Умай и Тамуз

Занавесьте солнце!

Объявляю Ночь.

Старики рассказывали: в глубокой древности суслики жили совсем по-другому. Под огромным плато располагалась столица, где жил их владыка. Более богатого существа не было в те времена: золото, драгоценные камни, найденные по всей земле, передавались в главный город. Для этих сокровищ они рыли огромные хранилища с длинными широкими коридорами. Все больше требовалось им спальных нор и широких залов для развлечений, все больше грунта выносилось из-под земли. Так насыпались крутые холмы на окраине того плато.

Но однажды пошел долгий, нескончаемый, будто из верблюжьей сабы, дождь. Вспоенная без меры земля не выдержала пустот под собой и обвалилась. Погиб город сусликов, их царь, все золото. Те немногие, что смогли выжить и выползти на поверхность, увидели глубокие провалы над их столицей и, боясь новых обвалов, разбежались кто куда. С тех пор суслики живут в тесных норах, роют их подальше друг от друга. Их поколения в поколение передается им страх перед водой.

А на месте, где когда-то был город степных крыс, потрудился ветер, реки пробивали себе путь и засыхали опять. Те, кто знал правду о сотворении Чарынских каньонов, искали сокровища погибшей столицы, но не нашли. До сих пор спрятаны они в стенах каньона.

Не такими уж простаками были древние суслики.

Туяк, предводитель жестырнаков, целый день, притаившись, ждал в засаде у водопоя. Он знал, что еще немного – и семья дикого кабана попадет под его длинные когти-ножи.

Вдруг вдали послышался торопливо-истошный писк суслика, и даже деревья перестали шелестеть листьями, удивляясь новости. Туяк дослушал грызуна, но не все понял. А суслик, обрадованный вниманием пойменного леса, рассвистелся так, что прятаться и ждать в засаде не было смысла.

Жестырнак поднялся из укрытия и пошел к степной крысе. Подойдя к норе, он опустился на колени и спросил:

– Так какая, ты говоришь, красавица?

И суслик рассказал обо всем, что знал. Туяк чуть не искромсал болтуна, когда тот говорил о Марис. Ему не было дела до человеческой девушки, но Марис – его невеста… он хотел жениться на ней осенью. Злоба душила его, и всю ночь вздрагивали в степи сайгаки от стонов жестокого жестырнака.

На рассвете Туяк пробежался по норам, собирая своих дружков, и к вечеру самые отчаянные кровопийцы решили: Человека убить. Марис поймать и вернуть в логовище.

Пять ярык убийц, прислушиваясь к пересвистам степных крыс, отправились к далеким Синим горам.

У царя Ульбе жена была одной из самых коварных ведьм. Высокая, статная Ален еще хранила былую красоту, но уже начинала увядать. Зная о возможности вернуть себе молодость, стала собирать вокруг себя самых старых жалмауз-кемпир, вслушивалась в их речи, искала нить, ведущую к тайне словес. Перечитывала заклинания из книг “царской магии”, но никак не могла испытать озарения: боясь ошибиться в сложении слов, все же готовилась к обряду. “Надо бы навестить Сакар”, – подумала Ален, и ей вспомнилась угрюмая, со следами пребывания Тамыка на лице, самая старая жалмауз-кемпир. Ничего не рассказывала та о себе, лишь рьяно пыталась учить когда-то, еще юную Ален скучным, как тогда казалось, словесам заклинаний. В те годы изнеженной принцессе Ален совсем не хотелось бесконечных, монотонных песнопений, повторений непонятных словосочетаний, ей казалось, что свежесть юности будет всегда. Она постоянно убегала от недовольной старухи, вскоре совсем переставшей обращать внимание на Ален. Но сейчас дочь Ульбе и Ален, молодая принцесса Майзу, вместе с Сакар у горы Керегетас, и похоже они ладят между собой.

Ален посмотрела на Ульба: тот притворился спящим: но вот послышался приближающийся топот копыт лошади, и Ульбе открыл глаза. Вскоре в шатер вошел старший отряда дозорных Барен и, покорно склонив голову, сказал:

– Наши воины отбили у жестырнаков человеческую девушку необыкновенного вида и решили разыграть ее в состязании. Вот только по пути к нам примкнуло много народа, и все хотят бороться за приз, – дозорный еще раз поклонился Ульбе и Ален, – рассудите, кто имеет право на нее, а кто нет. Молодые пери волнуются и ждут вашего решения у горы Окжетпес.

Ульбе уже слышал о том, как необычна человеческая девушка, и ему хотелось посмотреть на золотые косы, а может быть и оставить себе. Но Ален так пронзительно смотрит на него, ждет его решения, будто догадывается, о чем он думает, Царствующий знал характер царицы – если он хоть как-то вмешается в спор за рабыню из людей, то старухи-пери, жалмауз-кемпир, вскоре будут использовать его берцовые кости для своих колдовских нужд.

