Инквизитор. Раубриттер

Уже стемнело, ламп на балконе было мало, а свет из зала почти не попадал сюда, только музыка долетала из открытых дверей.

– А ещё тебе наказано следить за мной, – сказал Волков, пытаясь разглядеть лицо монаха в сумерках.

Но монах не собирался лукавить:

– Конечно, приказано, – сразу согласился он, – и аббат Илларион просил писать о вас ему в Ланн, и епископ Малена просил сообщать ему о вас. Вы всех интересуете, чего ж тут удивляться? Но я вам что скажу, писать я им буду то, что мы с вами сами решим написать

Волоков не очень верил ему, уж больно хитер был этот человек. Мало того, что брат Семион был большой плут, так ещё теперь и следить за ним приставлен, следить да подталкивать. А ведь он всё ещё так и не решил, что ему делать. Может, он и не захочет затевать распри с соседями. Может, он надумает жить тихо и незаметно. А теперь что? Как теперь ему не начать распри, если к нему отныне будет этот плут вечно приставлен.

А плут словно мысли его опять услышал и сказал:

– Я скажу вам, господин, что для меня вы лучше всех святых отцов, в Фёрнебурге вы мне другом были, а им я всегда слугой был.

Волков поморщился от этих слов хитрого попа. Всё равно не верил он пройдохе. Но этого хитрого монаха лучше было держать при себе и делать вид, что доверяешь ему.

– Ладно, – сказал кавалер. – При мне будь. Но имей в виду, в земле моей, кажется, рыщет оборотень, – он сделал многозначительную паузу, – ты уж служи мне честно, а то не дай Бог, найдут тебя в овраге с растерзанным чревом… или и вовсе не найдут.

– Вы во мне не разочаруетесь, господин, – заверил его брат Семион.

Ох, ушлый был монах. За ним глаза да глаз был нужен.

А бал гремел музыкой, Волков вернулся в зал, а там духота страшная, уже и окна открыты, но сотни свечей горят, десятки людей танцуют. Он стал у стены, и как ураган на него налетела Брунхильда. Глаза горят, щёки пылают, вином пахнет. Подбежала, обняла:

– Ах, где же вы были, я уже четыре танца станцевала, а вас всё не видела. – Она обмахивал себя рукой. – Господи, как мне жарко, человек, человек вина со льдом мне!

– Может, хватит тебе? – Спросил Волков, ловя на себе взгляды людей. – Может, поедем к себе?

– Хватит? – Воскликнула красавица. – Бал только начался. А у меня пять танцев наперёд расписаны. – Она зашептала ему на ухо. – А сейчас… Следующий танец я с графом танцую.

Волоков на мгновение задумался. Он смотрел в тёмно-синие, а в темноте так почти сиреневые глаза этой красивой и молодой женщины и принимал решение, и решение это было для него непростым. Кажется, он начинал понимать, что прощается с ней.

Волков полез в свой кошель и достал оттуда склянку. Тот самый красивый флакон, что забрал он у Агнес. Он не без усилия откупорил флакон и всего пол капли капнул себе на палец.

– Что это? – Спросила Брунхильда, отпивая холодного вина.

– Благовония, – ответил он и одним движением эту каплю растёр по её горлу. – Иди, танцуй, только не умори этого старого хрыча.

Бал кончился едва ли не к полночи. Элеонора Августа давно попрощалась с Волковым и ушла спать, а Брунхильда всё танцевала и танцевала, меняя кавалеров. И между танцами граф не отходил от неё, как, впрочем, и другие мужчины. На зависть всем госпожам, сегодня королевой бала крестьянка, дочь содержателя харчевни и блудная девка. А он сидел на стуле возле стены, смотрел на танцы, пил вино и только ходил по нужде от этих вин, но почти не пьянел.

А когда всё закончилось, он забрал уставшую подругу и поехал к своему шатру. Они ехали под небом, засыпанным тысячами звёзд.

И она была счастлива, валялась на перинах в своей телеге, и всё болтала, даже не ругала Сыча, когда тот направлял телегу в ямы. А он ехал на своём коне рядом, всё молчал и слушал её. Молчал и слушал.

А когда они приехали и вошли в шатёр, так она разделась быстрее него и сама стала к нему ластиться. Дышала на него вином и страстью, обнимая его и целуя. А руки у неё сильные, груди тяжёлые, губы горячие, лоно жаждущее. И было в ней любви столько, что хватило бы на трёх других женщин. И хоть устал он в тот вечер, но как в волосы её попал, то будто в волны окунулся, что сил придали. Как запах её вдохнул, почуял, так стал он её брать и об усталости уже не думал. Хоть и нога у него болела, так он позабыл про боль. И брал её, и брал, не мог уняться очень долго. Откуда только силы брались?

