Тайны книжных переплётов. 50 почти детективных историй

Фамусов хочет верить дочери, но сомневается в том, поверит ли этому свет, который мерит всё на свой аршин. Софья настаивает на своём и признаётся, что в её жизни был человек, с которым она хотела бы любви. На вопрос отца: «Не правда ли? Ведь он… Чацкой?» Софья отвечает утвердительно, но заявляет, что всё это в прошлом, что её чувства он разделял,

…Но долгая разлука
Любовь рассеяла! За ней явилась скука,
И всё прошло, как смутный сон!
Теперь же, признаётся далее Софья, она:
Как степь – скучна, как камень – холодна!

Фамусов бранит дочь за брошенную фразу, вразумляет, что она в Москве, а не в Париже:

Ведь это только там, все рельсы, пар да газы,
Да галванизм,
Да романтизм,
Да идеалы, да наивность,
Да субъективность, объективность,
Не перечтешь всего, что кончится на: ивность…

На реплику Софьи, что она уже не дитя, Фамусов разражается тирадой по поводу отвергнутых ею женихов:

Из женихов никем не дорожишь.
У одного карманы пусты,
То нос широк, то брови густы,
Один не хорошо шагнул,
Другой некстати там чихнул,
А третий умного не выговорит слова…
Ей, Софья Павловна – попомните Крылова!

На вопрос Софьи, в чём она все-таки виновата, Фамусов отвечает однозначно:

В том, что не за мужем до сих пор!

Софья проявляет полную готовность выполнить волю отца и выйти замуж за того, за кого пожелает «папаша». Обсуждаются потенциальные женихи: Загорецкий, престарелый, но метящий «в действительные» Фома Фомич, богатый вдовец Репетилов, глупый «как пробка» полковник Скалозуб… При этом, вспоминая вчерашний скандальный день бала, Фамусов признаётся дочери: раз она готова выйти замуж хоть за дурака, надо действовать поспешно. Иначе по Москве:

Пойдут расспросы, толки, заключенья…

Неожиданно в дом Фамусовых проезжает Репетилов, специально заглянувший сюда, чтобы узнать, чем кончился вчерашний бал и посочувствовать «другу Фамусову» в его беде. Фамусов делает вид, что не понимает, о чем идёт речь. В разгар их разговора к дому Фамусовых подъезжает старуха Хлестова. Цель её визита та же, что и Репетилова: посочувствовать Фамусову, ведь «…забывать друзей в несчастье не годится». Увидев Хлестову из окна, Фамусов спешит сменить домашнюю одежду на фрак и просит Репетилова принять гостью.

Репетилов и Хлестова с упоением сплетничают. Узнав, что Репетилову в доме Фамусовых не попалась на глаза Софья, Хлестова делает предположение, что девушка сбежала ночью с Чацким. Репетилов в свою очередь пытается убедить старуху, что Софью «подтибрил» Молчалин. Вскоре говорливую компанию дополняет ещё один явившийся в гости к Фамусову московский сплетник – Загорецкий, и разговор возобновляется с новой силой. Неожиданно в комнате появляется Лиза, которая передает Хлестовой просьбу Софьи Павловны «зайти к ней на минутку». Все удивлены: оказывается ничего «такого» в доме Фамусовых не случилось. Хлестова спешит к Софье, желая «доспросить» у неё «всю правду».

Оставшись вдвоем, Репетилов и Загорецкий беседуют, обвиняя в распространении сплетен исключительно «московских барынь». Узнав, что Загорецкий всегда был хорошего мнения о Софье, Репетилов задаёт ему нескромный вопрос о целях его визитов в дом Фамусова. Загорецкий признаётся, что хочет жениться на Софье Павловне. В таком же желании ему признаётся и вдовец Репетилов, трезво оценивая ситуацию:

Почтенный дом, единственная дочь
И с воспитанием завидным…

В итоге выясняется, что оба «жениха» – банкроты, и Софья Павловна интересует их лишь как «богатая партия». Выбрав мирный путь решения вопроса о том, кому просить у Фамусова руки его дочери, «женихи» бросают жребий. В выигрыше – Загорецкий.