– Пусть состязаются все, кто захочет, – старался говорить равнодушно-спокойным голосом царь Ульбе, но прижимистость, жадность и какой-то дальний расчет дали о себе знать, и он добавил, – те, кто захочет внести в казну золота весом в асык.

Дозорный Барен поклонился и вышел.

– Ты поступил мудро! – сказала царица, поэтому втайне решила: “Слишком много суеты вокруг этой барыни, и ей не место среди пери”.

Ален склонила голову и снова принялась за проворное веретено.

А в это время раб-жестырнак, держа в зубах золотую пластину, цепляясь за трещины и выступы, словно ящерица, вскарабкался на вершину огромной глыбы. Как только цель была установлена – первый слиток упал в кожаный мешок. Но стрела, не долетев до вершины, ударив скалу, переломилась и упала вниз вместе с отбитым щебнем.

Умай, привязанная к столбу на всеобщий обзор, целый день была вынуждена слушать пение летящих стрел, их удары по камню, лишь поздно вечером ее развязали и, отведя к телеге, позволили спать. Девушка сразу крепко уснула, и ей приснилось: телега к которой она спит в ночном тумане, никого рядом не видно, не слышно. Бежать! Но Умай не может пошевелиться, не может себя заставить проснуться. Но вот в черном, будто дымном небе появляются летящие по воздуху, одетые в красные одежды, призрачные жалмауз-кемпир – старухи-пери. Они легко берут на руки Умай и, поднимаясь над ночным туманом, устремляются к сверкающему под луной озеру. Дунул свежий ветерок, и от головы спящей девушки оторвался и полетел к берегу волосок цвета созревшего проса. А колдуньи поднимались все выше и выше. Над серединой водного простора пери хором пропели: “Буруны озерной воды, станьте подобно камню тверды”, – бросили свою ношу вниз, а сами, безмолвные, устремились обратно к берегу.

Но волны озера не стали тверды как камень, девушка не разбилась и не ушла на дно: холодная апрельская вода, в которую провалилась Умай, разбудила ее от тяжелого сна. Вынырнув на поверхность, она огляделась: на востоке озаренная пламенем костров, израненная скала Окжетпес все еще обстреливалась – состязание продолжалось. Выросшая среди озер разливистого Иргиза, Умай уверенно поплыла к темневшему густым лесом противоположному берегу.

А в это время, не замеченный дремавшей стражей однокрылай ворон вошел в шатер спящего Ульбе. Вдали пели стрелы, дробя шапку скалы, переминаясь с лапы на лапу, ночной гость захлопал крылом, но царь не просыпался.

– Я принес долгожданные вести, – прокаркал Каратай и услышал, как шелком зашуршали в глубине шатра: в свете раздутого огня ворон поклонился сонным Ульбе и Ален. – Помнишь ли ты меня, царь Ульбе? Сорок лет назад послал ты меня к подножью Тенгри и я вернулся, исполнив порученное. – Ворон склонил голову, касаясь клювом ковра.

Ульбе вспомнил дерзкого ворона, возомнившего о себе слишком много и отправленного изгнанником в неизвестность. Царствующий считал сказками стариков рассказы о заклятии древних оракулов и их предсказания.

– Мы помним тебя, ворон Каратай, и слушаем, – пришла на помощь мужу Ален.

Ворон, переминаясь, поднял клюв:

– Девушка-солнце, появление которой предрекали древние люди, рядом с тобой – это та, из-за которой сейчас идет состязание. Плени ее немедля. Убей ее, и тогда пери станут первыми и главными существами на земле.

…Как только царь колдунов узнал правду о пророчестве и как с этим связана пленница, он выбежал из шатра и взобрался на коня.

– Я выполнил порученное тобой, исполни и ты свои обещания, – прокаркал ворон.

– Дождись моего возвращения, – ответил Ульбе и погнал коня к побитой стрелами скале.

– Не торопись, повелитель птиц, – сказала Ален, – выпей молока, наберись сил. У тебя теперь будет много забот.

…А Умай, укрываясь в тенистых лапах высоких сосен, все дальше уходила от берега. Мокрая одежда быстро высохла, девушка вздохнула и улыбнулась восходящему рассвету. “Свободна!” – радостно запела душа. “Где-же Тамуз? Ищет ли меня?!” – заныло сердце. “Нужно спрятаться или бежать быстрее”, – шептал разум. Полная раздумий, тревог и торопливости, поднималась Умай на западный хребет Синегорья, не зная, что Тамуз поднялся на холм и, разглядывая силуэт темных предрассветных гор, подгоняя Жельаяка, начал спускаться в долину к каменному истукану, словно одинокий зуб торчащему из земли. И когда Тамуз поравнялся с истуканом, вздрогнула земля, каменный рот заговорил:

– Воин! Ты рвешься в бой, хотя совсем один. Я давно жду сильного духом человека, чтобы передать ему наследие. Спускайся вниз и ты найдешь то, что нужно для битвы.

Перед камнем треснула земля, и показался ход, уходивший вглубь.

– Кто ты? – спросил Тамуз.

– Когда-то я тоже был человеком, – ответил истукан.

