Сказ столетнего степняка

При Хрущеве была спущена команда сверху: каждая казахская семья имела право держать только одну лошадь или корову и три барана. И опять над нашим народом сгустились тучи, всем казалось, что тени прошлого нависают над степью. В страхе некоторые зарезали лишний скот: «Да хоть поедим мяса вдоволь, а там будь что будет!» А многие переписывали лишнюю голову на имя родственников, у которых не было скота. Помню курьезный случай. Мы спрятали одну корову у троюродных родственников, живущих по соседству. Тут приезжает уполномоченный на велосипеде проверять наличие скота. Это был русский мужик, немного подвыпивший. Мы показали свой двор, он осмотрел и все аккуратно записал в кожаную толстую тетрадь красным карандашом. Вежливо распростился и вышел. Во дворе родственника играли наши внуки. Он подходит к ним и спрашивает: «Корова есть?!» Дети были польщены, что такой большой начальник – русский обращается к ним с уважением и спрашивает о важном деле. Они наперебой, стараясь быть полезными, закричали: «Корова?! Есть! Есть, конечно!» И повели уполномоченного в сарай, где была спрятана лишняя корова. Но их путь преградила та самая вдова Рахия – хозяйка дома. Она говорит: «Коброба нету, коброба нету!» – и не пускает в сарай. И тут, как назло, корова замычит во все горло! «Вот ты говоришь, нету, а она, коровушка-то, мычит!» – смеется уполномоченный. А Рахия не теряется и повторяет: «Коброба нету! Раз я говорю нету – значит, нету!» Покачал головой этот русский, видать, прошагавший войну, вздохнул глубоко, сел на свой велик и укатил дальше. О чем он думал, что чувствовал, нам не известно, но факт: корову все-таки не записал в свою кожаную тетрадь красным карандашом! И оставили нас в покое.

Время Хрущева еще запомнилось хлебными давками в магазине Конного двора.

За хлебом в магазине выстраивалась огромная очередь с раннего утра. Люди рвались к заветной полке магазина и дрались буквально за каждый метр. Кто покрупнее, посильнее, вытесняли остальных и добирались первыми, но получали всего по две булки хлеба на руки. Завоза хватало только половине очереди, а оставшиеся без хлеба уходили, матеря всех лысых на свете.

Однажды моя внучка добровольно пошла за хлебом и попала в самую гущу разьяренной голодной толпы. Ее чуть не раздавили, и она, еле живая, выбралась оттуда, пришла домой вся в слезах. На нее смотреть было жалко. И мы после этого никого из своих не пускали за хлебом и пекли его дома. Было и такое.

Степняк, хоть и имеет официальный статус города, больше похож на большой поселок. Он раскинулся во всю ширь, согласно своему названию, в степи, и как бы состоит из множества объединенных в одно целое аулов. Булак басы – Исток родника называется наш аул, по-русски – Черкал, а дальше – Абай, Ирмовка, Казаул-Казахский аул, Жоке аяк-Джукаяк, Капай, Кирпичный сарай, Шанхай, Центр, Октябрь, Первомайка, Конный двор.

В шестидесятые годы добыча золота уже заметно снизилась. Но элеватор работал в полную мощность и его вентиляторы гудели на всю округу, особенно когда кипела уборочная страда.

В Степняке особенно выделялся Дом культуры. Он был интересной архитектуры – большая часть двухэтажная, а крайняя, сценическая часть – как бы трехэтажная, с высокой крышей. Построили ДК еще в тридцатые годы из камня и кирпича на славу. Сказывают, что в первый год после естественной осадки здания одна стенка дала трещину, и инженера осудили за это аж на двадцать лет. А Дом Культурыдо сих пор стоит! Народ ходит туда на концерты и в кино.

Общественная баня в Степняке была в центре. Одноэтажное здание, построенное давным-давно, было очень крепким и теплым. Баня имела два моечных отделения – мужское и женское, парикмахерскую – и работала бесперебойно, точно по расписанию. Самое потрясающее – там продавали морс, газированный чудо-напиток. Золотистые пузырьки из граненого стакана взмывали вверх, заставляя ребятишек, затаив дыхание, делать большой глоток прохладной, освежающей чистоты и восхитительной сладости морс! Ни до, ни после степнякской бани я нигде не встречал такого отменного газированного напитка!

