Спасительная неожиданность

– Отдавай Елисея, гад смердячий! – нарушил степенный ход моих полусонных мыслей озлобленный женский крик. – Всю требуху из тебя вытрясу!

Это меняло дело. До своей требухи я жаден. Поэтому, озлившись, тоже повысил голос.

– На служанок своих теремных иди ори! Или на больных детках изгаляйся, а на меня не сметь тут выезжаться! Я – новгородский боярин Мишинич! Наш род знатнейший и богатейший, родовые земли за трое суток на лихом коне не останавливаясь не объедешь, и, может быть, каким-нибудь местным бывшим нищенкам не ровня, и не чета!

Голос деда отметил:

– Вот теперь похож. Но не очень. Жидковат все-таки – те помордастее были, посправнее…

Капитолина убавила звук и уже ласковым голоском попросила:

– Отдал бы ты любу моего! Последняя он радость моей жизни… Слава, он же неласков, не любит в этой жизни никого, кроме себя. Женились когда, только на знатность мою внимание и обращал – ему это в бабе главное, а вовсе не глазки, ручки да ножки. А женщине, да особливо в возрасте, внимание да ласка требуется, доброе слово… Отдай!

Эх боярыня, Богуслав в любви силен! Только любит почему-то не знатных русских дамочек, а замужних гречанок сомнительного происхождения или вовсе безродных француженок. Любовь зла, ей не прикажешь…

Но Капе я озвучил другую правду:

– Знать не знаю, ведать не ведаю, куда твой тиун делся! Он вор, его пути неисповедимы! Может на Змее Горыныче улетел грабить народ русский, а может, посвистывая, с Соловьем-Разбойником обнявшись, подался в глухие дебри проезжих поджидать? Ничего мне неизвестно! Получай сегодня развод и ступай ищи суженого своего!

– Нипочем не дам никакого развода! Привыкла к богачеству за пятнадцать лет, и ничего не отдам!

– Отдашь, срамница похотливая, все отдашь. Как сегодня суд митрополита Переславского решит, так и будет, – разъяснил наглючке подошедший протоиерей. – От него сейчас иду. Сегодня после обеда Ефрем в твои дела развратные сам вникать будет.

– Да может Славка сам ни одной юбки не пропускал!

– Ни один Закон, ни наш, ни византийский, на неверность мужа внимания не обращает. Муж – хозяин в семье, с него за эти мелочи никто и ничего не взыщет.

А вот со срамных женок взыскивать можно по-разному! Решит тебя Богуслав жизни лишить, снесет прямо на епископском суде неверную башку острой сабелькой, заплатит большой штраф и все на этом!

Кстати, за ложное обвинение, возведенное на тебя, за хулу необоснованную, с него так же взыщется.

– Зря хулит! Перед самим митрополитом на святой Библии поклянусь!

– Митрополит Ефрем вранье от правды легко отличает, да вдобавок Владимир двух теремных девок, которые твое блудодейство воочию сами видали, под неусыпной охраной содержит. Решишь обманывать, сразу с детьми попрощайся – прямо с Епископского Двора в монастырь свезут!

– Я боярыня! За меня все Нездиничи сражаться придут! Что скажу, то и правда!

– Не губи, матушка, Елисея! Я его с малых лет взращивал, на руках тетешкал! – бахнулся на колени старец. – Наплюй на деньги боярские! Убьют его зверюги эти, запытают! Сразу и его, и меня предупредили, что коли ты выступишь против развода, ждет хозяина моего смерть лютая и неминучая! А где они с ним сейчас прячутся, никому неведомо!

Тут дед подполз к боярыне прямо на коленках, обхватил ее ноги, прячущиеся под переливающейся атласной юбкой, и в голос зарыдал.

– И вот еще что, – добавил безжалостный к неверной боярыне протоиерей, – епископ велел Нездиничей на разбор больше четверых не приводить – ему там представление, как на базаре, ни к чему. Для Вельяминовых положение то же. У каждого из родов в эту четверку должен входить боец для Божьего суда – вдруг потребуется. Свидетели, истец и ответчик к этим людям не относятся.

– На что нам тупые бойцы, – зашипела Капа, оттолкнув ногой ползающего в горести деда, – каждый из Нездиничей сам первейший воин, наводящий страх на врага! Нам лучше взять с собой религиозную старенькую праведницу из нашего рода! Враз епископу правду-то покажет!

