи, готов услышать древние песни нашего общего дома – Евразии.Это литературная сказка, написанная по мотивам казахских легенд.Стихи разных поэтов поют герои повествования, либо использованы в эпиграфах.Посвящается Олжасу Сулейменову, чье творчество подсказало идею этого повествования.

Когда-то все вокруг было в безбрежности и бездонности, в черном мраке и ледяном холоде, ничего не было тогда еще, ни земли, ни неба. Но неожиданно среди безмолвного хаоса зародился яркий свет, и появилось золотое яйцо, из которого послышался голос:

– Я творец мира! Я первый бог и я буду родителем другим богам!

Яйцо раскололось, и из него вышел бог Тенгри в руках у которого были золотые лук и стрелы. Подняв над головой верхнюю половину скорлупы, он сделал ее Вселенной и стал метать в нее стрелы – так появились и начали свою жизнь звезды. Нижняя половина яйца стала землей, пока еще бесплодной и пустынной. Первый бог вздохнул и появился ветер, наполнив все вокруг воздухом и облаками. А потом, у самой красивой горы мироздания, он стал создавать других богов, своих помощников.

Но не все боги-помощники были верны своему творцу-Тенгри, и один из них, был низвергнут под землю. Там, в глуби земли, он – Тамык, создал особых своих помощников – пери – противников человечеству, придумал для них загадку из магических слов, пообещав в награду Вечную Молодость. Сумел выпустить противников жизни на поверхность земли с сорока тремя другими видами демонов и злых духов. Решение магического заклинания, выраженное в стихах, породило бы долгую бурю, после которой ничего живого на земле не могло остаться. Кроме тех, кто был рожден в холодном пламени подземного мира Тамыка.

В стародавние времена, когда пламя огня еще могло рассказывать забытые ныне легенды, а природа хранила тайны, которых уже давно нет, в краю степных Иргизских озер родилась девочка и ее назвали Умай.

Солнце в этот миг, на середине глубокой сонной ночи, взметнулось золотом рассветной гривы, под ударами стремительных лучей ночная мгла затаилась у кочек и растаяла. Пробудившийся ветер, теряясь в догадках, упруго загудел меж холмов, а ставшее светлым небо, (бывало ли такое!) продолжало ярко сверкать переливами ночных звезд среди света необычайно рано разбуженного утра. Вода в озерах закипела от изобилия взволнованной рыбы, розовые фламинго важно расправили крылья, когда голубеющая высь стала белой от взлетающих аистов.

Все это увидел в Зеркале Мира старец-шаман, отшельником живший в пещере у подножия горы Тенгри.

– Свершилось! – прошептал он, потому что знал о предсказании древних мудрецов: пройдет по земле дева-Солнце, потеряют жизненные силы зложелатели, а люди продолжат из века в век путь к далеким звездным кочевьям.

– Свершилось! Она пришла в наш мир! – возвестил отшельник, выходя из пещеры, высоким облакам, и гора Тенгри стала торжественно надевать солнечный наряд, переливая радужные краски от розового и голубого цвета к зеленому.

Ворон, двадцать пять лет молчаливо просидевший у входа в пещеру старца-шамана, взволнованно каркнул, захлопал сильными крыльями и, оттолкнувшись от камня, полетел на север через снеговые хребты. Беркут, круживший у облаков,, увидев спешившую черную птицу, бросился в погоню, подчиняясь инстинкту догнать то, что убегает. Ворон, заметив беркута, стал резко снижаться. В тот миг, когда хищник уже хотел вонзить когти, ворон шарахнулся в сторону, а беркут успел лишь оторвать ему крыло. Раненный, он упал в глубокую расщелину, долгие годы будет приходить в себя, выбираться из пропасти, и продолжать путь пешком, чтобы принести первым весть о том, что: Она пришла. За что ему – ворону по имени Каратай – была обещана особая награда от царя Ульбе, повелителя колдунов.

Древние мудрецы не предвещали, но за месяц до рождения Умай в соседней юрте родился мальчик, которого назвали Тамуз. Дети, держась за руки, учились первым шагам, купались в теплых Иргизских озерах, катались зимой на санках с холмов. Шестнадцать беззаботных лет отплескало, столько же зим отвьюжило, прежде чем Тамуз стал лучшим в стрельбе из лука, самым искусным в борьбе. А косы Умай, словно степь после жаркого лета, желтее потоков созревшего проса утяжеленные звонкими шолпами, стали касаться земли. Где бы она не была мягкая доброта, будто лебедиными крыльями окутывала все вокруг. А взгляд глаз цвета абрикосовой косточки, в оправе густых ресниц!.. Песни многих акынов о красоте этой девушки птицей летели по степным просторам.

В апрельскую пору, когда весна, переполненная силой жизни, расплескивала буйство зелени, в праздничную последнюю ночь весеннего равноденствия, Тамуз и Умай были среди своих сверстников, там, где у ярких костров слышались смех, хороводы и песни. А под утро они взобрались на высокий холм, чтобы первыми встретить рассвет. Черное бесконечное небо в россыпях крупных звезд, клубилось над ними туманом далеких, более молодых звездочек, и, казалось, какую-то жгучую тайну хотят открыть они, мерцая молчаливыми знаками Вечности. Но вдруг все разом словно помолодело: выступили из темноты далекое тополя, показались линии ручья, поросшего ивой, а горизонт, стал неудержимо наполняться алым светом. Умай и Тамуз почувствовали, как трепещет неудержимо весна, идущая по земле, услышали напевные прощальные звуки еще ярких, но все же угасающих звезд. Чем выше поднимался рассвет, чем гуще становился аромат проснувшихся трав, тем сильнее наполнялись их сердца горячим томительным теплом.

