Тайны книжных переплётов. 50 почти детективных историй

Волнуйся подо мной, угрюмый океан.
Я вижу берег отдалённый,
Земли полуденной волшебные края;
С волненьем и тоской туда стремлюся я,
Воспоминаньем упоенный…

Владимир Броневский находился в особо близких отношениях со своим дядей Семёном Михайловичем. Летом 1815 года Броневский-младший сопровождал феодосийского градоначальника в инспекционной поездке по Южному берегу Крыма: проверялась организация карантинной службы. Несколько сотен трудных вёрст они проехали по гористой местности, рискуя погибнуть под камнепадом, сорваться в пропасть. Об этом необычном и рискованном путешествии Владимир Броневский увлекательно рассказал в своей книге «Обозрение Южного берега Тавриды. В 1815 году». Примечательно, что первое издание книги было выпущено в 1822 году в Туле, в типографии Губернского правления. Вторым изданием книга вышла в 1825 году в Петербурге на немецком языке. Позднее она была переведена на польский. В русском издании книги Броневский впервые обосновал необходимость перенесения Главного правления Черноморского флота в Севастополь, отметив при этом, что Херсон, Николаев и Одесса построены на «невыгодных местах».

16 лет отдал Владимир Броневский флотской службе. В 18о2 году, окончив Морской кадетский корпус, он был произведён в мичманы и отправлен на Балтику. В 1805 году принял участие во Второй Архипелагской экспедиции кораблей Балтийского флота под командованием адмирала Д. Н. Сенявина. В 1806 – 1807 годах нёс службу на фрегате «Венус». Участвовал в морских сражениях с французами у берегов Далмации. Отличился, взяв в плен вражескую полушебеку[3 - Полушебека – судно гребного флота, оснащённое артиллерийскими орудиями. Имело две мачты и бушприт, косые паруса с гафелями.]. В 1807 году участвовал в Дарданелльском сражении против турецкого флота. Командовал береговой батареей при отражении турецкого десанта на острове Тенедос. В этом сражении Броневский был ранен в руку и плечо. За это сражение он был удостоен ордена Святого Владимира 4-й степени.

В 1808 – 1809 годах на пленённом в Афонском сражении турецком корабле «Седд Аль-Бахр» Броневский стоял в Триесте. В 1810 году был произведён в лейтенанты флота. С 1811 по 1818 год его служба проходила в Севастополе. В 1818 году Владимир Броневский вышел в отставку в чине капитан-лейтенанта. За участие в 18 морских кампаниях получил звание Георгиевского кавалера. Яркая и насыщенная флотская биография!

Многое из того, что было пережито за годы флотской службы, Броневский талантливо описал в своих книгах, посвящённых морю, морским походам и баталиям. Самым значительным произведением писателя стали «Записки морского офицера», изданные в четырёх частях в 1818—1819 годах. Броневский посвятил свой труд Второй архипелагской экспедиции, целью которой было укрепление баз русского флота на Ионических островах во время войн Третьей и Четвертой антифранцузских коалиций и Русско-турецкой войны 1806 – 1812 годов.

В предисловии к своему сочинению Броневский писал: «В полной надежде на снисхождение отечественной публики предлагаю историческое повествование сего достопамятного похода и вместе путевые мои замечания, мысли и впечатления, изложенные в хронологическом порядке. Счастливым почту себя, если просвещенные читатели удостоят благосклонным принятием сей первый труд мой и если принесу удовольствие служившим тогда на флоте и в 15-й пехотной дивизии в Корфу находившимся офицерам изображением тех битв, где каждый из них имел неотъемлемую часть своей славы».