Юноша, чуть поколебавшись, направил коня в подземелье. Когда над головой юноши земля сошлась, в темноте опять прозвучал голос:

– Когда-то я тоже был человеком…

Молодой пастух Берке нашел в степи звездочной прилетевшее железо. Он нес его в аул, и уже было близко до юрт, но из кустов вылетела к сердцу пастуха стрела коварного зложелателя, и юноша, пораженный, со стоном упал на сухую от зноя землю, не выпустив из рук тяжелую находку. Собаки, потревоженные криком, запоздало бросились на помощь и громким лаем отогнали недруга прочь. Горько зарыдала мать над сыном, а отец, подняв кусок звездного железа, пошел в кузню и стал ковать меч. Долгие дни и ночи ковал поседевший от горя отец, вкладывая в удары боль утраты, а когда принес тяжелое оружие к юрте, положил его перед своей женой, матерью Берке. Заплакала женщина, моля небо о мщении, горькие слезы скатывались с ее щек и падали на металл, оплавляя его, полируя, делая острее лезвие.

В то время зложелатели, пользуясь слабостью и разобщенностью людей, часто нападали на них. Отец Берке приходил к вдовам, матерям, сестрам и дочерям, и горькие слезы потерь падали на меч, призывая к мщению духов предков, мольбы безутешных женщин достигали неба, и меч стали называть – Алдаспан.

Среди людей вырос могучий батыр, успешно оборонял он Великую Степь, изгоняя пери, уничтожая жестырнаков. Обозленные пери, разбудили одноглазых циклопов-диу, и те пошли по аулам, громя их. Слишком поздно узнал батыр о нападении зложелателей. Когда его дружина примчалась в родные края, все было уничтожено. Пери добивали убегавших в степи, диу поедали попавшихся, делясь страшной едой с жестырнаками. Тогда батыр поднял лук, и стрелы одна за другой скрывались в глазных яблоках диу, те, падая, сотрясали степь. Когда унялась дрожь земли, батыр повел своих воинов на зложелателей, впервые подняв над головой меч Алдаспан, переданный ему накануне умирающим стариком. Ни один враг не ушел от возмездия… Но обезлюдели от тех набегов аулы. Последние мастеровые из племени истребленного, исчезнувшего по вине зложелателей, вырезали из груди поверженного диу кусок кожи, натянули на ветвь тысячелетнего дерева-туранг и спели печальный гимн старческими, высокими голосами. Заветный напев, отражаясь от щита, уносился эхом в степь и возвращался обратно. Звуки прощальной песни, становясь все выше, достигли предела и вместе с апрельским солнцем вытянули грубую кожу. Ветвь туранга отчаянно выгнулась, придавая щиту упругость, а еще какую-то тайну впитало оборонительное оружие: при взгляде на него пери всегда чувствовали угрозу, и не получалось у них колдовство. Но время неудержимо накатывало волны на ковыльные просторы, складывая из них годы, склоняя тяжелеющие плечи батыра к земле. Стареющий, он не всегда теперь успевал на помощь: вглядывался в молодую поросль, искал достойного наследника оружию.

Однажды батыр поднимался на холм у Синегорья, не зная, что с другой стороны холма шел колдун-воин. Пери первым заметил человека, и его стрела, пропев короткую песнь, попав в плечо, застряла. Батыр вырвал из себя стрелу зложелателя, выпустил одну за другой три своих. Все стрелы попали в цель, а батыр, убедившись, что врагов больше нет, тронул коня в путь. Спустившись с холма, он вдруг почувствовал слабость, все стало кружиться перед глазами, и тогда сойдя с коня, богатырь пошел пошел по густой траве. “Стрела отравлена”, – догадался человек, и силуэт Синих гор завертелся еще быстрее. Упав на грудь, теряя силы, батыр шептал сухими губами в землю:

– Я не молю тебя, мать-земля, чтобы ты укрыла меня в своем чреве. Не прошу славы посмертно вечной. Лишь об одном прошу, степь родная, укрой оружие: меч, отточенный слезами матерей, и щит, как память о великих утратах и победах.

Батыр застыл, а Время превратило его в камень. Через много лет пришедшие в эти земли люди подняли каменного батыра и вкопали в землю. Мороз и жара, ветер и дождь находили приют на безмолвном камне, стирая черты лица богатыря, его кольчугу и шлем: за давностью зим Время стерло его имя из памяти. Но оружия никто не находил…

…– Но я сохранил и тот меч, отточенный слезами матерей, и щит, добытый утратами, возьми их, они перед тобой! Я стал частью этой земли и знаю: ты не уронишь мой дар перед врагом, – сказал дух древнего воина.

Тамуз поднял мерцавший в темноте меч Алдаспан с двойной рукоятью и щит из толстой кожи, усиленный бронзовыми шипами.

– Теперь ты можешь продолжить свой путь, – снова раздался голос – Там, наверху, идет сеча – люди и пери схватились перед моим слепым взором. Испытай мой дар! Порадуй мое каменное сердце!..