Самая холодная зима

В этом-то и заключалась проблема: облажавшись раз, я вновь и вновь упускал важные вещи.

Том отвёз меня обратно к Саванне, где оставалась моя машина. Я поблагодарил его за помощь, а он ответил: «Обращайся». Похоже, он действительно мог мне помочь, что было странно. Этот парень даже не знал меня, но относился так, как будто мы были лучшими друзьями.

Подъехав к своему дому, я вздохнул, увидев папину машину в гараже. Он оставил его широко открытым и припарковался под углом. Накануне вечером он чуть не потерял сознание в снегу в нетрезвом виде. Должно быть, он подумал, что сесть за руль – хорошая идея.

«По крайней мере, я не поехал домой пьяным», – подумал я, словно пытаясь оправдаться. Хотя, если бы мог, я бы поехал, как мой тупой отец. Я был не лучше него. Я был как он во многих отношениях, что мне очень не нравилось. Мама говорила, что я точная копия отца. Мне всегда казалось, что это какое-то оскорбление, хотя, вероятно, подразумевалась похвала.

Я ненавидел те части себя, которые отражали его, и в последнее время эти части, казалось, двигались в ритмичной гармонии. Мы были пьяными и оторванными от мира.

«Яблочко от яблони».

Я вошёл в дом, и запах гари мгновенно ударил мне в нос. Я свернул за угол на кухню и застонал.

– Какого чёрта, папа? – рявкнул я, бросившись к духовке и вытащив чёрную как ночь пиццу.

Сгорела дотла. Вкуснятина.

Духовка безумно дымила, и я поспешил открыть окна, чтобы проветрить дом. Я был недостаточно быстр, потому что сработал пожарный детектор, эхо разнеслось по всему помещению. Я схватил газету и начал разгонять дым перед детектором, чтобы он быстрее выключился.

– Что, чёрт возьми, ты делаешь? – пробормотал папа, входя на кухню, всё ещё пьяный, протирая сонные глаза.

На нём был костюм, вероятно, тот же, в котором он ходил на работу два дня назад. Удивительно, что его ещё не рассчитали, но, судя по его виду, увольнение было уже не за горами.

– Твоя пицца готова, – пробормотал я, раздражённый, злой и грустный.

– Дерьмо. Забыл о ней. На минуточку прикрыл глаза.

– Ты мог все здесь сжечь. Ты должен быть умнее.

– Ты думаешь, что со мной можно так разговаривать? – рявкнул он, почёсывая свои взлохмаченные волосы. – Не забывай, кто здесь платит по счетам. Следи за своим языком. Понял меня?

Я не ответил, потому что мне было всё равно.

– Кстати об умных, мне позвонил твой дядя. Он сказал, что ты плохо учишься. Как мне это понимать?

– Это неважно.

– Это важно. Если твоя мать… – Он остановился, как будто застыл во времени.

Слова, слетевшие с его языка, казалось, служили напоминанием о том, что его жена, его лучший друг, ушла. Он стряхнул с себя горе, которое иногда душило его на полуслове.

– Тебе нужна дисциплина. Было бы лучше, если бы ты поступил на военную службу после окончания учёбы. Я в этом даже не сомневаюсь.

«Снова за старое».

Идея моего отца о воспитании детей заключалась в том, чтобы я стал тем, кем был он сам, начиная со службы в армии. Путь, противоположный тому, чего я когда-либо хотел. Я пытался бежать подальше от такой судьбы.

– И не подумаю, – сказал я, проходя мимо.

Я ударил его по плечу, и он развернул меня лицом к себе:

– Не делай этого. Не отмахивайся от меня. Ты должен записаться на службу.

– Нет, – повторил я. – Ты пьян.

– Не разговаривай со мной так, – приказал он.

– Не разговаривай со мной, – сухо ответил я.

– Послушай меня, – рявкнул он, схватив меня за руку.

Он посмотрел мне в глаза, и это случилось снова – удушье горя. Я знал, почему это случилось с ним. У меня были её глаза. Я подумал, что именно поэтому он почти не смотрел на меня весь последний год. Возможно, у меня были такие же дурные наклонности, как у моего отца, но я унаследовал взгляд матери.

