Пансионат

– Ну, ей для виду, значит. Типа панно. Девушка, все-таки, понимать надо. Эстетика, хуё-моё. Все, кто не для бизнеса, те для интерьера берут. У меня приятель есть, так у него вообще прикольная Сцена – пустыня и каменные мордовороты. Этот, как его… остров Пасхи, вот. И немаленький он у него, я хочу тебе сказать. Верст пятнадцать, не меньше. А стоит экзотика, между прочим, немало. Я ему говорю: Андрюх, на хер тебе…

– Постой, – снова перебил Игорь. – вот ты говоришь немало. А сколько это приблизительно стоит? Во сколько, например, вот это твое… вот эта твоя Сцена обошлась тебе?

– Сейчас я тебе скажу.... Так.... Так… Около сорока штук.

– То есть, около сорока тысяч дней?

– Ну да.

– А Кате ее океан во что обошелся?

– Да тоже, наверное, около того. Может чуть меньше, может чуть больше.

– Агааа, – с мрачным удовольствием сторожа, поймавшего воришку, протянул Игорь и подвинул к себе калькулятор. – Теперь давай посмотрим… Сорок тысяч дней – это сто девять с половиной лет. Ну, ты – ладно, у тебя бизнес. Но откуда у Кати за душой такие бабки, если она не занимается бизнесом? Она что, кавказская долгожительница?

– Я ж говорю, ты просто на лету все рубишь! – восхитился Федор не без некоторой иронии. – Однако ж, не бизнесом единым, дружок. Скажи: разве в Витланде обязательно свое дело иметь, чтоб бабки получать? Нет? Ну вот и здесь то же самое. Работают люди, работают. Кто где, кто кем, кто на кого. Все в точности как в Витланде. И Катя твоя тоже работает. На Пансионат. Это все равно как в Витланде на государство трудиться… Охотница она. Хорошая профессия, денежная.

– Это как это – охотница? – с угрюмым неудовольствием спросил Игорь; он начинал о чем-то догадываться.

Федор вышел из-за стойки и направился к шезлонгу, что стоял под открытым небом немного в стороне от столиков. Уселся в него, закурил и произнес следующее:

– Чтоб все понять, тебе нужно некоторое время пожить здесь, а так – все равно не поймешь. Я тебе только в общих чертах могу объяснить… короче, слушай. Пансионат – своего рода страна, в которой единицей валюты является человеко-день. Ну, это ты уже понял. Когда из Витланда ты проходишь сюда через Забор, Пансионат измеряет остаток твоей жизни и обналичивает её. Сколько ты, говоришь, тебе дали?

– Двенадцать с чем-то тысяч, – похолодев, произнес Игорь, впервые осознав истинную суть этих тысяч.

– Ну вот, двенадцать тысяч. Это, кстати, негусто, дружок. Где-то лет тридцать. Тебе сейчас сколько?

– Двадцать два, – почти прошептал Игорь.