На стадионе проходили футбольные матчи на кубок района. В них постоянно участвовала команда Первой автобазы, которая была почти бессменным лидером района. С ними соперничали команды ДЮСШ, Второй автобазы и некоторые совхозные команды. И матчи были бескомпромиссные, азартные. Зрители разделялись на несколько групп и драли глотки, поддерживая своих любимцев.

Народ жил, трудился, развлекался и с надеждой смотрел в будущее. А будущее нам обещали светлое – коммунизм.

А мы жили в бараках, построенных где-то в тридцатых, сороковых годах. И нам в голову не приходило, почему мы живем в бараках? Барак был достоянием народным, высшим достижением строительства социализма. Барак олицетворял советское лагерное общество, социалистическое общежитие. Был некой моделью. Толстенные, крепкие каменно-кирпичные стены казались незыблемыми. Наши дети, внуки родились в бараке, для них он был родным домом. И мы думали, что проживем там до самого ухода в мир иной!

Маленькая комната и кухня, узкий коридор – вот и все. Слишком тесноватым кажется нам сейчас, а тогда иметь такую крышу над головой – было чуть ли не пределом мечтаний. В бараках жили в основном золотодобытчики – шахтеры и служащие, не каждый мог добиться желанного красного ордера на жилье. Бараки были очень крепкие, низенькие, на несколько семей, то есть, в одном бараке было несколько квартир. Стены толстенные и аккуратно сложены из природных камней, да так крепко, что позже, после развала СССР, когда хотели снести некоторые бараки, бульдозеры долго не могли разрушить их. Посредине каждой квартиры была большая печь, и в зимнюю стужу выдыхала она тепло жизни. Вообще люди жили спокойно, мирно и счастливо – после всех общенародных бедствий, голода и репрессий, войны и хлебных карточек, застойный период правления Брежнева для многих простых людей казался раем. Сизый дым, уходящий прямым столбом в синее, чистое небо в морозный день, еще издалека манил к себе, радовал душу… Со временем людям, в том числе и нам, расширили жилплощадь – разрешили соединить две квартиры в одну, и тогда получалось целых пятьдесят квадратных метров.

У меня было много товарищей и друзей других национальностей, среди которых выделялись Николай, русский, и Лион, немец. Николай был водителем грузовика марки ЗИС –Завода имени Сталина, а затем ЗИЛа – имени Ленина на автобазе, а Лион – сварщиком, мастером на все руки. Мы с ними были соседями – жили в одном бараке. Посередине –мы, справа –Николай, слева –Лион. Вот опять играла со мной судьба – вокруг опять русский и немец!

Три мира, три нации – в одном бараке, под одной крышей!

Николай Борисович Нестеров был родом из России. Выходец из простой рабочей семьи, он прошагал всю войну, был дважды ранен, имел ордена и медали. Огромного телосложения, рослый, сильный физически, он был уравновешенным, спокойным человеком. Большие синие глаза его излучали душевную доброту, он был очень отзывчивым и чутким. С ним было приятно беседовать и даже спорить. Потому что он умел слушать, терпеливо выслушивал собеседника и был по-своему справедлив. Отвечал искренне, без обиняков выражая свое согласие или несогласие, и самое замечательное в нем было то, что он никогда не переводил спор в ссору! Несмотря на все несогласия с мнением другого, на всю жесткость наших дебатов, в жизни он оставался таким же другом, каким был всегда!

Он был намного, аж на двадцать один год младше меня, и относился ко мне с почтением. Но это не мешало нам общаться по-соседски и дружить. Пользуясь привилегиями старшего по возрасту, я относился к Николаю и Лиону как к своим младшим братьям.

Николая иногда называл шутя Николаем Третьим. Вначале ему становилось не по себе, но со временем так привык, что, выпив, любил бахвалиться этим именем. Иногда даже знакомился с новыми людьми так:

– Николай… Не Второй, так Третий!

