Железноцвет

Словно по щучьему велению, погода испортилась окончательно; ветер крепчает с каждой минутой. Чем скорее мы окажемся внутри – тем лучше. Сквозь толпу я спешу вслед за братом, который широким шагом движется в сторону лестницы, игнорируя просьбы дежурного в чем-то там расписаться. Ветер бьет мне в лицо с такой силой, что кажется, будто я иду в гору. Взглянув через плечо, я вижу, что Зоя тоже вышла из машины и, усевшись на капот, выуживает из полупустой пачки сигарету. Аркадий вырвался вперед, и теперь поджидает меня на вершине лестницы, словно утес обтекаемый людьми, спешащими внутрь. Я обхожу построенных в походную колонну морпехов, на которых бессвязно орет поджарый офицер в форме без знаков различия, и начинаю подниматься по лестнице.

Ненавижу я эту лестницу, и презираю. Знаю точное число ее ступеней. Знаю, какие из них чуть выше, чем другие, а какие – ниже, ибо каждая вонючая ступенька отдается гулким эхом в мой позвоночник. Еще не так давно я мог только неуклюже карабкаться на эту лестницу, шагая боком, словно краб, опираясь на свой костыль. Выставлял себя посмешищем. Были желающие помочь, но они быстро рассосались. Моя спина заживет, и однажды я даже смогу жить без боли, но оперативник из меня теперь никакой. У Штаба накопился ко мне порядочный список претензий, и вечно от диспансеризации я бегать не смогу.

Вот пошла ступенька номер раз. Номер два. Номер три. Эта – чуть повыше предыдущей. Я чувствую мерзкое, тянущее чувство в середине спины и поднимаю взгляд на Аркадия. Он смотрит на меня без выражения, он делает вид, что не замечает, как сильно я стараюсь сделать свои движения плавными, как я пытаюсь быстро, но без спешки, подняться по лестнице.

Я встречаюсь взглядом с братом как раз вовремя, чтобы увидеть, как чернеет небо и как за его спиной формируется смерч. Сильный сквозняк за мгновение превращается в шквальный ветер, сбивающий с ног. Много чего происходит после этого и, когда это происходит, это происходит быстро.

Я падаю навзничь, и Штаб Управления начинает падать вслед за мной. Здание проседает, подрубленное смерчем; его сердцевина проваливается, выпуская клубы пыли и битого стекла; вокруг меня люди катятся, как кегли. Потеряв основу, шпиль здания начинает крениться. Весь Штаб ходит ходуном.

Дубовые входные двери лопаются под натиском верхних этажей, и осколки стекол вылетают облаком, поражая тех, кто успел вскочить на ноги. За секунду до того, как он должен был поглотить всех нас, смерч исчезает – так же мгновенно, как и появился – но катастрофу уже не остановить.

Стены Штаба падают, обнажая целые этажи, и я вижу группу людей, которые мечутся, как полоумные, прежде чем пол уходит у них из-под ног, и железобетонные жернова перемалывают их. На одном из этажей одинокая женщина замерла посреди своего кабинета, парализованная ужасом; рухнувшая плита размалывает ее. Двумя этажами выше, толпа человек в двадцать пытается спастись бегством, но взрыв газа превращает их в визжащие факелы. Грохот рушащегося здания проглатывает вопли. От отчаяния, многие начинают прыгать, предпочтя разбиться об асфальт. За ними вдогонку спешит кабина грузового лифта, ударяясь о каждый этаж на своем пути. Время словно замедляется для меня, и я могу разглядеть и запомнить все эти детали, но не могу сдвинуться с места. Я поднимаю взгляд выше и вижу, что шпиль Штаба окончательно потерял опору – он шатается, словно пьяный, роняя свои антенны.

Водопад битого стекла низвергается на землю передо мной, и мелкие осколки секут мое лицо и руки, заставляя меня кое-как подняться. Грохот здания становится приглушенным, а мое зрение словно сужается в коридор. На моих глазах ступени, ведущие к уже несуществующему входу в Штаб, начинают оседать вниз. Глубокие трещины разрывают их поверхность. Мои пальцы немеют, и от желудка по всему телу разливается липкий холод.

– Этого просто не может быть, Петя, – заботливо подсказывает мой мозг. – Это просто чушь какая-то. Это сон.

