Необыкновенная жизнь обыкновенного человека. Книга 1. Том 1

Мальчики поняли только одно, что царя, и всех его родственников, и ещё каких-то министров нет и не будет больше никогда. Что теперь настала свобода и что все должны этому радоваться. Один из солдат, тоже говоривший с крыльца, сказал, что пора кончать войну. Но после него говорили другие, которые кричали, что войну нужно обязательно продолжать, потому что теперь Россия свободная и немцам отдавать её нельзя. И Боря, и Юзик были согласны с последними, они тоже не хотели, чтобы Россию отдали немцам.

Во время выступления одного из ораторов (ребята вскоре узнали, что так называют тех людей, которые кричат с крыльца) Боря увидел Олю. Она с каким-то высоким прыщавым гимназистом несла большой картонный щит, на нём было приколото много красных бантиков. На шее у Оли висела железная кружка, такая же, как в церкви у дверей. На кружке написано: «В пользу раненых». Они проходили по рядам, люди доставали деньги, бросали их в кружку, а Оля прикалывала им бантик, сняв его со щита.

Боря не вытерпел и закричал:

– Оля, приколи и мне!

Девушка услыхала, что-то сказала гимназисту, сняла со щита два бантика, подбежала к Боре и Юзику и приколола на их форменные рубашки по бантику.

Вскоре всем младшим ребятам все эти речи и неподвижное стояние на мокрой и грязной площади надоело, у многих промокли ноги. Кое-кто начал похныкивать. Учителя, поговорив между собой и с кем-то из стоявших на крыльце, которое почему-то стало называться трибуной, получили разрешение увести учеников младших классов и распустить их по домам.

Когда ребят уводили с митинга, Боря рассказал Юзику, что он вчера не видел знакомого городового. И тут они обратили внимание, что и сейчас на площади ни одного городового не было. Раньше, как только собирался народ во время какого-нибудь праздника, на площади сейчас же появлялись городовые, как говорили, для порядка, а сейчас?..

Боря не выдержал и спросил у Бориса Рудянского, с которым был немного знаком и мимо которого их колонна как раз проходила:

– Боря, а где же городовые?

Тот засмеялся:

– Чудак, так ведь революция же! Городовые сидят в кутузке. Раньше они всех сажали, а теперь сами пусть попробуют, как там сладко. У нас теперь народная милиция, видишь людей с красными повязками – это милиционеры, они вместо городовых за порядком следят.

И тут Боря заметил, что и у Рудянского имелась красная повязка, он спросил:

– А ты тоже милиционер?

Юноша гордо усмехнулся:

– А как же, почти весь наш класс вступил в милицию.

– У тебя и ружьё есть?

– Конечно, завтра мы на пост заступаем.

Но тут этот интересный разговор был прерван, шедший впереди надзиратель, заметив, что Алёшкин и Ромашкович задержались и затормозили движение всего строя, обернулся и строго потребовал:

– А ну, господа, быстрее.

Пришлось идти. Учеников первых и вторых классов привели во двор гимназии и распустили по домам, объявив, что занятий по случаю революции не будет три дня. Приятели пошли домой, гордо выпятив груди, на которых горели красные бантики.

В течение неожиданных каникул Боря и Юзик, как, впрочем, и все девчонки и мальчишки их возраста, бегали по городу с митинга на митинг, а они проводились всюду, где только можно было собраться людям: в мужской и женской гимназии, в городском училище и здании управы, на площадях и просто на улицах.

Ребята шныряли между взрослыми, пытались понять смысл речей ораторов, запоминали и старались помогать в пении новых, революционных песен. Мешали всем взрослым, получали толчки и подзатыльники, затевали между собой драки, разбегались при окриках старших, мирились и снова мчались куда-нибудь.