– Значит, в Витланде ты должен был врезать дуба в районе полтинника. В расцвете, так сказать, творческих сил, хе-хе. Но ты не расстраивайся, в твоих руках все поправить. Заработаешь здесь бабок, отдашь двенадцать штук плюс комиссию, а всё, что сверху, по ту сторону Забора должно исчезнуть, превратиться в лишние годы жизни. Так, по крайней мере, говорят. Никто толком не знает. Теперь самое главное, чтоб ты знал. Чтоб тебе было легче, так сказать, ориентироваться в происходящем. Запомни раз и навсегда одну вещь. За исключением редких случаев Пансионат никому никогда никаких бабок не дает. Понял? Пансионат их только потребляет. Некоторые тутошние философы говорят, что Пансионат – приспособление для пожирания Жизненной Энергии, разработанное самим Дьяволом. Очень может быть; но если даже и так, то мне пофигу – мне здесь нравится. В Витланде, между прочим, жизненная энергия пожирается точно так же – наркотою, блядьми, водкой. Только там это все просто и бездарно. И без возможности какой-либо регенерации… Ну так вот, Пансионат никаких бабок никому не дает, Пансионат их только потребляет, продавая населению Услуги. А услуги эти непростые. За бабки здесь можно всё. Настолько всё, насколько у тебя даже не уместится в башке. Ты можешь, например, на пару дней стать женщиной и почувствовать её органами всё то, что хотел почувствовать и сравнить – и не говори, что ты этого никогда не хотел. (Ничего особенного, кстати, всё очень похоже, хе-хе.) Ты можешь, например, узнать и даже воочию лицезреть любую тайну Витланда – начиная с того, как и кто трахал твою подругу пока ты был в командировках, и кончая тем, кто и как убил какого-нибудь там президента Кеннеди; понятно, что президент, будет, конечно же, подороже. Ты можешь, например, побывать на любой планете Солнечной системы, если ты миллионер. Открыты пути и дальше, только плати, но таких бабок покамест ни у кого нет, хе-хе. Или вот Сцены – одна из самых распространенных Услуг. Кстати, покупая Сцену, ты покупаешь не только кусок пространства, но и целый ворох людишек – в тех сценах, где они предусмотрены, у меня, например… Вот этот болван, что нас обслуживает, – один из них. Тот, внизу, который аэростатом заправляет – тоже. И бабы в золотых купальниках. Они мне все доход приносят. Странные какие-то существа, иногда даже жутко делается. Внешне как люди, а спроси их о чем-нибудь за пределами их обязанностей, – рот захлопнут, глаза вылупят – ни дать, ни взять куклы. Мы их так и зовем: пупсы. Пансионатовы творенья… Причем, заметь, всякие "обычные" услуги Пансионат предоставляет опосредованно, с помощью своих же обитателей – типа там рестораны, отели, магазины – всем этим занимаются обычные люди вроде меня, купив для этого соответствующую Сцену. Поэтому на Территории поддерживается, так сказать, круговорот бабок, есть богатые люди и есть нищие, так же, как и в любом государстве. Вся разница в том, что здесь этот круговорот, покрутившись-повертевшись, в конечном итоге засасывается в одну единственную воронку; ведь накопив бабла, человек так или иначе тратит его на развлечения – так уж он устроен – будь он в Витланде или в Пансионате. Только в Витланде бабки все равно остаются в обращении, а здесь уходят в пасть к Пансионату, то есть неизвестно куда. Поэтому нужен их постоянный приток, иначе здесь все просто вымрут. Приток, естественно, может быть только из Витланда. Вот за этим-то и существуют охотники да охотницы, ежедневно и еженощно отправляющиеся за Забор в поисках, хе-хе, добычи… Понимаешь теперь?

– То есть, ты хочешь сказать, что эта Катя специально меня сюда заманила, дабы мои денюжки пополнили кругооборот?

– Плевала она на круговорот, дружок. Им Пансионат за добычу нечахлую комиссию отваливает – процентов пятнадцать от стоимости, я слышал, – прям там же, на Заборе, из того же блядского аппарата. Двенадцать тысяч, говоришь? Ну вот и считай: огребла твоя Катюха за тебя почти две штуки. Некисло, а? Я столько и за день не всегда зарабатываю.

Игорь вдруг вспомнил кошелек в руках Кати, замеченный им сразу после того, как они прошли сквозь Забор, и ее слова, сказанные позже: "Я заработала на тебе денег."

– Вот сука, – не смог удержаться он.

– Я ття понимаю, – усмехнулся Федор, в очередной раз берясь за рюмки; знавший меру Игорь покачал головой. – Я ття понимаю, дружок. Но что поделать – такова жизнь, прости меня за банальность. А Катя эта твоя еще даже очень порядочная, если хочешь знать. Она ж тебя, говоришь, предупреждала: сваливай. Ну и сваливал бы. Кстати, если б ты здесь меньше двух часов провёл, с тебя бы и комиссию брать не стали – за что впустили, за то бы и выпустили. Опять же, со слов. Сам-то я не знаю.

– Ага, хорошее предупреждение, – проворчал Игорь, вспоминая как именно всё было. – "Я б на твоем месте отсюда ушла", видишь ли. Очень, очень убедительно. Особенно позвав перед этим трахаться.

– И все равно, – возразил Федор, – она порядочная, насколько это у охотников вообще возможно. Заманила – да, но пришел ты по собственной воле, и ничто не мешало тебе уйти. Ты знаешь, брат, далеко не все охотницы так чисто работают, насколько мне известно. Иные и лапши навешают, и выпить предложат, и клофелинчик в водочку подольют. А мужички-охотнички, которые поздоровее, – так те вообще просто: идут себе в Витланд, находят там жертву, тюк её по башке, чтоб не до смерти, чтоб только до Пансионата дотащить и сквозь Забор пропихнуть. Пропихивают и прям там же, в Прерии, человека и бросают – забрав его бабки, естественно.

– Где-где бросают?

