Железноцвет

Я и не заметил, как мы подъехали к Вознесенскому мосту. Тут я стажировался после альма-матер. Особое место. Служба на Вознесенском каждому дает возможность почувствовать, за что мы сражаемся. У моста как нельзя лучше видна география города: с одной стороны – потрепанная, друг к дружке жмущаяся серость: сколиозные улочки, блочные карлики, сгрудившиеся на берегу могучей реки. С другой – величие.

– Елки-палки… – тянет Зоя. Аркадий наклоняется вперед, чтобы лучше видеть.

Мрачное великолепие Нового Города раскинулось перед нами, насколько хватает глаз. Словно горный хребет, его монументальные постройки в едином порыве вздымаются к холодному небу. В самой маленькой из них не меньше девяноста метров высоты. Пересекаясь под идеальными углами, взлетные полосы грандиозных проспектов разграничивают белокаменное великолепие, меняя направление штормовых ветров, и уходят в бесконечность.

– Что бы ни случилось, – наставляю я Зою, – никогда не ступай в реку.

– Ну и нахера я тогда бикини перла?

– Тебя тоже касается, майор.

– Что, не стало лучше? – спрашивает Аркадий. Он отодвигает пулеметные ленты и пересаживается, чтобы удобнее было смотреть.

– Как сказать, – говорю я. – Теперь она светится.

– Как светится?

– Заревом. Чем ближе к океану – тем ярче. Не ступай в реку.

На подъезде к громаде Вознесенского моста дорога резко сужается. Бывший проезд через мост перекрывают противотанковые надолбы и бетонная стена. За стеной торчит двухэтажный капонир-переросток, ощетинившийся прожекторами и стволами тяжелых пулеметов, направленных на восток, в сторону белоснежных исполинов. У ворот блокпоста несут наряд понурые морпехи и собака размером с небольшого медведя. Глаза собачки скрыты в кожаных складках; нос у нее с половину головы.

– Давай налево, – говорю я.

– Ага, чего сдерживаться, – рассеянно кивает Зоя, одним движением руки поворачивая наш броненосец. Ее взгляд остается прикованным к противоположному берегу. Тем, кто впервые в городе, нелегко привыкнуть к такому виду; большинство видело контуры Нового Города разве что в кинохронике. Он был задуман, как символ нового времени.

– Я слышал, – говорит Аркадий, – у вас тут был инцидент пару недель назад.

– Вот как?

– Дурачка не валяй, младший. Я слышал – атомный крейсер налетел на скалы. На побережье, к северо-западу.

– Крейсер! – фыркаю я.

Я замечаю, что Зоя навострила уши и косится на меня с нескрываемым любопытством.

– Не крейсер, – неохотно говорю я. – Сухогруз. Тащил штрафников из Сибири на фронт. Разбился в бурю, морпехи спасли, кого смогли. Штаб пока заселил их на ж/д узел, к 303-й. Вот и вся история, – говорю я.

Аркадий кивает.

– Слушай, – повернувшись ко мне, говорит Зоя, – что это вообще за Управление, а? Вы ведь напрямую Адмиралтейству подчиняетесь, так?

– Управление правит этим городом, – отвечает Аркадий – прежде, чем я успеваю открыть рот. – Это особый город.

– Чем особый?

– Когда-то здесь ковалась наша победа, – мрачно отвечает брат.

– И из-за этого чекисты правят?

– Нет. Люди… теряются здесь. В пустоши легко перестать быть человеком.

На набережной мы встречаем колонну, идущую в сторону центра. Во главе нее – приземистая гора брони. Это – автоматизированный истребитель танков Леонова, стотонный мастодонт, в два раза шире семенящих сзади “Тайфунов”. Само шасси даже ниже профилем, чем у обычного танка, и все равно кажется громадным. Железноцвет блестит на задраенных люках. Давно ушла слава истребителя, вскоре его спишут в утиль, вместе со всей 303-й бригадой. Но ИТЛ не знает этого. В снах разума, замурованного под крышкой композитного гроба, самоходка преследует артиллерийский атомный вал, прорываясь в укрепрайоны, ведя в бой стальные клинья генерала Воронина. Смерть марширует вместе с нею.