– То-то страшные Нездиничи месяц назад с поля боя всей толпой убежали, бросив наш левый край! – прогудел от двери бесшумно подошедший Богуслав. – Я от Мономаха иду, он такими красками эту историю живописует! Не только щиты, но аж и мечи со шлемами покидали, чтоб ловчей убегать было!

– Это Переславскому митрополиту Ефрему все равно! – оборвал боярские речи святой отец, – он лицо духовное. Хотите старушку ведите, пусть она за вас на Божьем суде сражается, епископу до этого дела нет. Встречаемся на Епископском Дворе после обедни. Опоздал кто или не явился, дело все равно слушается, опоздавших не впускают, невзирая на любые оправдания. Суд обязательно состоится в указанное время!

– Ефрем боярам Вельяминовым благоволит! – попыталась загнусить достойная представительница рода Нездиничей.

– Правила для всех одни! – пресек лишний базар Богуслав. -Уже на всех площадях глашатаи объявляют обстоятельства дела. Ваше обычное вранье здесь не пройдет! К назначенному часу митрополита посетит сам князь Владимир Мономах с представителями от трех других боярских родов. С Ефремом уже все согласовано. Я тебе, Капка, теперь за ваши подлости с Елисеем, больше четверти даже и с детьми не дам. Дружинники мне все рассказали про ваши дела хорошие. А захочет епископ постричь тебя в монахини, препятствий чинить не стану!

Боярыня презрительно фыркнула и унеслась. Дед, цепляясь за ножку стола, кое-как поднялся с моей помощью и, причитая на ходу, поплелся за неверной Славиной супругой.

– Ладно, обскажу вам, как сложилась беседа с Ефремом на самом деле. Вначале я рассказал ему куда мы и зачем идем, – взялся излагать Николай. – Епископу эта угроза для Земли известна – было ему три дня назад Божественное видение.

Деньгами он сейчас помочь не может, с нами пойти тем более – слишком стар, недавно восемьдесят исполнилось. Попытается сделать, что сможет. Кто в команде идет: волхвы, кудесница, оборотень, поисковик, для него неважно. Главное – это наш мир спасти. Хотя ставит одно условие. При людях – никакого колдовства, особенно у епископа в тереме! Неведомо кто еще, кроме него это увидит, придется разбираться, бросив нас всех в монастырскую темницу.

Хотел в поход дружинников из епископской дружины дать, да я отказался – и так нас немало. Советует по Славутичу до Олешья не кружить, а сразу за порогами срезать к Крыму – быстрее на два-три дня получится.

Человеческой едой епископ нам набьет седельные сумки доверху, даст еще трех коней-тяжеловозов – везти ячмень, овес, дрожжи, отруби ржаные – корм для лошадей. Дальше места идут пустынные, никто там не селится из-за кочевников, не сеет и не жнет, провизию в тех местах не купишь.

Ефрем, он тамошними краями интересовался, византийскую карту имеет – книжник ведь известный! – протоиерей, шурша, взялся разворачивать на столе здоровенную трубку. – Пергамент старинный, лет сто ему самое малое – еще печенежские становища на нем указаны. Вот нам дал попользоваться, – и наш не менее ученый книжник начал прижимать углы какими-то невзрачными камнями. – Уж лет пятьдесят тому, как печенегов половцы извели и прогнали неведомо куда, а места тамошние не переменились. Ко всему этому есть и описание, что там и где, – махнул опытный читатель древних манускриптов другой пожелтевшей от времени трубой.

– Ну-ка, ну-ка, – сразу заинтересовался я. – И что там где?

Надо сказать, что в мутных волнах Интернета по этому поводу разобрать что-то было нелегко. Задаешь, положим, конкретный вопрос, типа, путь от сих до сих, что там за места? Какая растительность, где вода, где еда? Обязательно укажешь, что данные нужны про 11 век.

Получишь сведений море! Совсем не о том, о чем нужно… Черноморские пансионаты, расход бензина, вооружение воина 14 века и тому подобное. Глядишь, вдруг Москва из какой-нибудь дыры полезла. Да нету в 11 веке еще такого города! Неизвестно даже, родился ли Юрий Долгорукий, ее основатель! Который, кстати, сын Владимира Мономаха и внук нашего боярина Богуслава. По датам все рукописи врут по-разному, и разброс немалый.