– В Прерии. Это то самое место, про которое ты сказал, что жарко как в бане и одни собачьи конуры до самого горизонта. Скучновато там, да. Но никто там и не лазит особо, с другой стороны. Что там делать? Абсолютно нечего. Вместе с Забором это, понимаешь ли, своего рода прослойка между Витландом и Пансионатом.

– Никто не лазит, говоришь? – со злой улыбкой переспросил Игорь. И рассказал наконец Федору о том, каким образом он расстался со своими двенадцатью тысячами.

– Бандючье не в счет, – выслушав, сказал Федор. – Бандючье везде лазит. Есть и те, которые по Прерии специализируются. Свеженьких с деньгами вроде тебя ищут и обувают.

– Но ведь это были дети! – возразил Игорь. – Девочка и…

– Какая нахуй девочка! – с досадой оборвал его Федор. – Нет, пацан, похоже ты до сих пор не врубишься куда ты попал… Постой, что бы тебе такого показать, чтоб ты наконец понял…

Федор озадаченно покрутил головой из стороны в сторону и задержал взгляд на игровых автоматах, что сверкали одинокими островами в противоположном конце крыши.

– Ага. Пойдем-ка. Сейчас ты наконец поймешь зачем вообще всё это нужно. Какой, так сказать, во всём этом смысл…

Они подошли к двум внушительным аппаратам, призывно мигавшим разноцветными лампочками. На том, что поменьше, красовалась надпись: "Побудь мужчиной!" Чуть пониже была указана цена развлечения – сто дней. На другом аппарате было написано приблизительно то же самое: "Побудь настоящим мужчиной!" – однако стоило это уже тысячу. Федор достал из кармана тысячу, помялся, убрал, достал стольник. Немного подумал, вздохнул, убрал стольник и снова достал тысячу.

– Штука здесь – довольно крутые бабки, пацан. Просто чтоб ты это знал. Но раз уж заикнулся – угощай по полной, такое мое правило. Когда-нибудь и ты меня угостишь. Просто на стольник ничего особенного не будет – считай, выброшенные деньги. Я могу даже предположить, что именно ты получишь на стольник. Защитишь какую-нибудь тёлку от хулиганов, красиво отпиздишь их, после чего в той же подворотне она тебе и отсосёт. Или что-нибудь наподобие. И все дела. Типа побыл настоящим мужчиной. Этак ты, дружок, ничего не поймешь. А вот на штуку уже полагается серьезная Услуга.

– И что это будет за услуга? – подозрительно спросил Игорь. Ему вовсе не светило впрягаться в дополнительные приключения, их и так вполне хватало, – но и не хотелось показаться трусом.

– Ей-богу, не знаю, – Федор засунул банкноту в приемную щель автомата и зашагал назад к бару. Не оборачиваясь, продолжал: – У каждого свое, все от тебя зависит. Не пожалеешь, гарантировано… Ну всё, всё, иди. Встречаемся здесь же.

Куда идти? – недоуменно подумал Игорь, глядя ему вслед. А повернувшись к автомату, увидел в нем небольшую, слегка приоткрытую дверь.

Пансионат (7)

Аквамариновая пропасть пустоты туго наполняла небесный купол; его огромная, перевернутая чаша опиралась дымными краями на горизонт и возносила свое прозрачное дно в жуткую высоту. Течение уходившего дня несло с собой потоки мглистой акварели, растворявшиеся в густом, зеленом пространстве аквамарина и превращавшие его капля за каплей в империю темного кобальта.  Казалось, через несколько часов, когда ночь сменит вечер и кобальт обернется берлинской лазурью, – хрупкие стенки небесного сосуда не выдержат напора разливающейся тьмы и разлетятся на множество черных воздушных осколков, позволив алчному, покрытому звездной сыпью Космосу рухнуть вниз и проглотить остатки атмосферных красок. Облака…

Облака. Они напоминают бескрайнее розовое одеяло, скрывающее под своим тонким покровом спящие исполинские фигуры. Фигуры шевелятся во сне и заставляют одеяло вздыматься. Вдали, у горизонта, кто-то согнул в колене ногу, а другой, поближе, задумал перевернуться на бок. К тому времени, как придет холодный Космос, одеяло сносится в серую ветошь, и уже не сочные исполины, а убогие калеки будут мерзнуть под ней, лишь слабо тряся ее своей чахоточной дрожью.