– Я слышал, фронт так себе поживает, – говорю я, стремясь заполнить молчание. Аркадий косится на Зою. Та перехватывает его взгляд и безразлично жмет плечами.

– Все, – мрачно отвечает Аркадий. – С Аляски нас выбили, тут ничего не попишешь. На Юконе два корпуса в котле, уже не вырвутся. Но это полбеды – в Европе тоже началось контрнаступление. Нас туда чуть не отправили. При Викторе такого…

– Как-нить без Виктора обойдемся, – говорит Зоя. – Он все это заварил. Его уебищное вторжение. Его план. Теперь янки разговоров не будут разговаривать, до конца пойдут. Сиэтл они не забыли, Зарницу – тем более.

При упоминании Сиэтла Аркадий кривит губами – несильно, но я замечаю.

Я стараюсь не слушать их слова. Пытаюсь уловить интонации, поймать недосказанное. Что они забыли здесь? Для визита в город, по делу или без, худшего момента не сыскать. Кажется, что все вокруг беспокойно содрогается; эта дрожь во всем чувствуется – в участившихся прорывах, в том, как все неохотнее пропускает 303-й наши инспекции на свою базу, в шепоте по углам штабных коридоров, в дерзких вылазках Левченко. Даже ночные бури, кажется, набирают силу. Права Зоя – что-то будет. Там, здесь. Скоро.

Бесцеремонно подрезав колонну, джип сворачивает с набережной. Отсюда мы попадем в лабиринт узких переулков, примыкающих к центральному району. Еще минут семь гонки – и мы выскакиваем на улицу Туполева, забитую разного рода техникой, и заполоненную морпехами. В молчании, мы доезжаем почти до конца Туполева, где улица вливается в Озерский проспект, ведущий прямо к Штабу Управления.

И что это вдруг так пасмурно стало за окном?

***

Штаб Управления был перестроен из бывшего Дома Культуры в год закрытия города, так что впервые я увидел его здание уже затянутым строительной сеткой. Кто знает, каким оно было раньше. Здание имеет почти квадратную форму, сужаясь только на верхних этажах, где оно плавно переходит в шпиль, увешанный антеннами. Массивные барельефы украшают его фронтальную сторону; в нишах, разделяющих вытянутые окна здания, засели двухметровые скульптуры рабочих и солдат с кирпичными лицами. Их форма колышется под порывами бетонного ветра.

Сейчас окна Штаба закрыты бронещитами, а у входных дверей дежурит целый взвод морпехов, досматривающий всех входящих. В кризисных ситуациях Штаб традиционно становится убежищем для всей городской верхушки, так что забитая до отказа стоянка не становится для меня сюрпризом. С видимой сноровкой и полным безразличием к регулировщикам Зоя въезжает на стоянку, маневрирует между бронированными штабными иномарками и занимает два места в зарезервированной секции. Кордон патрульных автоматчиков расступается перед нашим джипом, но я по-прежнему чувствую на себе пристальный взгляд снайпера.

– Посидите минутку, – говорит Аркадий. – Сейчас переговорю с одним типом, и пойдем.

Я не возражаю. Когда дверь захлопывается, я чуть съезжаю на сиденье и гляжу в окно. Не дай бог сейчас кто-нибудь из командования подъедет. Что затеял братец? Я кошусь на Зою. Она смотрит не на меня и не на толпу, а куда-то в сторону. При этом она морщится и едва заметно покачивает головой.

– Колокольчики звенят? – спрашиваю я.

– Чего?

– Тиннитус?

Зоя хмуро кивает.

– Я знаю фокус, дядя научил, – говорю я. – Вот так попробуй.

Я закрываю свои уши ладонями – так, чтобы пальцы лежали на затылке. Средние пальцы я кладу сверху на безымянные, и щелкаю ими по затылку.

– Попробуй.

Зоя недоверчиво хмурится, но потом делает. Щелчков через тридцать, на ее лице появляется неуверенная улыбка.

– Помогло? – спрашиваю я.

В этот момент моя дверь распахивается, и в кабину заглядывает Аркадий.

– Выходим.