Сказ столетнего степняка

– Но вы же мусульмане, казахи! И вы же не пьете водку на похоронах! – взрывается Кочан.

– А это наше дело! Но что положено, то положено! Свекор помер, значит, вы должны выдать нам ящик водки!

Бедный Зигмунд Збигневич! Наверное, со времен Речи Посполитой ни один поляк не вступал в такой спор и не встречал такую железную логику! Качановский объясняет и так, и сяк, но женщина стоит на своем.

– Вот недавно умер же деверь нашей соседки Наташи, так им сразу дали ящик водки!

– Но они же русские! – взмолился Зигмунд Збигневич.

– Ах, вот как! Если русский умер, значит, положено ящик водки! А казах помер – не положено?! Что, нерусским поминать покойников нельзя!? Выходит, так по-вашему!? – ярится женщина пуще прежнего.

И она обвиняет преданного идеям и заветам Ленина коммуниста Качановского в предвзятости, разделении советских людей по национальности и по вере.

– Накачу-ка на вас в обком бумажку! Компартия учит, что мы единый советский народ. Значит, у нас должны быть одинаковые обычаи! А вы мешаете этому!

Я представляю себе Зигзага при этих словах. Он как огня боялся всякого рода бумажек наверх. А такая угроза вообще убила его. И он позвонил председателю потребсоюза и попросил, чтобы выдали этой женщине два ящика водки – одну на свадьбу сына, а вторую по случаю смерти свекра. Гордая победительница зашагала поспешно в сторону продснаба, а Качановский, качая поникшей головой, потянулся к графину с холодной водой.

А вообще, под давлением обстоятельств Зигзаг проявлял большую гибкость и отказывал, кому можно, стыдя людей несоблюдением обычаев предков. Но когда чувствовал, что ему не просто отделаться от назойливых просителей, особенно женщин, уступал, но с умом. Вот так иногда водочный вопрос перерастал в политический, с национальным оттенком.

Перестройка и постановление о борьбе с пьянством была не очень понятны народу. Народ не воспринимал смысла этих шагов правительства и терялся в догадках – что же за этим кроется?

На всякий случай, многие местные начальники переставляли мебель в рабочих кабинетах, перекрасили стены, окна, пол и потолки. Помню, посмеивались между собой – раньше столы для совещании стояли Т-образно, а теперь их переставили П-образно! Вот и перестроились!

Но время неумолимо диктовало свое и незаметно для нас приближались большие перемены. В декабре одна тысяча девятьсот восемьдесят шестого года в тогдашней столице Казахстана Алма-Ате – Алматы произошли известные декабрьские события. Решением Москвы руководителя республики Кунаева сняли и поставили русского Колбина. Случился взрыв негодования. Молодые казахи, в основном студенты и рабочие, вышли на центральную площадь выразить свое несогласие по этому вопросу. Это был неслыханный массовый открытый протест решению ЦК Компартии в Советском Союзе, который потряс тоталитарную систему власти огромной страны.

Казахская молодежь потребовала от ЦК и Советского правительства: каждому народу – своего руководителя! То есть, первым руководителем Казахстана должен быть казах!

Но власти не прислушались к гласу народа. Внутренние войска и милиция силой разогнали безоружных молодых людей, вышедших на площадь выразить свой гражданский протест против произвола кремлевских диктаторов. Потом начались гонения. Наказывали студентов, исключали из вузов, сажали в тюрьмы.

В дальних уголках республики пока ничего толком не знали об этом. Степь наполнилась слухами. В те дни узункулак – степной телеграф – заработал вовсю, потому что официальные источники молчали. Мало того, власти старались затыкать рот всем говорящим и вопрошающим на эту тему. Узнать судьбу своих детей-студентов родителям было нелегко. Телефонную и почтовую связь перекрыли на некоторое время, кажется, власти были серьезно встревожены и подстраховались на всякий случай.

А слухи были один страшнее другого. Говорили, что в город ввели войска, солдаты били саперными лопатами демонстрантов, поливали из водометов, убитых и избитых до полусмерти студентов вывозили за город на грузовиках и «черных воронах» и выкидывали на мусорные свалки, оставляя в морозную ночь на произвол судьбы. Погибших и искалеченных было немало, а многих молодых казахов – парней и девушек – просто хватали и бросали в темные подвалы, в каменные тюремные камеры, где избивали до полусмерти и издевались. А алматинский горком и райкомы партии дали тайное указание всем трудовым организациям, чтобы те вооружали своих рабочих-неказахов железными арматурами, чтобы быть готовыми дать отпор казахской молодежи. И очевидцы рассказывают, как раздавали эти обрезки арматур прямо на рабочем месте. Никто точно не знает, сколько железных прутов обагрилось кровью безоружных студентов. Как выяснилось потом, в этих ужасных слухах было много преувеличено, и все же была и доля правды.

Чуть позже появились статьи в официальных центральных и республиканских газетах, которые назвали эти события беспорядками и обвинили казахскую молодежь в национализме, хулиганстве, алкоголизме и наркомании. Было ясно, что так власти пытаются очернить первых ласточек свободы и демократии.

Я остро переживал это событие и сразу вспомнил шестнадцатый год, когда молодые казахи восстали против произвола царизма и пошли против пушек, пулеметов и винтовок с простой березовой палкой – соилом, и погибали в неравной схватке. Сердце обливалось кровью, и я молился за нашу молодежь.

