Необыкновенная жизнь обыкновенного человека. Книга 1. Том 1

Это письмо было последним, полученным Марией Александровной от своего зятя. Дальше в стране развернулись такие события, что связь с Сибирью совершенно прекратилась, и, конечно, ни писем, ни обещанных денег она так и не получила.

* * *

Дмитрий Болеславович Пигута оставлен нами, когда он, похоронив сестру и убедившись в том, что её младшими детьми занялись родственники их отца, второго мужа сестры, а старшего взяла к себе бабушка, смог наконец уделить время и своей семье.

Он, как в своё время и в Медыни, продолжал служить в земской управе санитарным врачом и, как и там, успел нажить немало врагов среди промышленников и торговцев.

Город Кинешма и весь уезд в то время были одним из центров прядильно-ткацкой промышленности, на окраинах города находились десятки мелких фабричек и заводов, было несколько и крупных мануфактур, имелось достаточно лавок и лавчонок. Случаев для споров с санитарным врачом всегда находилось более чем достаточно: нарушения санитарных правил допускал чуть ли не каждый хозяйчик, загрязнения промышленными отходами мелких рек и речушек, впадавших в Волгу, производились самым беззастенчивым образом; грязь и ужасающая антисанитария в рабочих бараках и посёлках вызывали высокую заболеваемость и смертность, особенно среди детей. Это вызывало со стороны Дмитрия Болеславовича возмущение и стремление как-то сократить вопиющие нарушения минимальных санитарных норм, но это требовало огромной энергии, постоянного нервного напряжения и массы времени.

К нервному напряжению на службе присоединилось и то, что разлад в его семье нарастал. После рождения ребёнка – мальчика, названного Костей, которому было суждено стать единственным её сыном, Анна Николаевна Пигута не только не обрела спокойствия духа, но, наоборот, жестоко обидевшись на мужа, пренебрегшего ради больной сестры и матери своим супружеским долгом и ради них не присутствовавшего при её действительно тяжёлых родах, почти возненавидела всех его ближайших родственников, и в первую очередь мать и сестёр.

Обида эта усугублялась тем, что Дмитрий Болеславович, теперь почти не скрываясь, посылал довольно значительные деньги не только сестре Лёле, но и матери – на содержание Бори, и матери Мирнова – на содержание младших детей Нины. Эти суммы отрывались от более чем скромного семейного бюджета и, конечно, значительно ухудшали материальное положение семьи.

Несмотря на то, что и Дмитрий Болеславович, и Анна Николаевна работали, вследствие растущей дороговизны и значительной утечки средств на помощь родственникам мужа они действительно концы с концами сводили с большим трудом.

Анна Николаевна работала в это время сестрой милосердия в военном госпитале, постоянно находилась среди молодых людей, способных ухаживать за каждой мало-мальски интересной женщиной. Она же в свои двадцать девять лет стройной фигурой и довольно яркой красотой привлекала внимание многих и всегда находилась в окружении поклонников – выздоравливающих офицеров. Желая как-то отомстить мужу, продолжавшему сорить деньгами, содержа чуть ли не всех своих «бедных родственников», Анна Николаевна флиртовала с этими молодыми людьми и, хотя держала всех своих обожателей на расстоянии, нервы мужу этим трепала порядочно. Тем более что, рассказывая о своих «победах» ему, преувеличивала и их значение, и их глубину, надеясь этим вернуть его интерес к себе, своей семье… Она продолжала любить своего Митю и считала его самым лучшим человеком, но не умела бороться за свою любовь.

После Февральской революции Дмитрий Болеславович Пигута восстановил свои связи с партией эсеров, и в новом земстве, уже как член управы и уездный санитарный врач, стал занимать более солидное положение. К своим служебным обязанностям он стал относиться ещё более серьёзно и строго. Теперь он почти целыми днями пропадал в командировках на различных промышленных предприятиях или в земстве, участвуя в различных заседаниях и совещаниях. Эта бурная деятельность так его захватила, что он с весны 1917 года совсем забросил свою семью и почти перестал писать матери, хотя деньги время от времени ей и переводил.

Те фабриканты и заводчики, а также и управляющие их предприятиями, которые раньше с санитарным врачом и разговаривать-то не хотели, в его претензиях видели прямое ущемление своих интересов и, как правило, почти всегда находили себе поддержку в высоких уездных или губернских кругах, теперь скрепя сердце были вынуждены принимать члена уездной земской управы Пигуту достаточно вежливо, покорно выслушивать его замечания, и, если и не выполнять его требования немедленно, то, во всяком случае, давать клятвенные заверения, что все отмеченные недостатки будут в ближайшее время устранены.