Но это будет. А пока – власть тьмы еще не настала, силы света еще велики. Прочен хрустальный небосвод, и живо под ним облачное море. Из пучины этого моря, далеко-далеко, поднимаются две светящиеся точки. Они напоминают хлопушечные серебряные звездочки с длинными лучиками, и будто бы стоят на месте, как огоньки бакенов; потом вдруг начинают приближаться, тускнеть, увеличиваться. Они делаются страшными, у них отрастают крылья. Спелыми яблоками созревают под крыльями ракеты. Яблоки эти дрожат налитой тяжестью и грозят сорваться с ветки…

Вспышка, стремительно растущий огненный шар. Руки летчика привычно выполнили соответствующий алгоритм движений: ручка форсажа на два деления вперед, штурвал на полсектора на себя; с резким ускорением самолет уходит ввысь. Роскошный маневр, он всегда начинал именно с него. Длинный хвост ракеты протянулся (сколь можно судить по дисплею) метрах в трехстах ниже. Обратный маневр: ручка форсажа на три деления назад, штурвал на полсектора от себя – прыжок в яму. Вторая ракета проходит значительно выше.

Он включил рацию.

– Семьдесят третий. В квадрате шестнадцать восемьдесят девять атакован двумя самолетами противника.

Через несколько секунд кто-то, с легким предварительным сглатыванием, будто оторвавшись от бутерброда, ответил:

– Работайте.

Работы предстояло много. Эти легкие, сверхпрочные, сверхскоростные и сверхсовременные истребители ни в чем не уступали его, разве что в мелочах. И пилотировали их, естественно, не мальчики; он понял это сразу, понял по тому, как тяжело после первых же минут боя стало выходить из сектора обстрела.

Грамотно увернувшись от третьей ракеты, он стремительно и привычно пошел вверх, с тем чтобы на очередной залп опять "спрыгнуть" вниз и, падая, между прочим, сказать и свое веское слово. Не раз ему доводилось добиваться успеха таким образом, ловя бросившихся в погоню преследователей на взлете и раскраивая им брюхо из пулемета. Главной задачей было лишь правильно положить очередь, нажать на крючок в ту сотую долю секунды, когда ревущая махина вот-вот пронесется мимо и уже в следующее мгновение сама войдет в красный смертоносный веер трассирующих пуль. Именно так: аккуратно, из пулемета отрезать нос или стабилизатор – что угодно. Иногда (он был уверен в этом) случалось, несмотря на бронированное кресло, поразить пилота. Но упаси боже (и в этом весь минус стрельбы с близкой дистанции) задеть ракетную амуницию – взрыв не пощадит никого; поэтому прицел всегда нужно брать строго по центру.

Впрочем, на сей раз ни о чем этом не могло быть и речи. Они словно знали все его намерения и были готовы к ним. Один, буквально прилипнув к хвосту, преследовал его на короткой дистанции сзади, а другой, километрах в трех справа, крутой восходящей петлей заходил ему в лоб. "Спрыгивать" в такой ситуации было бы опасным безумием – лишь подставлять себя под перекрестный огонь; и если первый не успеет изрешетить из пулеметов, второй наверняка накроет ракетой, ибо нет более обреченной жертвы в воздухе, чем падающий самолет, который расстреливают сверху.

Сознавая это, он все же не видел иного выхода: приближавшийся поворот событий выглядел еще более безнадежным. Через несколько секунд тот, спереди, начнет атаковать. От его ракет нужно будет уходить – вверх, вниз, в сторону – неважно куда, но в любом случае к тому, что сзади, придется развернуться плоскостями, создав для него великолепную мишень, в которую только ребенок не влупит без промаха. Сейчас, сидя у него на хвосте, он видит на своем дисплее лишь два огненных пятна – его сопла, одну вертикальную и две горизонтальных черты – его хвостовое оперение и крылья. Стрелять по такой проекции абсолютно бессмысленно. Струя отработавших газов имеет температуру в десяток тысяч градусов, на расстоянии нескольких метров от сопла вольфрамовая болванка тает как кусок масла – а что говорить о свинце? И даже если пули минуют эту струю, при данном положении самолета они не причинят ему особого вреда – лишь, может быть, вскользь оцарапают фюзеляж и крылья; но вот начни он совершать какой-либо маневр…

А если попробовать? Но здесь тот, кто пробует, – умирает. Здесь принимают решения в мгновение ока и осуществляют их раньше чем приняли, иначе за тебя это сделают другие. Первая заповедь воздушного боя: не позволяй противнику принимать за тебя решения, не играй в его игру – это может плохо кончиться.