Историческая правдивость и подробность «Записок» делает этот труд не только важным историческим источником военной кампании, но и документальным свидетельством мужества и патриотизма российских моряков. Вот что писал по поводу сочинения Броневского академик Е. В. Тарле в предисловии к монографии о кампании адмирала Д. Н. Сенявина: «Записки В. Броневского занимают совсем особое место: Сенявин давал ему возможность читать и использовать ряд документов, которые либо не были отданы в адмиралтейство по той или иной причине, либо затерялись. Броневский описывает военные действия не только с согласия, но и с одобрения адмирала. Он уверенно говорит о планах и соображениях адмирала, которые Сенявин не хотел почему-либо изложить в официальных рапортах. Записки Броневского восполняют некоторые не дошедшие до нас официальные документы».

Заслужив известность как писатель-маринист, Броневский пробует себя и как переводчик. В 1824 году он переводит на русский язык роман «Манеринг» одного из самых известных писателей своего времени Вальтера Скотта, произведения которого отличались особой событийной занимательностью.

Гораздо меньше, чем о литературном творчестве Броневского, сохранилось сведений о его творчестве как художника-мариниста. За несколько лет поисков автору этих строк удалось найти репродукцию лишь одного из его живописных произведений. На нём изображён один из эпизодов героического сражения русских кораблей под командованием контр-адмирала А. С. Грейга с турецкой эскадрой.

За восемь лет службы в тульском Александровском училище Броневский многое сделал для улучшения преподавания здесь гражданских и военных наук. Как педагог он стремился к тому, чтобы воспитанники училища были всесторонне образованными и культурными людьми, настоящими патриотами своего Отечества. Его труд воспитателя будущих офицеров был оценён начальством. В 1828 году Броневский «пошёл на повышение» – получил назначение в Петербург. Здесь ему была предложена должность помощника директора и инспектора классов привилегированного Пажеского корпуса.

В 1833 году Владимир Броневский окончательно расстается со службой и уходит в отставку в чине генерал-майора. С этого времени он целиком погрузился в сочинительство. Его произведения печатаются в «Благонамеренном», «Соревнователе Просвещения», «Вестнике Европы», «Сыне Отечества» и других периодических изданиях. Наряду с морской темой Броневский проявляет серьёзный интерес к истории казачества. В 1834 году выходит в свет его капитальный труд в четырёх частях «История Донского войска».

В Санкт-Петербурге Броневский находился в гуще научной и культурной жизни. Его заслуги были отмечены членством в Императорской академии наук. Он состоял членом Вольного общества любителей российской словесности, наук и художеств, Общества истории и древностей российских, редактировал морскую часть известного своей полнотой и академической точностью «Энциклопедического лексикона» А. А. Плюшара.

По свидетельству «Военной энциклопедии» И. Д. Сытина (1911 – 1915), известный русский славист В. И. Ламанский называл Броневского «одним из самых лучших в своё время, живых знатоков славянских земель» и признавал за ним «право на почётное место в ряду деятелей в истории сношений России с южными и западными славянами».

Незадолго до своей кончины Броневский написал критическую рецензию на «Историю Пугачёва» А. С. Пушкина, опубликовав её (за подписью «П.К.») в январской книжке журнала «Сын Отечества» за 1835 год. В рецензии, в частности, высказывалось сожаление, что Пушкин не написал «Историю Пугачёва» «кистию Байрона». Поэт воспринял критику в свой адрес болезненно, однако некоторые замечания признал справедливыми.

Полтора столетия В. Б. Броневский относился к числу «забытых» писателей, о которых помнили лишь историки. Однако в наши дни его сочинения вновь обрели массового читателя. В 2015 году «Записки морского офицера» были переизданы московским издательством «Кучково поле» в серии «Военные мемуары». Примеру столичного издательства последовал и автор этих строк, опубликовав на страницах журнала «Таврия литературная» книгу Броневского «Обозрение Южного берега Тавриды. В 1815 году». Это яркое и живое повествование о природе Южного берега Крыма, его красотах, быте и нравах местных жителей.