И заливался здоровым мужицким смехом.

Соседи, кто помоложе, обычно называли Николая «дядь Колей».

Мне очень нравились пирожки с квашеной капустой, которые мастерски пекла его жена Люба и щедро угощала нас. Она была очень жизнерадостной женщиной. Дородная, статная, крепкая домохозяйка, уверенная в себе, всегда говорила правду-матку, невзирая на лица. Гостей встречала всегда приветливо, но если кто, перебрав рюмку-другую, начинал безобразничать, могла любого поставить на место. Даже мужа, храброго воина Николая, останавливала метким словом, остудив излишний пыл. Открытую, с веселым нравом соседку уважали все. Ну, одним словом, была она настоящая русская баба из сказок.

У них было трое детей – мальчик и две девочки.

Дальний родственник моей снохи-немки Мариям Лион Вильверт, прозванный в народе Лейке, был интересным человеком. Я его называл куда – сват. Он был лет на тридцать младше меня, почти свободно говорил по-казахски. Удивительно, что немцы быстрее других осваивали наш язык, но говорили своеобразно, с большим акцентом, и речь у них была необычной. Наверное, смешивались логика и языковые особенности двух нации.

Однажды приехали к нему гости. Соседи-казахи спрашивают: кто приехал? Лейке думает, мучается, как поточнее объяснить им, и как ляпнет: «Ой, алги… катындыкы катын!» Дословно: «Ну, эта… бабья баба!»

Оказывается, приехала боле – кузина его жены из Белоруссии.

Добродушные казахи долго смеялись, подтрунивая над Лейке. Но тот не унывал и неустанно выдавал устные шедевры казахско-немецкого языка.

Его фамилия – Вильверт – напоминала нам слово вельвет – бархат, и казахи так и называли его: Лейке Белбет.

Его любимой немецкой пословицей была: «Реден ист зилбер, швайген ист голд! – Слово – серебро, молчание – золото!» Когда он говорил это по-немецки, потом переводил нам, мы с Николаем всегда удивлялись. До чего созвучны пословицы народов мира! Николай приводил свою версию на русский манер: «молчание – золото», а я вспоминал казахское: «Аз соз – алтын, коп соз – комир!» – «Мало слов – золото, много слов – уголь». Эта мудрость помогала всем нам в жизни, особенно в обществе. Но мы, три соседа, меж собой не очень-то придерживались этого правила и болтали, сколько хотели, иногда даже смешивая русско-немецко-казахскую речь. Дело в том, что Лейке рос среди казахов в ауле и хорошо знал наш язык, а Николай тоже давно жил в Казахстане и многое понимал, хотя не мог говорить, как Лейке. И благодаря Лейке, который мастерски вставлял в свою русско-казахскую речь сочные немецкие выражения, мы с Николаем обогатили наш фронтовой немецкий меткими словами языка Гете и Гейне.

Сварщик Лейке был в почете, как и шофер грузовика Николай. Один подвозил кому что надо, а другой приваривал сломанные железные вещи, необходимые в домашнем хозяйстве. Однажды, рассказывал Лейке, его убедительно попросила одна апа – бабушка починить очень нужные, важные вещи. Приезжает Лейке к ней домой на своем «Урале» – трехколесном чуде-мотоцикле того времени, загруженный аппаратурой для сварочного дела. Смотрит, бабушка выносит во двор алюминиевую миску и кружку с дырочками на дне! Усмехаясь, из уважение к ее возрасту пытаясь сдержать свое возмущение, что его побеспокоили такими мелочами и вынудили притащить целый багажник оборудования, он с трудом объяснил бабушке, что эти вещи не подлежат сварке. Бабушка не могла поверить, что такой мастер, тем более немец, не может подчинить такие простые вещи, как миска и кружка! Лейке убеждает ее, что теперь ее кружка и миска пригодны только для полива цветов. И он продырявливает дно миски и кружки еще в нескольких местах гвоздем. Бабушка, добрая душа, и этому рада!