В один из каникулярных дней, вечером, в женской гимназии собрались учащиеся старших классов на свой гимназический митинг. Случайно узнав об этом, на него пробрались и наши приятели. В рекреационном зале на небольшой эстраде поставили стол, покрыли его красной материей, за ним уселось несколько человек гимназистов и гимназисток, их почему-то называли «президиум». Мальчишки подобрались поближе и, устроившись на полу, слушали горячие выступления старшеклассников, клеймивших позором царский режим, что-то яростно кричавших про кровопийцу-царя, про войну, про свободу для всего народа и ещё про многое, многое, что было непонятно и довольно скучно. Наши друзья уже собрались удирать с митинга, но тут началось интересное.

Один гимназист, выйдя на эстраду, вместо речи прочитал стихотворение, за ним стал читать другой, под аккомпанемент рояля одна девушка спела песню, за ней другая, – песни новые, ранее не слышанные. И стало уже совсем интересно, когда почти все присутствовавшие запели хором. Руководил пением незнакомый студент, тут же разучивали и пели и совсем новые песни: «Мы кузнецы, и дух наш молод, куём мы счастия ключи…», «Вихри враждебные веют над нами…», «Смело, товарищи, в ногу, духом окрепнем в борьбе…». Повторялись и уже немного знакомые: «Марсельеза» и другие. В пении и ребята принимали посильное участие.

Глава семнадцатая

На здании бывшего полицейского участка вместо герба и царского флага теперь висел красный флаг. На дверях на фанерной дощечке написано: «Народная милиция». Ребята уже знали, что все сидевшие там до революции арестанты выпущены, а на их месте сидят пойманные городовые.

Освобождение арестованных произошло в тот же день, как в Темникове стало известно о революции, то есть четвёртого марта 1917 года. Произошло оно стихийно. В камерах участка находилось несколько человек неблагонадёжных, готовящихся к отправке в Тамбов, несколько крестьян, задержанных за поджог итяковского барина и тоже ожидавших отправки в Тамбов, и два не то вора, не то разбойника.

Освобождены были все, и если неблагонадёжные остались в городе и стали активными участниками происходящих событий, крестьяне-поджигатели поторопились как можно скорее уйти в свою деревню, то два вора скрылись в неизвестном направлении. Вскоре в Темникове участились случаи воровства и ограблений, многие считали, что это действуют выпущенные на волю бандиты.

Может быть, это было и так, но, вероятнее всего, тут действовали и те, кто содержался в тюрьмах и других городов, ведь во всех населённых пунктах губернии, как и в самом Тамбове, освобождение заключённых производилось так же. Кроме того, в них имелись и тюрьмы, а Темников принадлежал к тем редким городам России, где тюрьмы не было.

В памяти Бори Февральская революция (а через несколько лет он узнал, что она именно так и называлась) сохранилась как сплошные митинги и собрания, на которых без конца говорили и пели песни.

В Темникове, как, наверное, и во многих захолустных городках, революция эта прошла бескровно. Все власть предержащие лица пользовались государственными каналами связи, об отречении царя и об образовании Временного правительства они узнали значительно раньше, чем остальные жители города. Понимая, что им может не поздоровиться, эти лица заблаговременно исчезли: земский начальник, становой пристав, городской голова и многие чиновники из полиции и других учреждений ещё до того, как весть о революции дошла до жителей Темникова, куда-то незаметно выехали.

Появился новый председатель управы, в прошлом, кажется, уездный агроном, была создана народная милиция, арестованы остававшиеся в городе городовые. На этом революционные действия и закончились.

Для всех учебных заведений, в том числе и гимназий, особых изменений не произошло. Темнели на стенах классов прямоугольники невыгоревшей краски после снятых царских портретов. В утреннем богослужении перестали молиться о здравии его императорского величества и о даровании ему победы над супостатом, то есть над немецким Вильгельмом, а стали молиться о победе над врагом православного христолюбивого воинства.

Вот, пожалуй, и все перемены, которые пришли в марте 1917 года. Остальные гимназические дела продолжали идти своим чередом. Правда, некоторые учителя стали приходить на уроки не в установленных мундирах, а в обычных пиджаках, да кое-кто из гимназистов старших классов не носил форму. Причём некоторые явно пользовались тем, что стало очень трудно с приобретением материи.