«Молодые якобинцы негодовали»

Есть у книголюбов особенность, которая отличает их от обычных читателей. Книголюбу недостаточно даже несколько раз перечитать полюбившееся произведение. Всегда хочется хоть однажды в жизни, но увидеть и прочитать книгу в том виде, в каком она в первый раз появилась на свет. Я уже не говорю о всепоглощающем трепетном желании иметь эту книгу на своей книжной полке! Страсть эта мучительна, как бессонница, но порывы её оправданны и благородны.

Держа в руках поражающие простотой и изяществом тоненькие тетрадочки-главы пушкинского «Евгения Онегина», рассматривая обложку выпущенного в Москве, в университетской типографии первого издания «Мёртвых душ», выполненную по рисунку самого Гоголя, листая страницы романа Л. Н. Толстого «Война и мир» в издании П. И. Бартенева, острее и глубже чувствуешь непреходящее значение бессмертных творений человеческого разума. Между тобой и великими писателями прошлого словно рушится барьер времени. Невольно ощущаешь себя их современником и первочитателем…

Фонды Тульской областной универсальной научной библиотеки в этом отношении всегда готовы оказать книголюбу добрую услугу. На книжных полках одного из редкостных по полноте и значимости для областных центров книжных собраний дремлют древние фолианты парижских и лейпцигских издателей конца XVI – начала XVII века, рукописные русские книги времён Ивана Грозного, уники Петровской эпохи, прижизненные издания Кантемира, Державина, Сумарокова, Крылова, Жуковского, Пушкина, Некрасова, Герцена, Льва Толстого и многих других выдающихся представителей русской и зарубежной классической литературы.

Кажется, прикоснись к этим книгам, сними их с полки – и они оживут, поведают о сокровенном. Беря в руки ту или иную старую книгу, того и гляди, откроешь для себя что-то новое, ранее не известное. Некогда почти все редкостные старинные издания, хранящиеся здесь, принадлежали частным лицам, размещались в библиотеках дворянских усадеб, были любимы, читаемы, чтимы. Поэтому на полях старых книг нередко можно встретить карандашные пометки, дарственные надписи, записи о времени и месте приобретения книг. Фонды библиотеки изучены ещё не в полной мере. Может быть, именно в этом и скрыта волнующая прелесть общения с ними?

С этой библиотекой я подружился ещё в студенческую пору, и она не раз дарила мне радость удивительных открытий. Не единожды обнаруживал я на библиотечных полках такое, что до меня никто не замечал. Однажды, например, открыв шестой том Полного собрания сочинения Н. С. Лескова, выходившего в 1889 – 1896 годах в Петербурге в издательстве А. С. Суворина, я чуть было не потерял дар речи. В руках моих находился тот самый крамольный шестой том, который, как значилось в специальной литературе, был полностью уничтожен по приказанию обер-прокурора Святейшего синода К. П. Победоносцева! В этом томе находились произведения писателя, обличавшие нравы русского духовенства. Прочитав его, чиновники из цензурного комитета доносили в Главное управление по делам печати: «Вся шестая книга сочинений Лескова, несмотря на неоспоримую общую благонамеренность автора, оказывается, к сожалению, дерзким памфлетом на церковное управление в России и на растление нравов низшего духовенства. Бесспорно, большинство вышеприводимых рассказов появлялось в периодической печати, но они появлялись отрывочно и в разное время. Сгруппированные же и появляющиеся ныне одновременно, они производят впечатление угнетающее, представляя дело православия как бы погибающим».

Из-под рук царских палачей печатного слова чудом спаслось лишь несколько экземпляров книги, которые хранятся ныне в четырёх крупнейших библиотеках страны. Тульская областная библиотека – пятая! В 1890 году шестой том сочинений Н. С. Лескова был переиздан, но уже в виде, угодном правительству и церковникам.

О другом маленьком открытии хочется рассказать подробнее.