Кто-то трогает меня за плечо, и я поворачиваюсь. Это смазливый лейтенант, руководивший парковкой. Он одет в парадную форму, а в руке по-прежнему сжимает свою дурацкую ведомость. На мгновение меня посещает мысль, что лейтенант все-таки намерен взять с меня роспись, несмотря ни на что. В моем сознании уже начинает формироваться нелестный ответ на такого рода предложение, когда ведомость выпадает из мертвенно-бледных пальцев юноши. Мой взгляд следует за ней. Кусок арматуры пробил спину лейтенанта, как копье, и вышел через его живот, выпустив требуху. Кровавый ручей струится из ужасной раны прямо на обмоченные штаны с полосочкой, собираясь в лужу под начищенными ботинками. Неуклюжими пальцами, лейтенант берется за свои внутренности и, вместо того, чтобы засовывать их обратно, начинает вытягивать свои кишки наружу, как фокусник – платки из цилиндра. Фуражка падает с его головы в темную лужу; он с трудом держится на трясущихся от шока ногах. Ком рвоты подступает к моему горлу, когда он протягивает ко мне окровавленную руку, медленно наматывая свои кишки на вторую. На его белых губах играет слабая улыбка; его голубые глаза уже остекленели. Он пытается что-то сказать, но вместо этого поток пенистой крови выплескивается на его подбородок. Я уже ничего не слышу. Может быть, я оглох?

Лишь упругая воздушная волна предупреждает меня о прибытии джипа – за мгновение до того, как его широченный бампер сносит мертвого лейтенанта, перебив пополам. Джип подскакивает, врезавшись в ступени Штаба, и остекленевшие очи молодого лейтенанта передо мной сменяют горящие глаза Зои, высунувшейся из окна водителя, и дуло ее пистолета. Я не слышу выстрела, но свист прошедшей прямо над ухом пули молниеносно выводит меня из ступора.

– Просыпайся, мудила! – кричат Зоины губы. – Спасай его, блять! – она указывает куда-то вперед пистолетным стволом. Я следую глазами за ее жестом.

Задняя и боковые стены Штаба еще кое-как держатся, но фронтальная уже обвалилась. Ступени, что некогда вели ко входу, вот-вот за ней последуют, рухнув в подвальные помещения. На самом краю верхней ступени – одинокая фигура, отчаянно хватающаяся с крошащийся мрамор, соскальзывающая в ширящийся провал.

Аркадий!

Я бросаюсь вперед, забыв про причитания своих врачей. Под ноги мне падает огромная, выше человеческого роста, статуя рабочего. Или солдата. Трудно сказать. Перепрыгиваю через рабочего солдата и обхожу верещащую секретаршу с белым от известки лицом, изрезанным осколками стекла. Она прижимает ладони к глазам, визжа на невероятно высокой ноте.

Аркадий висит на самом краю лестницы. Он не может подтянуться, потому что держится только на одной согнутой руке – его ноги болтаются над разломом, а вторая рука вцепилась в дипломат. Его очки разбиты, лицо покрыто глубокими порезами, во лбу застрял осколок стекла. Я стараюсь ни о чем не думать. Я хватаю его под руки и начинаю вытягивать из пропасти.

– Не вижу… ничего не вижу! – бормочет он.

Усилием всех работающих мышц, я вырываю Аркадия из бездны, но мое усилие оказывается чрезмерным. Мы падаем на лестницу, и мой затылок встречается с одной из ненавистных ступеней. Соборный колокол гудит в голове; рот наполняется соленым. Черные пятна заполняют все вокруг.

Ладно, плевать, только добраться до машины…

Я сталкиваю упавшего Аркадия с себя, поднимаюсь, хватаю его за плечо, и мы бежим вниз по лестнице. В ушах звенит. Все бы ничего, но что-то попалось мне под ноги, и вот я лечу лицом прямо в бетон. Темнота. Все, хватит.

Но нет, не так-то просто.

Кто-то снова трясет меня за плечо, и я открываю свои заплывшие глаза. Не прошло и тридцати секунд: я лежу на спине, а прямо передо мной продолжает рушиться Штаб Управления, незыблемый бастион порядка в мире, сошедшем с ума. Штаб загораживает лицо моего брата. Это его рука продолжает трясти меня, железной хваткой сжав мое плечо. Вблизи его порезы куда страшнее, чем показалось сначала: большие куски стекла торчат из рваных ран на щеках и лбу. Я не вижу его глаз за линзами очков, но вижу, что стекла почернели от крови. Но нет, это не стекла…

– Петя, это ты?! Помоги мне, помоги, ничего не вижу, что-то мне в глаза попало, так чешется… чешется… – бормочет Аркадий, и стягивает с лица разбитые очки, раздавив их в ладони.