Неожиданно в комнату заглядывает Молчалин, от которого присутствующие узнают шокирующую новость: Софья Павловна уже получила родительское благословение и выходит замуж за полковника Скалозуба, приехавшего к ней с предложением.

Вскоре в комнате появляются Фамусов, Софья, Хлестова, Скалозуб и Лиза. Довольный сватовством полковника Фамусов представляет гостям невесту и жениха. Обескураженные гости поздравляют «счастливую пару». На вопрос Загорецкого: «Да как же скоро так?», Скалозуб в полном соответствии с созданным Грибоедовым образом, чётко, по-полковничьи отвечает:

Да, по-военному-с. Наш брат ведь не тумак,
К чему откладывать дела нам в долгий ящик?
Не помню, кто писал, иль говорил,
Дескать «пришёл, увидел, победил».
Мы-с – этой быстроты образчик!

Радостный от того, что дочь не досталась «в посмешище молве», Фамусов приглашает всех к праздничному столу и велит подать шампанское. Софья же вся в мыслях о ревнивце Чацком.

Заключительное, XIV явление комедии – монолог Софьи Павловны, сначала грустный, наполненный тоской о минувшем счастье, прошедшей любви, а затем, вдруг, неожиданно весёлый:

Отчасти и смешно! И точно: почему ж,
И Скалозуб не будет добрый муж?
О чём тужить? Немножко он простенек…
За то в чинах и не без денег;
Да что и ум? Теперь я поняла сама,
По Чацкому – что право, горе – от ума!

Театральные хроники середины ХIХ века донесли до нас сведения о том, что комедия-шутка «Утро после бала Фамусова…» в течение ряда лет успешно шла на столичной и провинциальной сцене. Она с любопытством воспринималась зрителями, подогревая интерес к первоисточнику – бессмертной комедии Грибоедова.

Рассказ этот хочу дополнить короткой справкой о том, что путь великого русского актёра Михаила Семеновича Щепкина на московскую сцену проходил через маленькую провинциальную Тулу. На просмотр провинциального актёра в конце августа – начале сентября 1822 года сюда приезжал по просьбе заведующего репертуарной частью Императорских театров в Москве Ф. Ф. Кокошкина известный писатель и театральный деятель М. Н. Загоскин. Посетив ряд спектаклей с участием Щепкина, Загоскин писал в Москву: «Актёр – чудо-юдо, но просит много денег, ссылаясь на своё большое семейство». На это последовал ответ Кокошкина: «Ничего не жалей, всё, что требует, давай, только не упусти сокола и вези скорее ко мне».

Великий охотник до книг

– Вас интересуют книги из собрания Кондратия Фёдоровича Рылеева? – Мария Борисовна Михановская, заведующая отделом редких книг Тульской областной библиотеки, загадочно улыбнулась и подвела меня к одному из огромных книжных шкафов старинной работы, сделанному с изяществом и любовью. – Вот, пожалуйста!..

Маленький ключик еле слышно щёлкнул в замочной скважине, и хозяйка уникальной кладовой, хранящей в своих недрах немало замечательных книжных редкостей, протянула мне стопку книг в коричневатых кожаных переплётах. Было это 30 лет назад, но я до мельчайших деталей помню тот день…

Книги, что лежали тогда передо мной, некогда принадлежали человеку, имя которого будет жить в памяти благодарных потомков как яркий образец гражданского мужества, пламенного патриотизма, величия и благородства души. Поблекшие от времени переплёты, страницы, тронутые желтизной, помнят прикосновения его рук, стремительный полёт его мысли, жаркие споры с друзьями и единомышленниками о свободе, равенстве и счастье людей. На титульных листах отчётливо сохранились надписи, сделанные размашистым росчерком гусиного пера: «Из книг К. Рылеева»…

Страстный революционный поэт, певец свободы, тираноборец, один из вождей восстания на Сенатской площади, безжалостно казнённый царскими палачами в расцвете творческих сил и дарований, Кондратий Фёдорович Рылеев был не только одним из образованнейших людей своего времени, но и заядлым книгочеем. Серьёзное увлечение книгами пришло к нему ещё в годы юности, в период учебы в Петербургском Первом кадетском корпусе.