Хорошо помню тот день. Я работал тогда в школе, преподавал историю. Готовясь к очередному уроку с семиклассниками, решил для пущей убедительности принести на занятия один из томов вышедшего в 1816 – 1829 годах первого издания знаменитой «Истории государства Российского» Н. М. Карамзина. По правде говоря, мне и самому хотелось увидеть карамзинскую историю в самом что ни на есть «первопечатном» виде. Ведь именно такой читали её Пушкин, Жуковский, декабристы. Появление карамзинской «Истории» вызвало неоднозначную реакцию у современников, разделило русское общество на две части. Одни ликовали, воспевая талант историографа, другие, прочитав первые тома, с юношеской горячностью сочиняли разительные эпиграммы:

В его «Истории» изящность, простота
Доказывают нам, без всякого пристрастья,
Необходимость самовластья
И прелести кнута.

Работники библиотеки не сочли мою просьбу слишком дерзкой и выдали мне первый том карамзинского сочинения «на дом». (В те годы это было ещё возможно!)

Каковы же были мои удивление и радость, когда я открыл титульный лист. Чуть ниже его центра, близ правого края, отчетливо виднелась небольшая овальная печатка, выполненная чёрной мастикой: «Степана Бегичева».

Так вот кому принадлежала эта книга!

Имя одного из активных участников ранних декабристских организаций, близкого друга А. С. Грибоедова Степана Никитича Бегичева (1785 – 1859) известно всем, кто знаком с историей декабристского движения, с жизнью и творчеством автора бессмертной комедии «Горе от ума».

Но печатка декабриста оказалась лишь первой ласточкой. Достаточно было перевернуть несколько страниц, как последовало новое, еще более неожиданное открытие. Поля многих книжных страниц оказались исписанными карандашом. На некоторых листах имелись подчеркивания в тексте, сделанные все тем же карандашом.

Часть записей читалась легко. Некоторые из них пришлось разглядывать через увеличительное стекло. Почерк явно несовременный. Орфография – старинная, с «ятями» и твёрдым знаком в конце слов, да и о Карамзине речь идёт не как об умершем, а как о живом человеке. Ясно, что записи (комментарии к тексту) сделаны вскоре после выхода книги из печати. По крайней мере, до 1826 года, когда умер Карамзин. И сделать их мог не кто иной, как сам хозяин книги – Степан Никитич Бегичев.

Но догадка, даже самая, казалось бы, очевидная, нуждается в тщательной проверке.

Чтобы точно определить принадлежность записей, необходимо было сличить их с уже известными и не вызывающими сомнений автографами декабриста. Где же взять образец почерка Бегичева? Личного его фонда не сохранилось ни в одном архиве страны. Следовательно, автограф надо искать там, где хранятся документы Грибоедова. Бегичев в течение многих лет переписывался с Грибоедовым. Но из примечаний известного литературоведа Н. К. Пиксанова к третьему тому выпущенного в 1917 году в Петрограде Полного собрания сочинений можно узнать, что подлинники писем Бегичева к своему другу, к сожалению, не сохранились.

Будь что будет! Делаю запрос в Москву, в Центральный государственный архив литературы и искусства. Неудача. Автографов Бегичева в архиве нет. В фонде Грибоедова есть лишь формулярный список Дмитрия Никитича Бегичева – брата декабриста, небезызвестного в своё время литератора, автора «Семейства Холмских» и других нравописательских повестей, воронежского губернатора, покровительствовавшего поэту Кольцову. Обращаюсь в Ленинград, в рукописный отдел Пушкинского дома (Института русской литературы Академии наук СССР). Опять неудача. В фондах института хранятся лишь два письма Грибоедова к С. Н. Бегичеву. Но учёный секретарь рукописного отдела М. И. Малова рекомендует мне обратиться в Государственную публичную библиотеку имени М. Е. Салтыкова-Щедрина, где, по ее данным, хранится подлинник письма С. Н. Бегичева к В. Ф. Одоевскому.

