Перед половодьем

А в слободе в это время чьи-то умоляющие крики то вырастают до раздирающего сердце вопля, то переходят в слабые отзвуки далекого горя, словно погасают, как свечи ярого воска.

И кажется маленькому человеку, – стоит на холодной льдине босоногая женщина, в лохмотьях, нищенка, а косы ее черные, а очи ее прекрасные. Стоит и рыдает, заломив руки: «где ты, сыночек мой, где же ты?»

Но не трогают мальчика ее мольбы, очарован он близостью с розовой Ирочкой, счастлив восстановленной дружбою.

– Ирочка, милая, давай в прятки играть.

– Давай!

Василида всплескивает руками:

– Ах, срам какой… Тутотка утопленники, а они балуются…

И зовет спать маленького человека, ведь постелька его перенесена снизу, особых затруднений нет.

– Спокойной ночи, Ирочка.

– Спокойной ночи, – отвечает она, нежно целуя своего друга.

– Увидь козла во сне!

– А вот и не так, – задорно подбоченивается девочка: – «спокойного сна, желаю видеть во сне козла».

Смеются, расходятся.

17

Утром пароход уходит на свою стоянку, а шпиц ворот окончательно скрывается под водой. На верхнем плесе, верстах в двух от города, затор. Синевато-игольчатые льдины там встали непроходимою стеной, зато между городом и слободой река почти совершенно очистилась; зашмыгали проворные катеры, поползли неуклюжие баркасы, а белые спасательные лодки на полозьях плавно скользнули от одного берега к другому, перевозя тюки с почтою и людей.

Маленький человек и розовая Ирочка наблюдают с балкона за движением лодок:

– Черная! черная!.. Черная перегонит белую, все черные лодки ходят скорей.

– Вот глупости! – Ирочка презрительно сжимает пунцовые губки, – конечно, белая… Ангелы летают быстрее всех, а ведь они тоже белые.

Маленький человек ничего не может возразить и замолкает, заложив руки за аленький кушак синего тулупчика.

В белом капоре, с оживленными глазами, с золотящейся под ярким солнцем косичкою, Ирочка ослепительно хороша.

– Смотри! смотри! – протягивает она указательный пальчик по направлению к белой лодке: – едет к нам.

Словно лебединые крылья, над ровной поверхностью залитого луга, вздымаются две пары изогнутых весел. Кроме гребцов, на лодке две женщины.

– Мама! – равнодушно говорит маленький человек, – и бабушка, и гостинчики…

Ему безразлично, едет мать или нет: только Ирочка, только славная девочка Ирочка свила теплое гнездышко в сердце мальчика, только ею положено золотое яичко в гнездо.

– Попляшем, – вдруг, ни с того ни с сего, предлагает маленький человек; девочка соглашается, и они начинают выкидывать отчаянные прыжки по тесному балкону. Сверху – небесная синь, снизу – холодная вода, в ней можно потонуть, и всюду – золотая весна, чей свежий воздух убивает чахоточных, но обновляет назначенных жить.

– Ох! – наконец вздыхает Ирочка, останавливаясь, – сейчас сердце треснет…

Маленький человек тоже прекращает неистовые па, обливаясь потом, – нелегко, ведь, в зимнем тулупчике плясать веселый танец весны.

– О-ла-ла! О-ла-ла! – торжественно поет он, девочка ему подтягивает, но скоро и это им надоедает, и они встречают звонкими криками подплывающую к балкону лодку.

С лодки на приветствия отвечают улыбками и воздушными поцелуями.

А потом – хохот до упаду: гребцы причаливают к балкону и подсаживают на его барьер толстую старушку с румяным лицом.

Это – бабушка, ее волосы – серебряная коронка, ее шубка на лисьем меху, а на ее левой руке – два обручальных кольца.

– Вот и я! – весело говорит она, перелезая через барьер, – думали струшу перед вашей глупою Волгой… Ха-ха-ха! Не на такую напали… Да ты, сударь, не трудись! – строго замечает она отцу маленького человека, вышедшему встречать приехавших, – не трудись, сударь, и сама перелезу… Ноги-то у меня прошли: опять гнутся, что ивочки.

И даже сердится, отталкивая руку зятя:

– Прочь лапу! Я тебя, сударь, еще за уши буду драть. Варвар бессовестный!

По лицу отца расплывается бессмысленная улыбка:

– Все молодеете, Татьяна Филипповна…

Но старушка уже душит внука в объятиях:

– Ай-ай-ай!.. Да и не узнать совсем… вырос, изменился. Ну, молодец, молодец, здравствуй, хороший мой.

За бабушкой, через барьер перелезает мать, быстрым и нервным движением одергивая поднимающуюся кверху юбку. Плюшевая ротонда сброшена на дно лодки.

– Витенька!

Но маленький человек насилу вырвался из бабушкиных объятий и попасть в новые ему вовсе не хочется.

– Здравствуй, мамочка! – лениво протягивает он матери руку.

Мать нерешительно ее пожимает, но затем, под внезапным приливом гордости, строго берет сына за плечи и крепко целует его в лоб. Надменна и красива. Однако, такой твердости хватает ненадолго, скоро опять робка и стыдливо-нерешительна.

Каждый ее нерв чувствует, что «он» уже не ее. «Он», которого она породила в стыде и страдании, «он», переливший ее кровь в свои жилы, «он», маленький паук, опутавший материнское сердце.

– Здравствуй, женушка. Как прокатилась?

Отец весело хихикает, обнимая ее, – вероятно, радуется встрече.

– Ничего, хорошо прокатилась… А ты, Степа, внизу ничего не оставил?

– Ничего.

И с горечью она чувствует, что вся жизнь матери сплошное ничего.

«Коровищу – вон», – думает сияющий отец, идя под руку с женой мимо Василиды, принимающей от лодочников вещи приехавших.