Корабль подошел достаточно близко, чтобы я мог разглядеть трех человек, сидящих перед кормовой площадкой. Один из них был священником – по крайней мере, одет в длинную черную рясу. Именно он встал и помахал, повернувшись к нашим стенам. Я на приветствие не ответил.
– Кто бы они ни были, приведи их в главный дом, – приказал я Бергу. – Пусть посмотрят, как я пью эль. И подожди вправлять мозги Олафу.
– Подождать, господин?
– Давай сначала послушаем, что за новости нам привезли. – Я кивнул в сторону корабля, поворачивающего к узкому входу в беббанбургскую гавань. Насколько было видно, груза на судне нет, а гребцы выглядели измотанными. Похоже, корабль доставил срочные вести.
– Он от Этельстана, – предположил я.
– От Этельстана? – переспросил Берг.
– Корабль ведь не нортумбрийский, так? – У нортумбрийских кораблей острые штевни, тогда как южные корабелы предпочитали широкий нос. К тому же на судне крест, а это на нортумбрийских кораблях редкость. – Да и кто еще станет использовать попов в качестве гонцов?
– Этельстан.
Понаблюдав, как корабль входит в канал порта, я свел Берга со стены:
– Позаботься о гребцах. Пошли им еды и эля, а треклятого попа веди ко мне.
Я поднялся в дом. Там двое слуг отчаянно воевали с паутиной, орудуя двумя длинными ивовыми метлами с пучком перьев на конце. Бенедетта следила за тем, чтобы из крепости изгнали всех пауков до единого.
– У нас гости, – сообщил я ей. – Так что войну с пауками придется отложить.
– Это не война, – возразила женщина. – Я люблю пауков. Только не у себя дома. А что за гости?
– Думаю, посланцы от Этельстана.
– В таком случае мы должны принять их соответствующим образом! – Она хлопнула в ладоши и распорядилась установить скамьи. – И установите трон на помосте, – последовал ее приказ.
– Это не трон, – сказал я. – Просто чудная скамья.
– Уфф! – Этот звук Бенедетта издавала в тех случаях, когда досадовала на меня. Я усмехнулся, и это только сильнее распалило ее. – Это трон, – отрезала она. – А ты – король Беббанбурга.
– Владетель, – поправил ее я.
– Ты не в меньшей степени король, чем эта дубина Гутфрит, – женщина сделала знак, отгоняющий нечисть, – или Овейн, или кто там еще.
Это был старый спор, и я не стал его продолжать.
– Пусть девушки принесут эль, – приказал я. – И еды какой-нибудь. Желательно не тухлой.
– А ты облачишься в черное одеяние. Я дам.
Бенедетта была родом из Италии. Еще девочкой работорговцы похитили ее из дома, а потом ее продали. Она успела побывать невольницей в разных странах христианского мира, пока не оказалась в Уэссексе. Я освободил ее, и теперь она стала хозяйкой Беббанбурга, хотя и не моей женой. «Бабушка, – частенько говорила мне Бенедетта, неизменно осеняя себя при этом крестом, – запрещала мне выходить замуж. Утверждала, что это навлечет на меня проклятие! Мне по жизни хватило зла. Теперь я счастлива, и чего ради мне навлекать на себя проклятие бабушки? Она никогда не ошибалась!»
Я нехотя дал ей напялить на меня дорогое черное одеяние, но отказался надеть покрытый бронзой венец, принадлежавший моему отцу. Затем уселся на скамью и стал ожидать прихода священника. Бенедетта пристроилась рядом.
С солнечного света под пыльные своды большого беббанбургского дома вступил мой старый друг. Это был отец Ода, ныне епископ Раммесберийский, высокий и представительный в длинной черной сутане с каймой из темно-красной материи. Сопровождавшие его два западносаксонских воина покорно отдали моему слуге мечи и проследовали за Одой.
– Любой бы решил, – произнес епископ, подойдя ближе, – что видит перед собой короля!
– Так и есть, – подхватила Бенедетта.
– А тебя любой бы принял за епископа, – сказал я.
Он улыбнулся:
– Милостью Божьей, лорд Утред, я и есть епископ.
– Милостью Этельстана, – уточнил я, потом встал и поприветствовал гостя, обняв его. – Тебя стоит поздравить?
– Если хочешь. Сдается, я первый дан, ставший епископом в Инглаланде.
– Так это теперь называется?
– Это куда проще, чем представляться первым епископом-датчанином в Уэссексе, Мерсии и Восточной Англии. – Он отвесил поклон Бенедетте. – Госпожа, рад снова видеть тебя.
– И я рада встрече, милорд епископ. – Итальянка слегка поклонилась.
– Ого! Так молва ошибается! Изящные манеры живы в Беббанбурге! – Он широко улыбнулся мне, довольный своей остротой, и я улыбнулся в ответ.
Ода, епископ Раммесберийский! Единственным достойным удивления фактом являлось то, что Ода был даном, сыном языческих переселенцев, вторгшихся в Восточную Англию в войске Уббы, которого я убил. И вот теперь дан и сын язычников-родителей стал епископом в саксонском Инглаланде! Это возвышение было заслуженным. Ода человек ловкий, умный и, насколько я мог судить, на редкость порядочный.
Возникла небольшая заминка, так как Финан, видевший прибытие Оды, пришел поприветствовать его. Ода был с нами во время обороны лунденских ворот Крепелгейт – схватки, обеспечившей Этельстану трон. Я не был христианином и не любил христианство, но трудно питать неприязнь к человеку, который бок о бок с тобой сражался в жестоком бою.
– О, вино! – воскликнул Ода при виде слуги, после чего обратился к Бенедетте: – Без сомнения, благословленное итальянским солнцем?
– Оно больше похоже на мочу франкских поселян, – буркнул я.
– Госпожа, его обаяние просто неистощимо, не так ли? – отозвался Ода, усаживаясь. Потом он посмотрел на меня и коснулся тяжелого золотого креста на груди. – Лорд Утред, я принес вести. – Голос его сделался серьезным.
– Так я и думал.
– Которые тебе не понравятся. – Ода смотрел на меня.
– Которые мне не понравятся, – повторил я, ожидая продолжения.
– Король Этельстан в Нортумбрии, – спокойно сообщил епископ, по-прежнему глядя мне в глаза. – Он вошел в Эофервик три дня назад. – Ода помедлил, как если бы ожидал взрыва возмущения с моей стороны, но я молчал. – Король Гутфрит неправильно истолковал наше появление и сбежал.
– Неправильно истолковал, значит, – протянул я.
– Вот именно.
– И дал деру от тебя и Этельстана. Прям вот от вас двоих?
– Нет, конечно, – ответил Ода все тем же спокойным тоном. – Нас сопровождали две с лишним тысячи воинов.
Навоевавшись по горло, я хотел жить в Беббанбурге, слушать, как длинные волны разбиваются о берег и как ветер вздыхает над крышей дома. Я понимал, что мне остались считаные годы, но боги милостивы. Мой сын – взрослый мужчина и унаследует обширные владения, я до сих пор могу скакать на коне и охотиться, и у меня есть Бенедетта. Темперамент у нее как у перегревшейся на солнышке куницы, это верно, но она преданная и нежная и блеском своим озаряет хмурое беббанбургское небо, и я ее люблю.