Друзья и недруги. Том 1

В Гае была странная двойственность, приводившая к противоречивости слов и поступков. Он был увлекающимся, горячим, способным на благородные порывы, и одновременно преклонялся перед силой, ставил холод разума много выше простого веления сердца. Душа Гая представлялась Робину смесью самых противоположных свойств.

Гай был интересным собеседником, мог удивить неожиданным суждением о привычных, казалось бы, понятиях. Но в то же время он оставался ярым проповедником раз и навсегда, по его мнению, установленных порядков, отчего казался Робину лошадью, которая видит мир, ограниченный шорами на оголовье. Робин однажды попытался мягко разубедить Гая в неизменности мира, но тот в ответ разразился такой длинной и жаркой проповедью, что Робин понял: Гай слышит только себя. С той же мягкостью он отступил и больше не затевал споры о том, что для Гая было незыблемым. Еще он заметил, что Гай очень ревниво воспринимает то, что Робин в чем-то более осведомлен, чем он сам.

– Я совершенно не понимаю, зачем ты потратил время на изучение арабского языка! – однажды сказал он, когда Робин упомянул восточную пословицу сначала на арабском и только потом перевел на французский.

– Я изучал медицину. Без арабского языка постичь ее невозможно: в знаниях о здоровье и болезнях Восток продвинулся гораздо дальше Запада, – ответил Робин.

– Большинство лекарей не умеет даже читать! – возразил Гисборн. – По-твоему, они менее тебя искушены в медицине?

– По-моему, многие из них просто шарлатаны, – сказал Робин. – Меньшей части повезло за счет знаний, которые они получили от грамотных наставников, но и только.

– Я удивляюсь, для чего тебе понадобилось заниматься медициной, – с легким раздражением пожал плечами Гай. – Военная стратегия и тактика, понимание, как надо строить замки и крепости, ратное умение – вот занятия для истинного воина!

Робин искоса посмотрел на него и не стал говорить, что все эти годы он усердно занимался и тем, что Гай считал единственно подходящим для воина. Но эти занятия не мешали ему уделять свободное от сельских работ время не только медицине, но и музыке, и стихосложению, и многому другому. К чему вызывать у Гая еще большую ревность к знаниям Робина? Поэтому он просто пожал плечами и с беззаботной улыбкой ответил:

– Считай это занятие моей причудой.

Улыбка Робина волшебным образом подействовала на Гая, и он улыбнулся в ответ. Как ему было радостно при мысли, что Робин наконец-то стал его другом, что они сейчас только вдвоем и ни с кем не надо делиться обществом Робина, особенно с его братом-бастардом! Гай чувствовал в душе, что Вилл по-прежнему очень близок Робину, ближе, чем он, и ему это не нравилось. Он хотел стать единственным другом Робина и с едва уловимой настойчивостью пытался сблизиться с ним настолько, чтобы Робин поверял ему все свои мысли, полностью открывал душу. Но Робин видел эту настойчивость, и она претила ему. Он слишком дорожил своей независимостью, а желание Гая порождало именно чувство зависимости. Гай же чутко улавливал сопротивление Робина и упорство, с которым тот сохранял малое, но тем не менее расстояние между ними. Боясь утратить то, чего он уже смог добиться, Гай изо всех сил старался сдерживать те свойства души и нрава, которые могли оттолкнуть Робина. Его поведение сильно напоминало повадки птицелова, который пытался поймать в силки птицу, очаровавшую его своим пением, и Робин чувствовал себя этой птицей.

Так он и сказал Виллу, дав выход раздражению.

– А что ты можешь сделать? – возразил в ответ Вилл и сочувственно сжал руку Робина. – Терпи! Да, ты сейчас зависишь от Гая, сам это понимаешь, потому и взбешен. Здоровье короля Генриха ухудшается, но он все еще царствует. Зова он тебе не прислал, значит, придется ждать воцарения Ричарда. Если ты сейчас повздоришь с Гаем, он никогда не простит тебе краха своих иллюзий. Ведь он почти уверился в том, что стал для тебя самым близким другом, а ни о чем большем он в жизни и не мечтал. Если не хочешь глупо погибнуть, терпи.

– Ты считаешь, что если между нами случится ссора, то Гай выдаст шерифу, где меня найти?

– Даже на кончик мизинца не сомневаюсь в этом! – уверенно ответил Вилл.