Вскоре из публичной библиотеки пришел конверт с фотокопией письма С. Н. Бегичева В. Ф. Одоевскому, датированного маем 1839 года. Оно-то и разрешило сомнения. Пометки на страницах книги Карамзина сделаны рукою Степана Никитича Бегичева!

Обратимся теперь к пометкам на полях книги, попробуем восстановить обстановку, в которой они были сделаны, мысли и чувства, вызванные у декабриста чтением карамзинской истории.

Конец 10-х годов XIX столетия… Молодая Россия в лице лучших представителей дворянства, гордо называвших себя «детьми 1812 года», уже бросила вызов России старой, отживающей. На смену первым тайным политическим обществам пришла новая, более крепкая тайная организация «Союз благоденствия». Разрабатывается устав организации – «Зелёная книга», строятся планы уничтожения крепостничества, вызревают замыслы «военной революции».

Тогда-то и вышло в свет сочинение придворного историографа и идеолога консервативной России Николая Михайловича Карамзина, еще более углубившее противоречия между двумя лагерями русского общества. Будущие декабристы встретили многотомный исторический труд почитаемого ими писателя с неприязнью. «Молодые якобинцы негодовали, – писал в автобиографических записках А. С. Пушкин, – несколько отдельных размышлений в пользу самодержавия, красноречиво опровергнутые верным рассказом событий, казались им верхом варварства и унижения».

В числе «якобинцев» был и 33-летний штаб-ротмистр кавалергардского полка Степан Никитич Бегичев, принятый в 1817 году в одну из ранних декабристских организаций (возможно, Союза спасения) по рекомендации Никиты Муравьёва, а впоследствии ставший участником «Союза благоденствия».

Члены тайного общества не могли, конечно, высказывать свои протесты по поводу официоза Карамзина в открытой форме, через легальную печать. Их возражения проявлялись главным образом лишь в устной форме, в спорах и беседах в дружеском кругу. Даже в частных письмах делать это было небезопасно, на такое решались немногие.

По свидетельству крупнейшего знатока эпохи декабризма академика М. В. Нечкиной, из глубины времен до наших дней доходят лишь отдельные отголоски этих споров. Известны высказывания и протесты против концепции Карамзина, сделанные в момент выхода в свет его «Истории» членами тайного общества Никитой Муравьёвым и Михаилом Орловым, а также суждения будущих декабристов А. О. Корниловича и Г. С. Батенькова.

Находка книги из библиотеки Бегичева позволила расширить известный круг критиков официального историографа, стала свидетельством идейного единства в рядах «Союза благоденствия», придала новые штрихи портрету декабриста.

Каковы же основные направления критики Бегичевым карамзинского сочинения? Язык книжных пометок красноречив, ведь отражает он самые яркие и самые эмоциональные впечатления, непосредственно рождённые в минуты чтения.

С первых же страниц испещрённой пометками книги бросается в глаза сначала настороженное, а затем и резко отрицательное отношение Бегичева-читателя к Карамзину-автору, «с благоговением» (это слово подчеркнуто Бегичевым) представляющего «плод усердных двенадцатилетних трудов» императору Александру I.

Бегичеву было хорошо известно, что «История государства Российского» писалась Карамзиным по заказу самого царя и что обласканный самодержцем историограф задался откровенно монархической целью, подходил к анализу исторических процессов с точки зрения интересов дворянской аристократии.

Этим-то и вызвана его осторожность. Несколько раз подчеркивает Бегичев неправомерный, с его точки зрения, тезис Карамзина: «История народа принадлежит царю».

В завершающем абзаце авторского предисловия к «Истории», где Карамзин произносит здравицу: «…да не изменится никогда твёрдое основание нашего величия; да правила мудрого Самодержавия и святой веры более и более укрепляют союз частей», Бегичев выделяет словосочетание «мудрое Самодержавие» и делает следующий комментарий: «Вот конёк, на котором г-н Карамзин в продолжение всей истории более всего выезжает».