Ждали Пасхальных каникул. Перед ними, как всегда, чтобы получить хорошие отметки за четверть, гимназисты, особенно младших классов, занялись зубрёжкой.

Манкировали занятиями только ученики восьмого класса: часть из них активно ораторствовала на многих митингах и собраниях, иногда проводившихся во время уроков. Некоторые записались в народную милицию, проводили время в разных дежурствах и даже на уроки являлись с красными повязками на рукавах и револьверными кобурами на поясе. Кое-кто, пользуясь ослаблением гимназической дисциплины, пропускал уроки просто из лени, рассчитывая на то, что раз революция, то и в экзаменах будет послабление.

В младших классах дисциплину пока ещё удавалось сохранить, и потому и Боря с Юзиком вынуждены были своё бесцельное шатание по улицам забыть.

На гимназических собраниях, помимо общих рассуждений о революции и пения революционных песен, стали возникать вопросы, касающиеся школьной жизни, и прежде всего приняли решение об изгнании классных надзирателей, о прекращении ведения кондуита (так назывался журнал, заполняемый надзирателями) и об изъятии из программы так называемых мёртвых языков: греческого и латыни.

При обсуждении второго вопроса почти все говорили о том, что эти языки отнимают много времени, а никому не нужны, особенно теперь, после революции. И хотя ученики первого и второго класса этих предметов ещё не изучали, они с таким же единодушием проголосовали за то, чтобы их упразднить, в их числе были и Боря с Юзиком.

Бабуся, узнав о собрании и принятом на нём решении, только руками развела и с возмущением сказала:

– Ну, если теперь ученики сами начнут определять программу своих занятий, то учение пойдёт на славу!

В женской гимназии мёртвые языки не преподавались, и бабуся только понаслышке знала, какая это трудная и скучная вещь, она и сама не раз в беседах с преподавателями говорила:

– Учение этим языкам – лишь пустая трата времени!

Но согласиться с тем, что этот вопрос могут решать сами ученики, она не могла, в её понятии такие действия в корне подрывали школьную дисциплину.

На другой день выборные – гимназисты седьмого и восьмого классов явились с этим решением к директору гимназии Чикунскому. Тот их спокойно выслушал, хотя уже само появление в его кабинете выборных от учащихся явилось случаем необыкновенным, и обещал обсудить (что было ещё необыкновеннее) вопрос на педагогическом совете.

Торжествующие делегаты сообщили товарищам о результатах переговоров с директором, и все были удивлены и обрадованы его покладистостью. В коридорах гимназии несколько дней с жаром обсуждали свою победу. Все считали, что тут, конечно, сыграла роль революция.

Ведь каких-нибудь полгода назад Чикунский не только не стал бы разговаривать с делегатами от учащихся и даже что-то им обещать, он просто их не принял бы. И может быть, им за участие в такой делегации пришлось бы поплатиться пребыванием в гимназии.

Через неделю объявили результаты рассмотрения просьб гимназистов на педсовете. Должности классных надзирателей и кондуит упразднялись, а в отношении мёртвых языков было разъяснено, что этот вопрос может быть рассмотрен при составлении программы на будущий учебный год, а пока их придётся учить и сдавать экзамены.

Хотя требования были удовлетворены и не полностью, гимназисты ликовали: всё-таки это победа. С этого времени авторитет ученических собраний значительно возрос. Им было невдомёк, что ещё до их собрания в мужскую и женскую гимназии от окружного инспектора поступило распоряжение о сокращении штата классных надзирателей и классных дам и о выставлении отметок по поведению ученикам в специальной графе обычного классного журнала.

Так или иначе, но после Пасхальных каникул ни надзирателей, ни кондуита в мужской гимназии больше не было. Хотя по второму требованию и не было получено положительного ответа, многие перестали посещать эти уроки по собственной инициативе. В журналах против фамилий таких злостных лентяев появились жирные двойки и даже колы, но они никого не смущали.