Кинешемский промышленный район, так же, как и Ивановский, имел большое количество текстильных предприятий, и, естественно, на них находилось большое количество промышленного пролетариата, поэтому не удивительно, что и в Кинешме, и в Иваново-Вознесенске, наряду с управами, подчинёнными Временному правительству, организовались так же, как и в столицах, Советы рабочих депутатов. И что интересно: требования земского врача, направленные на устранение каких-либо санитарных нарушений на том или ином предприятии, часто не принимались во внимание управой, но всегда встречали поддержку Совдепа. Дмитрий Болеславович заметил это и всё чаще стал обращаться за помощью в Совет, чем, конечно, вызвал возмущение и у земских деятелей, и у своих партийных коллег.

Волна Октябрьской революции, начавшись в Петрограде 25 октября 1917 года (по ст. стилю), до Кинешмы докатилась буквально за несколько часов, и 27 октября в Кинешме, так же, как в Ярославле, Костроме, Иванове и некоторых других городах промышленного центра России, рабочими и солдатами, находившимися там, лозунг «Вся власть Советам!» был полностью осуществлён.

Буржуазные органы самоуправления: земства, городские управы и тому подобные учреждения, сохранявшиеся при Временном правительстве, не имея никакой опоры среди основной массы населения этих городов, сдали власть Советам почти без сопротивления. Так и в Кинешме: власть к совдепу перешла без каких-либо эксцессов. Большая часть отделов земства упразднилась, вместо них были созданы новые, во главе которых встали представители рабочего класса, многие из которых были большевиками.

После ликвидации уездной земской управы перестал работать и Дмитрий Болеславович Пигута: в совдепе должности санитарного врача не имелось. Семья существовала только на заработок Анны Николаевны и попала поистине в бедственное положение. Дмитрий поехал в Рябково к отцу, который помог продуктами питания. Тогда же пришлось организовать небольшой огородик за сараем, в котором работал сам Дмитрий Болеславович.

Так длилось до июня 1918 года, когда при Кинешемском совдепе организовался отдел здравоохранения, главой его был назначен врач Круглович, знакомый с Пигутой. Вспомнив энергичного и преданного своему делу человека, Круглович предложил ему возглавить всю санитарную работу в городе и уезде. Дмитрий Болеславович согласился, с этого времени он и стал вновь служить своему любимому делу и вскоре, как он сам говорил, буквально через несколько дней, убедился, что только эта власть смотрит на дело здравоохранения по-серьёзному, по-настоящему.

Почти сразу же после установления советской власти в Кинешме произошли определённые изменения и в госпитале, в котором служила Анна Николаевна Пигута. В течение нескольких дней из госпиталя исчезли почти все офицеры, за исключением только очень тяжёлых больных, исчез кое-кто из врачей, но основная масса служащих осталась на месте и, хотя и с некоторым страхом, встретила прибывшего в госпиталь комиссара, одетого в простую солдатскую шинель; на его предложение продолжать служить в госпитале, который теперь стал называться Первым Кинешемским советским военным госпиталем, ответила согласием. Осталась служить в должности сестры милосердия и Анна Николаевна. Начальником госпиталя назначили бывшего ординатора одного из отделений – Николая Васильевича, молодого врача, между прочим, одного из поклонников Пигуты.

* * *

Установление советской власти в Кинешемском уезде, в том числе и в Рябково, произошло немного позднее, чем в самом городе, но к середине декабря 1917 года Советы организовались и там.

Ещё с конца 1915 года распоряжением уездных властей больница в Рябково была занята под лазарет для военнопленных чехов. У них имелся свой врач и несколько человек охраны из русских солдат. Старый доктор Пигута вёл амбулаторный приём в оставленной ему амбулатории, стационарных больных вынужден был помещать в маленькую адищевскую больничку. Кроме того, он работал и как член уездной комиссии здравоохранения, организованной при Кинешемском земстве.

Четвёртого февраля 1917 года в усадьбе Рябково от небрежного обращения больных военнопленных с огнём произошёл пожар. Никаких противопожарных средств в самой усадьбе не было; пока приехала пожарная команда из Судиславля и собралась пожарная дружина села Рябково, весь старый помещичий дом сгорел дотла, а следовательно, сгорели и лазарет, и те несколько палат, в которых работал Болеслав Павлович Пигута, сгорела и его квартира.

Сам Болеслав Павлович, занятый спасением больных, потерял при этом пожаре почти всё своё имущество: сгорела мебель, большая часть одежды, почти полностью сгорела старинная библиотека Шиповых, помещавшаяся в квартире Пигуты. Пожарным удалось отстоять лишь два флигеля, находившихся вблизи от дома: в одном, как мы помним, когда-то была амбулатория, а в другом ранее помещалась контора химического завода, в своё время купившего дом у наследников Шиповых. Ещё до пожара контора переехала в новый дом, построенный возле завода, и в момент несчастья в этом флигеле жили солдаты и медперсонал лазарета.