– Это лейка Лейки! – рассказывала она потом всем соседям.

Вот такой он наш сосед, немец Лион – по-казахски Лейке!

Его жена Зоя была белоруской. У них было четверо детей – два сына и две дочери, и все говорили по-казахски.

Оба моих соседя любили наш кумыс и казы-карта – конину. Их дети, а позже и внуки, стали любителями нашего курта – сушеного творога.

Изредка мы, трое соседей, устраивали себе праздник. Николай растапливал свою баньку, запасались выпивкой, хорошей закуской, и мы отдыхали на славу.

Я водку пить начал еще при советской власти, в далекие двадцатые годы. Ну, а на войне фронтовые сто граммов стало нормой для солдата. В зимнюю стужу, в сырых окопах без них было туговато. А дернешь сотку, и светлее становится, и чувствуешь себя героем! Даже под огонь идти легче.

– Ну, че, жахнем по стопочке? – было нормой общения, признаком доброжелательности.

Но также важно было знать норму и не перебарщивать, ибо водка не терпит баловства. Девиз древнего мудреца Солона – ничего чрез меру – тут как раз кстати. Что поделаешь, такова правда – водка была нашим спутником жизни, вакциной, наркотой, называйте, как хотите. Мы запивали водкой душевную боль, горечь судьбы и украшали радости земные.

Парились от души – полдня не выходили из бани. Раздевалка была просторная, и мы обожали сидеть там подолгу после парилки. Болтали о том, о сем, рассказывали анекдоты, даже политические, и смеялись над идиотизмом любого пошиба. Иногда затрагивали очень сложные темы, и тогда спорили до хрипоты.

Особенно блаженствовали в зимнюю стужу. Заходишь с мороза в парилку – ох, какое это удовольствие! А как напаришься – бегом на задворки, на мороз – поваляться в чистом снегу! Сравнить русскую баню ни с чем невозможно! После снежного объятия – опять в парную – бой-бой-бой!

Баня для нас была не просто баней. Она была потайным местом, где мы прятались от мирских сует, самодурства власть имущих, да и от всего прочего. Там могли дать волю голой правде, распирающей грудь, раздирающей душу. Сидя в старенькой, деревянной баньке, своими смелыми словами сотрясали каменные стены Кремля и толстенные устои диктаторского общества. Дело в том, что в шестидесятые годы наступила так называемая хрущевская оттепель, и поэтому мы могли уже говорить более свободно.

Народ, воодушевленный оттепелью, когда был развенчан культ личности Сталина, и в стране стало свободнее, уже начал поднимать голову. Помню, как в середине шестидесятых годов в нашем ауле Булакбасы – Черкале, совершали тасаттык – религиозный обряд, когда мусульмане приносят в жертву барана или корову и молят Всевышнего, чтобы он направил на их землю обильные дожди, дал богатый урожай хлеба и сена. И вот, собрался народ, в большом казане – котле варится мясо, аксакалы – белобородые старейшины восседают на холме, а в центре Абсалям хаджи в окружении мулл проповедует шариат – исламский кодекс. Он был на один мушел – цикл годоисчисления в двенадцать лет – старше меня, и тогда ему было уже под восемьдесят. Вообще его звали Габдусалям, но народ переиначил на казахский лад это арабское имя – Абсалям. Он при жизни стал легендой, два раза пешком совершал паломничество в Мекку.

И случилась с ним невероятная история. В тридцатые годы к нему домой приходит хороший знакомый и просит спрятать какую-то котомку до определенного времени. Абсалям хаджи, как настоящий мусульманин, бережно хранит доверенный ему узелок, даже не спрашивая о содержимом. Оказывается, там было спрятано алтын – золото, ворованное из рудника. Вскоре бдительные органы арестовали вора, и в ходе следствия выяснилось, что золото находится ухаджи. Приехали, обыскали, нашли и изъяли золото, завернутое в тряпье. И привлекли Абсаляма хаджи к уголовной ответственности как соучастника преступления, дали срок и посадили в тюрьму. Советские работники были рады, что избавились от хаджи, народ недоумевал. Никому из ответственных товарищей в голову не приходило, что они таким образом спасли его от неминуемой гибели! Дело в том, что через некоторое время в стране начались репрессии и гонения – многих религиозных деятелей расстреляли или посадили на очень долгие сроки. А Абсалям хаджи отсидел свой срок как обычный уголовник и вернулся домой.