Поймав тяжелый и помрачневший взгляд Робина, Вилл невольно пожалел о своих словах – подобным суждением о Гае Гисборне он, сам того не желая, навел мысли Робина не на осторожность, а на малодушие. Младший брат не малодушен и не потерпит, чтобы его таким посчитали. Поэтому Вилл поторопился исправить допущенную ошибку.

– Знаешь, мои слова были продиктованы многолетней неприязнью к Гаю, – сказал он. – Но положа руку на сердце и справедливости ради я должен признать, что данное тебе слово он держит. Думаю, не нарушит его и впредь: поступиться словом чести значило бы покрыть себя несмываемым позором. Гай никогда не захочет так низко пасть, особенно в твоих глазах.

Вилл с удовлетворением заметил, что достиг цели: Робин утратил мрачность. Но он все равно остался задумчивым и долго молчал, прежде чем признаться:

– Я ведь обманываю его! Гай и я – мы никогда не сможем стать друзьями, такими же, как мы с тобой, а он желает именно этого. Наши с ним прогулки, беседы лишь укрепляют Гая в заблуждении. Мне следует объясниться с ним начистоту.

Вот этого Вилл желал меньше всего и твердо решил пресечь опасное намерение Робина. Неизвестно, чем закончится подобное объяснение, но ничего хорошего Вилл не ждал, понимая, что брату придется немедленно покинуть Локсли. Если Робин отправится в путь, Вилл считал себя обязанным последовать за братом. Но Элизабет должна родить всего через месяц! Брать ее в дорогу нельзя, а оставлять одну Вилл не хотел – и решил прибегнуть к дипломатии.

– Разве Гай предлагал тебе поклясться в вечной дружбе? Я уверен, что он ни словом не обмолвился о сокровенном желании стать твоим другом, стараясь достичь своей цели молча. Он хранит молчание – и вдруг твое объяснение! Он оскорбится, Робин, и будет прав: любой на его месте почувствовал бы себя задетым, когда в ответ на деликатность получаешь удар наотмашь. Конечно, ты в своем праве поступать так, как считаешь нужным, но сначала хорошенько подумай.

«Элизабет», – понял Робин, слушая Вилла. Но то, что у Вилла есть свой интерес в том, чтобы между Гаем и Робином сохранялся мир, Робина не задело. Он сам создал положение, в котором оказался и которое исподволь тяготило его. Кто мешал ему сказать «нет», когда Гай попросил разрешения навещать его в Локсли? Вежливость и желание быть справедливым к Гаю, который поклялся честью, что будет хранить убежище Робина в тайне. Он ответил согласием и получил то, что имеет теперь: чувство зависимости. Но виновен ли в том Гай или он сам? В любом случае Вилл точно ни в чем не повинен.

– Ты, несомненно, прав, в каждом своем слове, – признал Робин, не сдержав вздоха. – Причина того, что я чувствую себя в западне, кроется в моем отношении к Гаю, а не в его поступках. Да, он ни единым словом не дал мне повода к объяснению, и твое предостережение оправданно.

Вилл почувствовал укол совести, но благоразумно решил перевести разговор на другую тему, не связанную с Гаем Гисборном.

Дело было в конце ноября, и братья ехали на ярмарку в Ноттингем. Кони бежали неторопливой рысью, Робин и Вилл никуда не спешили, наслаждаясь холодным, но ясным и солнечным днем и обществом друг друга. Ночь застигла их в дороге, и они свернули на постоялый двор, где Вилл немедленно загнал Робина в комнату, снятую для ночлега, и сказал хозяину, чтобы ужин им подали прямо туда.

– Ты, братец, слишком похож на отца! – отмел Вилл все протесты Робина, который хотел поужинать в общей трапезной и послушать новости. – Хоть бы бороду или усы отпустил, чтобы сходство не так бросалось в глаза! Если тебя узнают, не оберемся беды, поэтому удовольствуешься моим обществом! И не забывай, что я старше тебя и могу попросту дать тебе по шее, если ты не угомонишься.

– Еще неизвестно, кто кому даст по шее, Вилли! А если ты будешь чаще смотреться в зеркало, то поймешь, что тебе тоже надо отпускать усы и бороду, чтобы уменьшить сходство с отцом! – не остался в долгу Робин.

Они расхохотались, вспомнив свою первую встречу, когда подрались, выясняя, кто из них главный. Им было удивительно легко и хорошо друг с другом.