Но поднять глас было невозможно, никто и слышать не хотел нас. Многие, до мозга костей преданные делу партии и заветам Ильича патриоты Советского Союза, в том числе и казахи, охотно верили официальной версии и открыто обвиняли молодежь в заблуждении. По их мнению выходило, что студенты, поддавшись провокации чуждых советскому обществу элементов, покусились на святая святых нашей необъятной страны, сплоченной навеки Великой Руси – единство и дружбу народов, нарушили мир и покой, пытались разжечь межнациональную рознь.

Мы, три соседа, сначала тихо обсуждали это событие на кухне, а затем завелись и продолжили в баньке у Николая. Николай и Лейке были ошарашены таким неожиданным проявлением «казахского национализма».

– Казахи были всегда интернационалистами! Что это вдруг нашло на них? – вопрошал недоуменно Николай.

– Такой терпеливый народ, и на те – взорвались! – удивленно пожимал плечами Лейке.

– Значит, накипело, наболело десятилетиями! – как можно спокойно ответил я соседям. – Чего только не терпел наш многострадальный народ! И вот, наконец, его прорвало!

И высказал многое соседям. Не скрывал, что солидарен с декабристами, что методы подавления молодежи советских политиков и силовиков граничат с жестокостью кровавых диктаторов.

– Так и надо! Так надо поступать со всеми, кто против нас! – возразил Николай. – Это политика, а не балет на льду!

– Тогда это антинародная политика! Шовинизм с элементами деспотизма! – взорвался я. – Как можно молодежь своей страны вот так запросто избивать, изгонять, растаптывать!?

– А нечего было высовываться! – не унимался сосед. – Вот скажите, зачем, ради чего надо было бунтовать, будоражить всю страну?!

– Ты лучше подумай, зачем, ради чего надо было доводить до этого?! – парировал я. – Неспроста все это! Значит, накопилось немало проблем в национальной политике! И придется все это исправить, ответить когда-то!

– Перед кем? – возмутился Николай.

– Перед историей… Перед богом… Перед памятью… Перед совестью человеческой, в конце концов !

Разошедшись, я начал рассказывать добрым соседям об исторических преступлениях в степи. Они молча слушали, но когда речь пошла о голодоморе, Николай не выдержал и прервал меня.

– Да, ну!.. Если произошла бы такая грандиозная катастрофа, то мы непременно услышали бы об этом! Раз до нас не дошло никаких слухов, значит, не очень-то громкое дело было!

Такая логика выбьет из колеи кого угодно, но я удержался и продолжил свой рассказ об увиденном и пережитом в голодный год. Николай покачал головой.

– Тогда почему мы об этом не знаем? Раз мы не знаем об этом, значит, этого не было!

– Вот те на! – не выдержав, возмутился я. – Логика гребаная! Выходит, если ты не знаешь чего-то, значит, этого нет? Если ты о чем-то не слыхал, значит, этого не было, да?

– Да! Тогда этого и в помине не было! А теперь вот заявляется! Нет, я этому не верю! – сказал он твердо.

– Да просто все это было закрыто, запрещено властями! А в действительности это факт! Причем, исторический! И документально подтвержденный, между прочим! Весь народ знает и шепотом говорит об этом!

– А я не верю этому! И точка! – невозмутимо произнес Николай, обливаясь холодной водой!

Вот попробуй пробить, изменить такое железное убеждение. Мое спокойствие и терпимость претерпели и такие испытания.

Оказывается, он ничего не знал о голоде тридцать второго! Он вообще об этом не слыхал! Николай также ничего не знал о многих злодеяниях царских, а затем советских властей в отношении казахского народа! И Лейке не знал!

Мне пришлось драть глотку, рассказывая о национальных трагедиях казахов, произошедших в бескрайней степи. Они слушать-то слушали, но с каким-то недоверием. Объясняя им, русскому и немцу, пережитое нами, казахами, вдруг я понял, что все это для них так не важно. То, что больно, очевидно для нас, для них казалось какими-то внеисторическими, сомнительными легендами. Как будто что-то полоснуло по сознанию, и я понял простую, но жестокую истину: трагедия одного народа – в лучшем случае просто исторический факт для других народов! Страдания одной страны – статистика для других!

– Зачем вы все это ворочаете? К чему клоните? Мне совсем не нравится такой разговор! – наконец не выдержав, резко сказал Николай.

– А хочу высказаться! Чтобы все знали правду и имели мужество прямо смотреть на нее! – ответил я спокойно и твердо. – Затаенная обида приводит к озлоблению, вранье – к недоверию! Надо высказать всю правду о событиях в истории и сделать выводы, идти вперед и жить дальше! История вражды должна учить нас дружбе! История войны должна учить миру! Пора положить конец разным кривотолкам и спекуляциям по казахско-русско-немецкой войне!

– Ну, ладно… Но все это ведь в прошлом… А сейчас-то тишь да благодать! – вымолвил Николай.

– Какая тишь, какая благодать! – воскликнул я в сердцах. – Ты что, не слыхал о ядерных испытаниях на Семипалатинском полигоне?

– А что? Военная необходимость! Для самообороны бомба нужна!

– Оборона, говоришь… Но где, какое государство, какая власть подвергает свой народ такому ядерному испытанию, обрекая на мучительную смерть и страшные болезни?! Вот столько десятилетий взрывали Святую землю, и на тебе, многострадальный народ ответил взрывом души!

Лейке угрюмо молчал. В то время эта тема была запретной. Николай почесал в затылке, покачал головой и грустно произнес.

– Вот я тоже думаю… это ужасно! Бомба-то… атомная… ядерная… не выбирает национальностей. Она – общая беда !