Как справедливо отмечают многие биографы поэта-декабриста, его юношеские годы никак не походили на юность Пушкина и его товарищей, которые «безмятежно возрастали» в садах Царскосельского лицея. В кадетском корпусе процветали муштра, палочная дисциплина, жестоко каралось всякое вольнодумие. В начале XIX века директором корпуса был известный немецкий поэт, в молодости друг Гёте Максимилиан фон Клингер. Автор знаменитой в своё время драмы «Буря и натиск», давшей название литературному движению немецких романтиков, в зрелые годы Клингер изменил идеалам юности. Переехав в Россию и добившись здесь высоких чинов, он презирал приютившую его страну, был ярым пропагандистом прусских порядков.

Атмосфера Петербургского кадетского корпуса мало способствовала умственному развитию Рылеева и его товарищей, как и он, являвшихся большей частью выходцами из мелкопоместного дворянства. В корпусе была неплохая библиотека, но воспитанников к её фондам допускали с большой неохотой и подозрительностью. Утолить книжный голод, жажду знаний можно было, лишь собирая свою собственную библиотеку.

Сохранились письма, написанные Рылеевым-кадетом отцу. Почти в каждом из них есть упоминание о книгах. В одном из писем Рылеев писал: «Любезный батюшка, сделайте милость, пришлите мне на покупку вещей и бумаги, то сделайте милость, не позабудьте мне прислать денег также и на книги, потому что я, любезный батюшка, весьма великий охотник до книг». В другом письме, написанном весной 1810 года, юноша сообщает, что у него набралось уже 15 книг и что ему очень хотелось бы приобрести по случаю у одного знакомого кадета «Полную математику в 7 частях, состоящую и содержащую все математические науки и стоящую 25 рублей, и Жизнь Суворова, в книге недавно вышедшей, стоящую 10 асс. 25 коп.».

В годы учебы в кадетском корпусе Рылеев увлечённо читает труды русских и западноевропейских писателей, как и многие его современники, знакомится с сочинениями французских энциклопедистов. Книги будоражили юный ум, тревожили воображение поэта, давали пищу для пылкого сердца, переступавшего порог «волнуемого страстями мира». «…Я знаю свет только по одним книгам, – признавался отцу 17-летний Рылеев, – и он представляется уму моему страшным чудовищем, но сердце видит в нём тысячи питательных для себя надежд».

«Любезный батюшка», отставной подполковник Фёдор Андреевич Рылеев, служивший главноуправляющим киевскими имениями князей Голицыных, был скуп, ворчлив, несговорчив, годами не отвечал на письма сына. Занятый своими делами и заботами, он мало интересовался духовным миром подростка, был далёк от того, чем жил и о чём мечтал юный поэт. Присылать деньги на книги он систематически «забывал», считая увлечение сына детской затеей.

Но страсть Рылеева к книгам разгоралась. В них душа юного поэта искала чудесного. Отказывая себе порой в самом необходимом, он умудрялся приобретать всё новые и новые сочинения.

Надев в 1814 году мундир прапорщика артиллерии, Рылеев участвовал в заграничных походах русской армии. Здесь, по его признанию на суде по делу декабристов, он впервые заразился свободомыслием, познакомился с сочинениями современных публицистов – Биньона, Бенжамена Констана и других.

Возвратившись на родину, Рылеев в полной мере испытал все тяготы и лишения кочевой жизни бедного армейского офицера. Пыльные дороги, утомительные марш-броски, ежедневные многочасовые занятия с солдатами, учебные стрельбы и тренировки, глупые распоряжения невежественных командиров нередко выводили Рылеева из душевного равновесия. Единственным утешением в этой серой, однообразной армейской жизни были занятия литературным творчеством и книги. В местечке Вежайцы, расположенном неподалеку от прусской границы, Рылеев, как и другие офицеры части, квартировал в скромной крестьянской избе. Свой мрачный приют и себя «в мечтах, с пером в руке» он правдиво описал в стихотворном послании «Друзьям (в Ротово)». При этом Рылеев не забыл написать несколько строк и о своих верных друзьях – книгах, которые скрашивали трудности походной жизни и душевное одиночество:

Там кипа книжек рядом
Любимейших лежит;