После пожара военнопленных перевезли в г. Судиславль, а Болеславу Павловичу разрешили поселиться во втором флигеле с тем, однако, чтобы в этом же флигеле была организована и амбулатория. Там Болеслав Павлович и стал жить. В амбулатории он продолжал вести приём заводских рабочих и населения села и близлежащих деревень в ещё более плохих и трудных условиях, чем раньше. Почти всё медицинское имущество рябковской больницы сгорело, а приобрести что-либо новое в то время было просто невозможно. Кое-что удалось починить, кое-что выпросить у соседей, но, вообще, не хватало даже самого необходимого.

Флигель, в котором когда-то была школа, организованная Марией Александровной Пигутой, пустовал, и старый врач начал хлопотать об организации в нём больницы для населения, так как больничка в Адищеве была удалена от села более чем на три версты, да и по размерам не годилась.

По этому вопросу он обратился в уездный Кинешемский совет, дело происходило уже в начале 1918 года. Но пока длились эти хлопоты, флигель занял вновь организованный волостной совет, и после получения из уезда разрешения на открытие больницы Болеслав Павлович натолкнулся на сопротивление местных властей. Председатель волостного совета, человек в уезде и волости новый, мало того, что отказался освободить незаконно занятый дом, узнав, что главным человеком, добивающимся освобождения его, является врач, бывший барин, чуть ли не помещик и владелец всей усадьбы, решил применить к Болеславу Павловичу административные меры.

Не разобравшись путём в деле, а может быть, и наслушавшись наговоров врагов старого доктора, он распорядился о реквизиции у Пигуты всего уцелевшего после пожара имущества и приказал выселить того из занимаемой в другом флигеле квартиры.

К счастью, и в Рябково, и в Кинешме нашлось немало людей, хорошо знавших Болеслава Павловича и пользовавшихся достаточным авторитетом, они вступились за него. Получил он и поддержку от рабочих химического завода, несколько лет лечившихся у него и ценивших опытного врача.

Вмешательство всех этих людей вызвало в Рябково представителя уездного совета, потребовавшего прекращения всех мер, начатых волостным советом, возвращения всего незаконно реквизированного, а также немедленного освобождения флигеля, принадлежавшего больнице. Всё это происходило, конечно, не так быстро, как мы об этом рассказываем, и Болеславу Павловичу пришлось порядочно поволноваться, пока всё пришло в относительный порядок. А ведь он уже был немолод – 70 лет. Кроме того, почти весь 1917 год он проболел: на пожаре основательно простудился, началось воспаление лёгких. Эта болезнь, вообще серьёзная для пожилых людей, в то время, когда для лечения её не имелось даже самых простейших медикаментов, большею частью оканчивалась смертельно. И хотя в этом случае она и не привела к трагическому исходу, всё же основательно подорвала силы этого когда-то могучего человека.

Когда-то он был главой довольно большой семьи, а в старости остался один: жена его с ним не жила уже около двадцати лет, старшую дочь он оттолкнул, младшая умерла. Даша, так и не оправившаяся после пневмонии, давшей осложнение на сердце, тоже умерла ещё в апреле 1916 года. А сын, единственный член семьи, с которым старик поддерживал ещё связь, хотя и жил не особенно далеко, последнее время был так поглощён и работой, и неурядицами в своей семье, с которыми никак не мог справиться, что виделся с отцом редко. Сам же он после перенесённой болезни выезжать из Рябково в Кинешму или ещё куда-нибудь почти перестал.

Единственное, что поддерживало силы старого доктора, – это его увлечение работой, во время которой он забывал все свои невзгоды и недуги. Несмотря на возраст, он всё ещё отправлялся по первому зову в больницу или на дом к больному в любое время и любую погоду и оказывал ему посильную помощь, хотя в большинстве случаев эти вызовы материально никак не возмещались. При страшной скудости средств и медикаментозных возможностей он продолжал выхаживать и вылечивать тяжелейших больных.

Его самоотверженный труд создал ему такой авторитет, благодаря которому попытка обидеть его вызвала быстрое вмешательство властей и многочисленных пациентов, и была пресечена.

Болеслав Павлович ещё с 1910 года приобрёл известность и как врач-общественник: он был самым деятельным и активным членом Кинешемского уездного санитарного совета и провёл немало предложений по расширению лечебной сети в заволжской части уезда.