Потом еще много раз его подвергали гонениям, требуя, чтобы он отказался от своей религии. Но Абсалям хаджи стойко выдержал все испытания и стал настоящим духовным лидером нашего края. Его почитали не только казахи, но и все мусульмане – татары, ингуши, балкарцы, независимо от национальности. Он был достоин высокого имени религиозного наставника, его предки, выходцы из рода Курсары Керей, были известными в округе хаджи. И вот теперь, воспользовавшись тем, что время жесточайших репрессий ушло, хаджи решил помочь высыхающей земле и напомнить своим землякам о религиозном обряде тасаттык. Он говорил о могуществе и милости Аллаха, голос его звучал твердо. И тут подъехали на мотоцикле трое милиционеров в служебной форме. Люди встревожились, все-таки тень недавнего прошлого еще беспокоила всех. Милиционеры были казахами, увидев сколько аксакалов во главе с самим Абсалямом хаджи собрались здесь, они поубавили свой пыл. Подойдя к собравшимся, они с почтением поздоровались.

Милиционеры не смогли прямо говорить о цели своего визита и уклончиво объяснили, что их направило сюда районное руководство, встревоженное запахом дыма в степи. На что аксакалы ответили, что они осторожны и не допустят пожара, и пригласили товарищей милиционеров отведать мяса курбандык – принесенной жертвы. Те поблагодарили и поспешно ретировались.

Люди совершили обряд тасаттык полностью, помолились Всевышнему и съели мяса. Это событие взбудоражило не только наш район, но и всю республику. Неслыханная дерзость в стране Советов, руководимой коммунистической партией – публично приносить жертву аллаху и массово молиться! Вскоре появился фельетон в республиканском журнале политической сатиры «Ара – Шмель», и начались разборки по инстанциям. Естественно, в открытую наказать Абсаляма хаджи, авторитетного в народе аксакала, не могли. Но зато досталось многим другим, якобы допустившим такое безобразие. Те отговаривались как могли и приводили весомый довод – дожди-то, причем обильные, после тасаттык все-таки были! Таким явлением природы тайком были довольны и в райкоме, сказывал народ, и поэтому особо жесткие меры по отношению якобы виновных не принимались.

Двое сыновей Абсаляма хаджи, работающие водителями на автобазе, под влиянием отца начали совершать намаз. Об этом стало известно в райкоме партии. Секретарь райкома по идеологическим вопросам вызвал братьев в свой кабинет и отчитал беспощадно, подверг, так сказать, идеологической обработке. Он напомнил им, что, Маркс говорил, что «религия – опиум для народа», и посоветовал побыстрее протрезветь, пока им не промыли мозги до костей!

– Если Ленин сказал, что бога нет, значит, бога на самом деле нет! Компартия продолжает дело вождя. Мы, коммунисты – атеисты, и терпеть бога и всякие таинственные силы не намерены! – пригвоздил главный идеолог района.

И чтобы честные трудяги поняли важность вопроса, заключил без обиняков: – Если вы сейчас же не прекратите ваши религиозные рвения и агитацию среди населения, то будете высланы из нашего края в течение двадцати четырех часов!

Работяги пригорюнились, пришли к отцу и рассказали все как есть. Мудрый хаджи, переживший гонения и судилища, посоветовал сыновьям до поры до времени скрывать свои религиозные взгляды.

Да, в то время мирные трудяги тихо, спокойно жили и терпели все сумасбродства верховных вождей и их приспешников, рожали и воспитывали детей. Но упорно, сознательно, целенаправленно внедряли в сознание и душу своих детей родной язык и культуру, религию и традиции. Это была наша, народная борьба за самосохранение.