Где-то, может быть, есть и то, что надо, но где, и как это получить – загадка без разгадок. А тут само в руки прет! Сто лет в наших делах разброс плевый – коли тогда там один ковыль шелестел, вряд ли и сейчас на этой местности папайя с маракуйей бодро колосятся!

Втроем мы взялись разбираться в древней карте. Периодически Николай вычитывал нам, боярам, обоим не особенно ловким в чтении по-гречески, интересные места из второй рукописи, относящиеся к делу.

Напрямик, действительно, было короче. Еды нам с собой выдадут вволю. Но там была необъятная безводная степь без единой речушки. Колодцы, если они там и существовали, надо было или знать, или уметь искать. На край воду можно было бы и купить, но от порогов до Крыма, где этой водой торгуют прямо на входе в перешеек, было 350 верст. Людям сунул по паре фляг в руки, они и перетерпят, а вот интенсивно работающим лошадям вода ведь ведрами требуется. Бренчать по степи целым обозом с водой, – где же выигрыш во времени? В общем, думать надо.

– Кстати, – спросил я у Николая, – когда ты к епископу ходил, наша охрана при тебе была?

– Оба за мной приглядывали, и туда, и обратно. Прокричали тоже все, что было тобой велено. Правда я ведьмы не приметил. У Матвея спроси, может он чего увидел.

– А когда заканчивается сегодняшняя обедня? – поинтересовался слабосведущий в церковных делах я.

– В давние времена эта литургия заканчивалась с первыми лучами солнца, но у епископа Ефрема все по-византийски, по-новому. Заканчивается она здесь в обед, не позднее полдня, то есть в 12 часов дня, – растолковал мне священнослужитель. – Лучше нам выйти отсюда всем вместе, я в этих делах не ошибаюсь.

Я посмотрел на часы – доходило десять утра. Поспеем. Затем пошли завтракать, на этот раз долго наслаждаясь изобилием пищи. Потом протоиерей отправился вздремнуть после завтрака, а мы с Богуславом присели в боярской опочивальне, и теперь он изложил истинную беседу с Мономахом только для меня.

– Володя вытурил всех из тронной залы, дескать боярин Богуслав тайные сведения принес и нам соглядатаи не нужны. Наедине обнял меня и спросил не случилось ли чего, раз я так быстро назад воротился – он моего приезда раньше следующей осени и не ждал. Случилось, говорю сынок, еще как случилось! Матушка твоя объявилась! Вова не поверил. Да я сам, говорит, ее лежащую в гробу мертвую целовал! Пришлось ему всю историю с походом, антеками и Францией рассказывать. Спрашивает меня: может это морок какой? Дал ему золотой солид из антековского металла изготовленный пощупать. И это, интересуюсь у него, тоже морок?

Владимир тут же позвал златокузнеца, которого при себе держит. Тот монету в руках повертел, понюхал, на зуб попробовал, и сказал, что более чистого золота в своей жизни не видал. А мастер наших с тобой лет, отнюдь не молод.

Володя истории моей поверил, стал сам рваться с дружиной во Францию идти, матушку выручать. Еле-еле его остановил. Навалятся там на тебя кучей, говорю, воинства иноземные, убьют единственного сыночка нашего! Останется нам одно – обоим в петлю с Анастасией лезть…

Тогда он стал кричать, что мы должны пожениться и при нем проживать. Объяснил сыночку, что мы то не против, но все дело эта срамная паскуда из Нездиничей клинит. Он вскипел, в монастырь бабу эту надо сдать, кричит, заставить постриг принять, покаяться тварь должна!

А я опять ему мягонько толкую, мол ни тебе, ни мне, ни братьям твоим сводным лишняя огласка и черная тень на род наш ни к чему. А вот если такое решение епископ, муж многоученый примет, с нас, вроде, и взятки гладки.

На том и договорились. На прощанье Владимир мне сообщил, что он и сам в этом деле поучаствует, и из родов Остафьевых, Завидичей и Михалчичей достойные бояре подойдут. Если такое боярского собрание сочтет решение митрополита Переславского обоснованным, весь пустобрех Нездиничей никакой силы иметь не будет, а митрополит Киевский обжалование может и не принять. Решили встретиться с Володей уже у епископа.