В 1918 году доктор Пигута был одним из самых активных и энергичных борцов с эпидемией испанки – тяжелейшего заболевания, прокатившегося по всей Европе и унёсшего множество жизней. Сотни людей, болевших ею в Кинешемском уезде, обязаны были своим спасением именно этому старому врачу…

* * *

Но было и ещё одно обстоятельство, скрасившее эти трудные годы жизни Болеслава Павловича и во многом способствовавшее сохранению бодрости его духа.

В конце 1916 года в рябковскую школу приехала учительствовать молодая вдова, потерявшая мужа на войне, Зинаида Михайловна Полянская, ей было около сорока лет.

В ноябре 1916 года Болеслав Павлович, путешествуя по первой пороше по заячьим следам (тогда он ещё продолжал увлекаться охотой), встретил в лесу молодую женщину, которая ему была незнакома. Та смущённо обратилась за помощью, объяснив, что приехала в эти края недавно, решила прогуляться в лесу, да, видно, не заметив, зашла довольно далеко и теперь не знает, как добраться до дома.

Выяснив, что незнакомка живёт в селе Рябково, Болеслав Павлович заявил, что он сам оттуда и уже возвращается домой с охоты и, конечно, проводит её до села. Дорогой они разговорились и почувствовали расположение друг к другу.

Когда Зинаида Михайловна узнала, что её провожатый – тот самый старый доктор Пигута, о котором ходила слава в селе как о самом лучшем докторе в уезде, то была поражена его бодрым видом. По рассказам она знала, что врачу Пигуте уже много лет, он удивил её общительностью и весёлостью (всю дорогу рассказывал смешные охотничьи приключения). Она разрешила ему (по его просьбе) в ближайшее время навестить её.

Болеслав Павлович однажды воспользовался этим разрешением, а потом его посещения стали чуть ли не ежедневными. Проведя почти двадцать лет в одиночестве, он был рад новому свежему человеку. Эта молодая ясноглазая, светловолосая, стройная женщина покорила его. Все его мысли были заняты только ею.

Со своей стороны, и Зинаида Михайловна, не сойдясь ни с кем из учителей рябковской школы и чувствуя себя поэтому одиноко и даже беспомощно, невольно обрадовалась этому знакомству. Ей доставляло большое удовольствие беседовать с умным, начитанным и ещё так по-молодому энергичным и бодрым человеком.

Вскоре их обоюдная склонность перешла в сердечную дружбу. Молодая женщина тоже стала бывать в старом рябковском доме, с удовольствием пользоваться старинной библиотекой и угощать старого доктора своими домашними лакомствами. В свою очередь Болеслав Павлович преподносил ей собственные охотничьи трофеи, которых добывал немало.

Иногда он задумывался о своём двусмысленном положении, ведь он не был разведён, и думать о новом браке не имел права, да и разница в возрасте была слишком велика. Но прекратить свои отношения с Зиной он уже не мог.

После пожара Зинаида Михайловна помогла Болеславу Павловичу устроиться на новой квартире, а когда он заболел, то и ухаживала за ним как сиделка. Она знала, что у него есть жена и дети, и что по возрасту он ей годен в отцы, но всё-таки храбро взяла на себя все заботы об этом уже дряхлеющем человеке, не думая о будущем.

Известно, что Болеслав Павлович, без особого старания со своей стороны и даже желания, нравился женщинам, немудрено поэтому, что он так быстро сумел пленить и её.

К концу 1918 года они уже жили как муж и жена, и Зинаида Михайловна переехала из села в квартиру Пигуты. У старого доктора Пигуты образовалась новая семья.

Из прежней семьи он продолжал поддерживать связь только с сыном, и во время одного из посещений последним Рябково представил ему свою молодую, пока ещё неофициальную жену.

И тут невольно хочется понять: знала ли обо всём этом законная жена Болеслава Павловича? Нет, она ничего не знала и так и не узнала до конца своей жизни. Единственным связующим звеном между Рябково и Темниковым была Даша. С ней поддерживала переписку Мария Александровна, сообщая темниковские новости, от неё же, в свою очередь, узнавала всё, что происходило в Рябково. После смерти Даши эта единственная ниточка оборвалась.

Изредка кое-что об отце и Рябково сообщал матери Дмитрий Болеславович, но он не сообщил ни о пожаре в Рябково, ни о том, что у отца образовалась новая семья. Очевидно, он не хотел излишне волновать мать, а кроме того, ему было неловко за отца. Ведь в душе он не одобрял его поступка, и хотя к Зинаиде Михайловне относился с достаточным уважением, а впоследствии даже и материально помогал ей, он всегда оставался обиженным за мать.

Глава девятнадцатая