Глава 8

– Господин мой, – щурилась Брунхильда на ночник, – что же вам не спится, петухи только проорали. Темень ещё. – И тут же охнула. – Ох, как голова болит. Словно в ней колокол бьёт.

– Спи, – ухмыльнулся Волков. Он погладил её по роскошному заду, что не был прикрыт одеялом, и вышел из шатра.– Максимилиан, Сыч, где вода? Мыться подавайте.

Едва всходило солнце, ехали они в замок. Волков не забывал свои обещания. Он ехал поговорить с графом по делу Брюнхвальда.

А во дворе замка уже суета, второй день турнира, распорядители готовятся, слугам дают распоряжения.

Он думал, что может застать графа, пока тот не уехал на арену, и еле успел. В приёмной графа уже толпились люди, то и дело слуга просил кого-то из них пройти в кабинет.

– Доложи, что Эшбахт просит аудиенции, – сказал Волков слуге, когда тот выпускал очередного посетителя.

Слуга кивнул, закрыл дверь, и почти сразу дверь снова открылась, из кабинета тут же вышел граф. Он был румян и бодр.

– Эшбахт, друг мой, здравствуйте! – Раскрыв объятия, он сразу пошёл к кавалеру и обнял его, словно год не видел. – Что привело вас ко мне в столь ранний час?

– Дело моего друга, моего офицера.

– Пойдёмте, пойдёмте. Сейчас вы мне всё расскажите.

Они уселись за стол, тут же на стол лакеи поставили закуски, холодное мясо, молоко с мёдом.

– Угощайтесь и рассказывайте. – Говорил граф с удивительным вниманием.

Волков угощался, рассказывал и, честно говоря, не думал о том, отчего граф к нему так благоволит. Он принимал это за природное радушие графа.

Но в процессе рассказа лицо графа менялось. От абсолютного радушия до гримасы сожаления. Ещё не закончив рассказ о делах Брюнхвальда, кавалер понял, что граф не поможет ему, и оказался прав:

– Друг мой, – с сожалением начал фон Мален, – как это ни прискорбно, но на дела городские влияние моё весьма ограничено. Я не могу влиять на городские гильдии. Да, все эти мерзавцы из городского консулата то и дело стоят у меня в приёмной, но как только пытаюсь сделать что-то в городе, так они как цепные псы кидаются на меня и суют мне под нос Хартию Вольного города, подписанную ещё моим дедом. Хорошо бы их всех перевешать, да всё руки не доходят.

– Значит, моему другу всё-таки придётся платить гильдии молочников и сыроваров, чтобы торговать своим сыром в городе? – Подвёл итог их беседы Волков.

Граф задумался на секунду, потом улыбнулся и сказал:

– Знаете что? Мы этим сквалыгам подложим небольшую свинью.

Мои земли доходят до города, прямо до восточных ворот. В землях своих я сам себе глава гильдии, пусть ваш друг ставит лавку в пятидесяти шагах от восточных ворот, там у меня стоит трактир, так вот, пусть прямо за трактиром ставит. И пусть там торгует своим сыром. Если сыр у него хорошо, как вы говорите, и цена будет достойна, то уж людишки как-нибудь дойдут до него.

– Спасибо вам, граф, – сказал Волков, – а сыр у него отличный, он привёз вам воз сыра на пробу. А как же ему благодарить вас?

– Ах, да пусть хоть двенадцать талеров в год платит для порядка. – Отмахнулся граф и тут же забыл это дело, словно его волновало что-то другое, а дело про сыр было лишь помехой для этого. – Эшбахт, как вы считаете, понравился ли вашей сестер вчерашний бал? Говорила ли она что-нибудь про него?

– Так это был первый бал в её жизни, она о нём всю дорогу только и говорила.

Тут пришёл слуга и что-то шепнул на ухо графу.

– Господи, да неужели нельзя без меня этот вопрос решить?! Распорядись, чтобы повара сами рассчитались! – Раздражённо говорил тот и, когда слуга быстро ушел, продолжил. – Извините, друг мой. Сами понимаете, много гостей – много хлопот.

Волков понимающе кивал головой.

– Значит, говорила? – То ли задумчиво, то ли осторожно продолжал фон Мален. – Она вчера много танцевала, кажется.