– И мы ее найдем?
– Обязательно.
– И ты пострижешься и сбреешь эти заросли, которые и бородой назвать нельзя!
– Безусловно! – Андрей рассмеялся.
Оставив Оксану наслаждаться природой, Андрей сходил к ручью за водой и по возвращении приготовил обед.
– С учетом наших запасов тут как раз на пару недель и хватит, – говорил он, перечисляя содержимое тайника. – Жаль только, ничего полезного для организма. Но, для поддержания тепла в организме, – Андрей улыбнулся, – достаточно. И воду пей, не останавливаясь.
– Ты это уже раз десять повторил.
– Я, как твой лечащий врач, должен быть всегда начеку.
– Доктор, а можно мне вас поцеловать?
– А это не можно, а нужно, и как можно чаще. Нужно вписать в курс лечения. И не только это. – Андрей сделал строгое выражение лица. – Я дополню курс еще кое-какими процедурами. Чуть позже, температура еще немного снизится, приступим к физиотерапии. Так, нужно лишь установить частоту исполнений…
– Андрюша! – воскликнула Оксана, смеясь.
Вечером Андрей, уложив Оксану в кровать и подбросив в печь дров – тепло, вернувшееся днем, покидало тайгу на ночь, – устроился возле нее на полу на куче одеял, забравшись в спальник.
– Как ты? – спросил Андрей. – Температура та же, но как себя ощущаешь?
– Намного лучше, – тихо сказала Оксана, – и голова прошла. Кризис миновал. Так, кажется, это называют.
– Что ж, значит, все у нас будет замечательно, – потянувшись, проговорил Андрей. – Вот и я лег, и лежу…
– Что ты говоришь?
– А, нет, это я так, прокомментировал свои действия, – хмыкнув, ответил Андрей. – Спокойной ночи, маленькая моя.
– Спокойной ночи, любимый.
Тайга засыпала, погружаясь во тьму.
– Андрей? – послышался шепот Оксаны.
– Да, милая?
– А ты как? – серьезно спросила она.
– Честно?
– Конечно, милый.
– Я бы напился, да так, чтобы в пыль!
Оксана прыснула.
– Ты мне так и не сказал, что было с тобой.
Андрей приподнялся на локтях и задумался.
– Андрюша?
– Я встретился с ними, – медленно произнес он. – С теми, кто не хочет, чтобы мы шли к ней, с теми, кого ждал Ислам, кто удержал Марию, кто заманил Славу, кто остановил Петра Ильича. Это те, кто держат в плену все человечество, весь мир, и, черт возьми, не только наш мир. Это… это… Я не знаю… И живут они где-то тут. – Андрей прикоснулся рукой к своей голове. – А может, и не только тут. Я… мне было страшно. Это, они, он, она, оно… Это цепи, яма, позорный столб и плеть. Это болото, тьма, серая тина, в которую завернут мир, но который не догадывается об этом, или делает вид, что не догадывается. Это… черные псы, шайтаны, волки, черт их разберет. Это какое-то немыслимое зло. Это зло управляет всеми. Нами, мной! Мне кажется, это они превратили меня в чудовище и…
– Андрюша.
– Они – это и есть тюрьма! Рабство! Я должен был встретить их и плюнуть им в лицо. Они должны были убедиться в твердости моих намерений, в моей решимости, в том, что я не сверну с пути… в том, что мы не свернем с пути!
– Ты выстоял.
– Я так думаю. Но… мне было страшно… я уже был на пределе… Я…
– Она ждет тебя, милый. – Оксана погладила Андрея по голове.
– Я выйду, покурю. – Андрей поднялся. – А ты спи, милая. Хорошо?
– Хорошо.
Андрей вышел в ночь, отошел немного от сторожки и прикурил, пуская дым в черное небо, спрятанное за черными ветвями деревьев.
– Ты все же считаешь себя чудовищем? – спросила незнакомка в черном плаще.
– Да, и я не знаю, как это исправить, как с этим быть, – ответил Андрей, повернувшись на голос и стараясь разглядеть во тьме уже привычный изящный женский силуэт.
– Ты сомневаешься в том, что я приму тебя?
Андрей склонил голову.
– Идя к цели, не замечаешь, какие средства приходится использовать, – сказал он. – А достигнув ее, оглядываешься назад и начинаешь себя корить до такой степени, что приходишь к тому выводу, что цель того не стоила.
– Но это не твой случай, верно?
– И поэтому я считаю себя чудовищем. Нет, у меня есть масса доводов, которые я готов привести в качестве оправдания собственных действий, но все они ничтожны, поскольку их весомость не выходит за рамки моих собственных суждений. Я запутался. Но я не хочу сдаваться, ни при каких условиях…
– Человек сам определяет границы справедливости, как бы ни смешно это звучало. Присутствие относительных величин позволяют ему маневрировать в лабиринтах жизненного пространства.
– Ты считаешь, что я могу сформировать, так сказать, оправдательную базу, руководствуясь условными положениями?
– Нагромождение условностей порой не позволяет отличить порок от добродетели, и чистоту помыслов сложно представить на суд таковой ввиду отсутствия четких критериев дозволенности. Но твои помыслы это только твои помыслы, и судить о них можешь лишь ты. И сквозь какую бы призму ты их не разглядывал, лишь твоя собственная воля в состоянии вынести надлежащий приговор.
– Воля? Но я говорю о другом! О совести! Не о помыслах! Не об их чистоте! Реализация идеи оказалась настолько…
– Сложна?