– Я люблю тебя, – сказала Умай, и солнце, будто ждало этих слов, ласково разорвав сумрак остатков ночи. Первым лучом осветило девушку и навсегда задержалось в длинных косах.

– И я люблю тебя, Умай, – ответил юноша, шагнул к ней, но Умай, смутившись бурно нахлынувших нежных чувств, сорвалась и побежала к засобиравшимся в аул подругам, которые увидели, как светится счастьем лицо Умай, а в косы, что касались травы, вплелся солнечный, словно золотой, луч, стекая с головы, играл за ее спиной.

… На чистое рассветное небо набежали клубясь облака, рисуя собой необычный узор, который видели те, кто давно ждал этот знак, но ни Тамуз, ни его возлюбленная лучезарная Умай, не замечали танца облаков в небе. Огромный солнечный шар показал свою макушку, а затем, торжественно пылая, поднялся над горизонтом, наполняя светом и шумом наступающий день.

К вечеру Тамуз сложил костер и, слушая журчание ручья, присел на траву. Он вспомнил, как вспыхнула заря в комах Умай после признания, какой счастливой она была улыбаясь, и он тихонько запел:

Тихой ночью при луне луч в воде дрожит слегка,

За аулом в тишине по камням гремит река,

Листья дремлющих лесов меж собою говорят,

Темной зелени покров землю всю одел до пят.

Горы ловят дальний гул, крик пастуший в тишине,

На свиданье за аул приходила ты ко мне…

И бесстрашна и кротка, и прекрасна как дитя,

Прибежав издалека, дух с трудом переводя,

Места не было словам, помню сердца частый стук

В миг, когда к моим губам молча ты прильнула вдруг.

Горы ловят дальний гул, крик пастуший в тишине

На свиданье за аул приходила ты ко мне…

Вдруг он оборвал пение, и прислушался: кто-то пробирался в зарослях вербы. Вскоре из-за кустов показалось мелкое серое существо с длинным хвостом,покрытое скорее щетиной, чем шерстью. Тамуз узнал его – это был неловкий, совсем молодой шайтан Хао, обитавший в заболоченной части далеких озер. Молоденькая бородка заискивающее дернулась, а круглые глаза застреляли по сторонам:

– Дай мне свою камчу, А я тебе за это дам совет.

Сердце Тамуза сжалось в недобром предчувствии: много знал он историй о встречах с такими существами и поэтому спокойно сказал:

– Шел бы ты в свое болото – примета плохая слушать твои советы.

Хао, отбежав на безопасное место, забил злорадно хвостом.

– Ждешь свою красавицу! – засмеялся шайтан. – Не увидишь ты ее больше. Пока ты для меня камчу жалел, похитили твою невесту!

Шайтан расхохотался опять, но взметнулась длиннохвостая камча, захлестнувшись вокруг шеи злорадствующего наглеца.

– А ну говори все, что знаешь! – Юноша подтянул камчу и, предчувствуя беду, держал Хао за горло, пальц все сильнее сжимались.

– Не души меня, – взмолился щенок. – Посмотри назад.

Тамуз оглянулся: вдали неизвестные всадники, одетые в черные накидки, поднимались по склону холма, почти достигнув вершины.

– Кто они? – еще сильнее сжались тисками пальцы на горле.

– Я не знаю… – глаза шайтана начали закатываться.

Бросив неудачного вымогателя в ручей, Тамуз резко свистнул. Из глубины пасущегося табуна, заржав, выбежал гнедой жеребец. Испуганно косясь на мокрого шайтана, подбежал к Тамузу, и тот, одним прыжком оказавшись на коне, помчался на склон холма. А шайтанчик вылез на берег, кашляя от избытка воды, и попытался прокричать: “Мы еще встретимся человек”.

Конь почувствовал нетерпение седока и стрелой выпущенной из лука бросился в погоню, но слишком уж далеко умчались черные всадники, давно заметившие преследование, в наступивших сумерках они скрылись в широких тополиных рощах у озера Иргиз. Всю ночь Тамуз пытался отыскать неизвестных, прислушиваясь к ночным звукам, но лишь мерный шум воды да шелест листвы были слышны в безлунной темноте. На рассвете послышался дробный топот копыт, и зыбком молочном тумане показались кони-люди.

– Не стреляй человек, – седой старик-лошадь поднял руки вверх, другие кентавры также подняли руки в знак миролюбия. Полный набор богатого оружия: луки с полными колчанами стрел, мечи и копья, все зачехленное, – лежал на крупах кентавров.

– Не стреляй, – еще раз повторил старик. – У нас есть вести для тебя.

Тамуз опустил лук, люди-кони подошли ближе, и старший опять заговорил:

– Ночью мимо нас пронеслись в спешке всадники-люди… Мы их не тронули так как были заняты хозяйством, да и войны ведь нет никакой. Но ночная птица – филин рассказывала нам о тебе. Ты хочешь найти и отбить девушку, о которой мы слышали раньше, но потерял следы. Всю ночь мы мчались, ведь ты отправился в путь один, и мы готовы тебе помочь.

…Удивительным зрелищем называли люди бег кентавра. Человеческий торс, слегка откинутый назад, одно плечо, выдвинутое вперед, предполагали готовность в бою. Руки, положенные на круп либо скрещенные на груди, всегда были готовы выхватить нужное оружие. Даже спали они как обычные лошади, стоя…

Тамуз невольно залюбовался бегом человеко-лошади, существом выстраданным великим одиночеством, воплощенной мечтой боевого коня.