У него больше нет глаз.

Его правая глазница забита мелкими осколками, от глазного яблока совсем ничего не осталось. Его левый глаз еще на месте, но большой осколок застрял там, где раньше была полулунная складка.

– Глаза, глаза… не вижу! – как заведенный, бормочет брат. Его рука тянется к осколку, торчащему из глазницы. Я перехватываю ее на полпути. Надо что-то ему соврать, сказать, что все нормально, не знаю, что сказать…

Навалившись на меня, Аркадий шлепает губами, и из кровавых провалов его глазниц на мое лицо падают горячие капли. В моем горле застрял моток колючей проволоки, я не могу собраться с мыслями. Не могу собраться…

Кто-то вцепился в мою ногу. Я с трудом отвожу взгляд от моего ослепшего брата и смотрю на остатки ступеней. За ногу ухватилась секретарша, лежащая на ступенях. Ее собственные ноги раздавлены упавшей статуей рабочего. Или солдата. Шок парализовал ее, и по ее губам я могу прочесть только: “…больно!”. За ее спиной я вижу качающиеся стены Штаба. Шпиль накреняется в нашу сторону, и в метре от меня огромная тарелка связи врезается в землю. Надо как-то подняться. Надо…

Зоя выскакивает сзади, как черт из табакерки. Она молчалива. Она не пытается отцепить руки секретарши. Она бьет секретаршу с ноги в челюсть, одним резким ударом без замаха, и шея той отзывается сочным хрустом. Вырвавшись из обмякших рук, с позвоночным хрустом я вскакиваю на ноги, волоча Аркадия вслед за собой.

– Быстро, быстро пошли, ребята! – кричит Зоя.

Втроем мы преодолеваем последние метры до джипа.

Голова статуи, от которой я увернулся, теперь украшает капот машины; лобовое стекло джипа пошло трещинами. Я швыряю Аркадия на сидение и ныряю следом.

Зоя уже в салоне, и машина сдает задом, а впереди нее шпиль здания падает на ступени, уничтожив всех, кто не успел убраться с его пути. Бетонная крошка барабанит по нашим стеклам, что-то тяжелое бьет в крышу, словно снаряд.

Джип несется через стоянку задом наперед, сшибая легковые машины и подпрыгивая на обломках. Попавший под колеса патрульный мотоцикл оказывается раздавлен. Вылетев на дорогу, Зоя резко разворачивает машину, и мраморная голова слетает с капота.

Зоя поворачивает джип боком к руинам Штаба, и я вижу, как на его обломках снова начинает формироваться смерч, заглатывая в себя все вокруг.

– Давай, жми, жми!

Зоя бросает машину вперед, и вот мы уже мчимся обратно по Озерскому проспекту, оставляя катастрофу позади себя.

Джип выскакивает на Туполева, и морпехи поспешно убираются с нашей дороги; Зоя ловко объезжает какого-то офицера, отчаянно орущего в рацию. Она матерится сквозь зубы, не отводя глаз с дороги, а Аркадий трясется на своем сидении, закрыв лицо руками.

Мы доезжаем почти до конца Туполева, когда Зоя наконец разрывает вязкую, как окопная грязь, цепочку богохульной матерщины и поворачивается ко мне.

– Быстро ответил мне, что это была за параша, а?! Что это такое, Петя?

– Кажется, – наконец выжимаю из себя я. – Кажется, остался я без работы…

Я давлюсь остатком фразы, когда мой взгляд обращается на север.

Там, высоко в небесах, сквозь чугунный облачный фронт пробивается множество ярких огней, словно кто-то зажег в небе дюжину новых солнечных дисков. Зоя не видит их – ее взгляд прикован к дороге.

– Нужно убираться с улицы, сейчас же, – говорю я.

2. У

личный дух

До моего дома мы добираемся только к ночи. Лишившись командования, город окончательно потерял голову. По пути сюда нас неоднократно тормозили и один раз обстреляли, причем кто – непонятно. Чувствую я – этой ночью будет сведено много старых счетов. В попытке стабилизировать ситуацию, 303-я введет режим “А”, который означает смерть для нарушителей комендантского часа. Не факт, что это поможет. О поездке в госпиталь и речи быть не может.

– Ну и каша, – говорю я, когда мы наконец сворачиваем в мой переулок. – Даже когда Новый Город пал, такого не было.

– А когда ракеты? – спрашивает Зоя.

– М-да. Разве что.