Он выпустил мою руку и отвернулся. Потом подошёл к холодильнику, открыл его и достал пиво.

– Делай свои чёртовы уроки и вернись в нормальное русло, – приказал он.

«Ты первый, дорогой отец. Сначала ты».

Я знал, что в ближайшие дни ситуация будет только ухудшаться из-за напряжения в доме. Мы раздражали друг друга, пытаясь не признавать тот факт, что мы приближаемся к году без мамы. Он пил больше, я курил больше, и мы делали вид, что всё порядке, и ждали, когда окончательно сломаемся.

Мы походили на бомбу замедленного действия.

Глава 5

Майло

Понедельники я не любил больше всего. Особенно понедельники, накануне которых я ссорился с отцом. Эти понедельники всегда были отстойными.

Вчера вечером мой отец назвал меня депрессивным подростком. Я назвал его пьяным придурком, бросившим меня. Оба комментария были правдивы, но он сосредоточился только на моих неудачах, а не на своих. Я знал, что у меня депрессия. Это было само собой разумеющимся. Моя депрессия продолжалась более трёх лет, с тех пор как маме поставили диагноз «рак». Всё началось с того, что в четырнадцать лет я плакал один в темноте своего шкафа, потому что не хотел, чтобы она слышала, как я плачу. Я знал, что от этого ей станет только хуже, поэтому скрывал свою боль, как мог. Я вёл себя лучше всего, когда был рядом с ней на людях. Все думали, что я в порядке, кроме мамы. Она всегда замечала моменты моей слабости, которые, казалось, я научился скрывать. Она смотрела на меня так же, как и именинница, – как будто заглядывала в глубину моей души.

Большинство людей думает, что депрессия – это когда валяешься в постели и сидишь в темноте неделями, но со мной всё было иначе. Вначале я сам смеялся над своей депрессией. И как только я стал сексуально активным, я преодолел боль. У меня появилось ложное чувство уверенности, благодаря нему я находил женщин, которые помогали мне ненадолго забыться. Я двигался по жизни, как если бы был нормальным человеком, но именно в спокойные моменты депрессия возвращалась. Я чувствовал только душераздирающую печаль или полное безразличие ко всем и всему вокруг.

Мама консультировала меня и давала лекарства, чтобы помочь мне справиться с депрессией. Я прекратил их пить, когда она ушла. Препараты помогали мне чувствовать себя лучше морально. Они творили чудеса, и я знал, что это звучит нелепо, но я не думал, что заслуживаю чувствовать себя лучше после её ухода. Я не хотел чувствовать себя лучше. Я не хотел чувствовать ничего. По большей части мне хотелось оказаться рядом с мамой, на глубине шести футов. Потому что какой смысл жить, если у тебя больше нет лучшего друга?

И я, и отец думали именно так. Мы это не обсуждали, но мне было достаточно наблюдать за его пьянством. Он тоже пытался ничего не чувствовать.

Я думал о мёртвых больше, чем о живых. Я винил в этом свою мать. Мой разум был токсичной свалкой негатива, и моя душа ежедневно плавала в этих отравленных мыслях.

Я опустился в офисное кресло директора Галло, заранее устав от повторяющихся лекций об успеваемости.

В его офисе пахло куриными крылышками и протеиновым порошком. Не самый приятный аромат в мире, хотя он казался мне нормальным каждый раз, когда я приходил на нашу еженедельную встречу. Каждая была посвящена тому, что через несколько недель меня оставят на второй год из-за плохих оценок.

Лажать, казалось, было одним из моих величайших талантов. Это прекрасно знал мой отец. Он старался постоянно указывать на мои недостатки – зачитывал их как сказку на ночь. Если бы он только знал, что благодаря его воспитанию я отлично умею отключаться и пропускать всё мимо ушей. Кроме того, развлекаясь с бутылкой виски, в последнее время он отбился от рук больше, чем я. Он никогда не был родителем по-настоящему – эту задачу брала на себя мама. А теперь она ушла…

– Майло. Ты меня слушаешь? – спросил директор Галло, щёлкнув пальцами.

Я оторвал взгляд от пятна кофе на его жёлтом ковре, пятна, на котором я сосредоточился с тех пор, как меня вызвали в кабинет. Никакие чистящие средства не смогут убрать это дерьмо.