Утром они продолжили путь и всего в миле от Ноттингема встретили старую цыганку. Она сидела на обочине дороги, прямо на голой земле, и горестно созерцала повозку, у которой отвалилось колесо. К появлению двух всадников цыганка отнеслась с полнейшим равнодушием. Когда Робин и Вилл спешились и занялись починкой повозки, старуха с усмешкой спросила:

– Какие-то вы беспечные, парни! Что если я ведьма? Возьму вот и превращу вас в мулов, как мой собственный!

Услышав в голосе нотку обиды, братья догадались, что цыганка давно, но безуспешно просила помочь ей. В Ноттингем направлялось много и конного, и пешего люда, но никто не пришел на помощь. Цыган побаивались, а эта и впрямь походила на ведьму морщинистым смуглым лицом и седыми космами, выбивавшимися из-под пестрой головной повязки. Возможно, кто-то даже обозвал ее именно так, а может быть, цыганке было не привыкать, что ее принимают за ведьму.

– Вряд ли, – буркнул Вилл, вытирая испачканные руки. – Будь ты колдуньей, давно бы уже улетела, а не сидела бы здесь на потеху истинным ведьмам.

Лицо цыганки осталось непроницаемым, но по острому взгляду из-под тяжелых век братья поняли, что старуха оттаяла. Помощь она приняла как должное и, когда колесо было водворено на место, прихрамывая, подошла к повозке.

– Не люблю быть обязанной. Лишних денег у меня нет, да вы и не возьмете их. Так что могу погадать, и будем в расчете.

– Тогда лучше оставайся должницей, – усмехнулся Вилл. – Кто знает, что ты нагадаешь?

– Твой младший брат тоже боится слов старой женщины или не так пуглив, как ты? – спросила цыганка, переведя взгляд на Робина.

Тот, насмешливо толкнув Вилла локтем в бок, протянул цыганке руку ладонью вверх. Она взяла ее в свою, скользнула по ней быстрым взглядом и переменилась в лице.

– Светлый правитель! Прости глупую женщину за то, что насмехалась над тобой! – воскликнула цыганка и посмотрела на Робина так, словно от его слов зависела ее жизнь.

– Мы с братом на тебя не в обиде, – улыбнулся Робин. – Чем глазеть на меня, скажи, что увидела в линиях моей ладони.

– Сейчас, сейчас, Светлый правитель! – заторопилась цыганка. – Благодарю, что не сердишься на старуху!

Она долго изучала ладонь Робина, потом склонила голову, выразив почтение.

– Высокий и тяжкий долг, трудное служение, непростая для смертного судьба. Впереди тебя ждет много испытаний, ты станешь сильным и грозным, будешь внушать врагам не только страх и ненависть, но и уважение, даже восхищение. Ты рожден под высоким и могущественным покровительством, но еще не знаешь, насколько могущественен ты сам! Ты много потерял, но вернешь себе все и даже обретешь больше, чем утратил, но твоя жизнь не сложится просто. Я вижу несколько лет мира и покоя, а после – новая борьба, новые испытания. Еще одно: ты испытаешь любовь к женщине, такую сильную, которая выпадает лишь избранным богами.

Отпустив руку Робина, цыганка посмотрела на ладонь Вилла и покачала головой.

– Тот же долг, то же служение, все почти то же самое. Ваши судьбы разнятся в малости, а в основном совпадают. Даже линии жизни у вас почти одинаковой длины. Отличие в одном. Он – правитель, – цыганка кивнула в сторону Робина, – ты – его советник и воин. Еще одно совпадение: вы будете любить одну и ту же женщину, но одному из вас она станет женой, а другому – сестрой.

Вилл усмехнулся:

– С такими гаданиями ты на кусок хлеба не заработаешь!

Цыганка внимательно посмотрела на него и улыбнулась:

– Да, да. Ты женат, а он обручен, но будет так, как я сейчас говорила.

– А кому из нас кем станет эта женщина, ты можешь сказать? – вдруг спросил Робин. – Когда она появится, где искать ее?

Глядя на Робина, старуха рассмеялась.

– Светлый правитель, даже твои желания не исполняются сразу! Появится, когда придет ее время, а оно еще не настало. Женой станет тому, для кого предназначена изначально. Искать ее нет нужды – тот из вас, кто станет ее супругом, сам встретит ее, когда пробьет назначенный час. А до этого часа даже столкнись вы с ней лицом к лицу, пройдете мимо и не оглянетесь. Так же и она не узнает никого из вас – ни мужа, ни брата. Всему свое время, мальчики, но оно придет, и тогда вы вспомните мои слова!