Пансионат

У него была еще одна, дополнительная цель: закончить игру как можно быстрее. Выбрав как-то крошечный миг, он оторвался от дисплея, чтобы взглянуть на приборы; взглянул, и был неприятно удивлен тем, что горючего оставалось не больше чем на полделения, т.е. приблизительно на сорок минут того, что в инструкциях называют "экономичным полетом". Ближайшая база была по меньшей мере в получасе такого полета, и это означало, что на все гонки с преследованиями ему оставалось не более пяти минут. Пять минут, иначе и сама победа не будет иметь для него смысла. Пять минут убить обоих.

В этом щекотливом положении он придумал и осуществил великолепную операцию. Смысл ее был достаточно прост: сыграть нетрадиционно, нарушить стандарты. Подобно шахматам, где делают зазубренные дебютные ходы и уверены в их годами проверенной неоспоримости, подобно теннису, где монотонно посылают только те мячи, которые хуже всего берет соперник, воздушный бой, особенно если он касается двоих, с определенного момента также приобретает некоторую однообразность и повторяемость маневров. Все решения правильны и предсказуемы: сейчас он пойдет туда, а я – сюда; сейчас он уйдет вверх, а я – вниз; сейчас он уйдет вниз, и я – вниз; вот оттуда он сейчас выстрелит (уже стреляет!), а я – опять вниз…

Он задумал внести в эту рутину изменение. Резкое изменение. Отклонение от правил. Промах. Ляпсус. Сейчас он пойдет вверх, а я, вместо того чтобы тоже идти вверх, пойду вниз. Если он среагирует на мою преднамеренную ошибку моментально и пошлет вдогонку гостинец – мне конец; если замешкается хотя бы чуть-чуть – конец ему. Посмотрим чей конец длиннее.

И он пошел вниз. Ручьи пота на его лице успели пролиться и испариться за те две или три секунды, в течение которых он, падая, подставлял неприятелю свою незащищенную спину. Все, что нужно было врагу сделать, – лишь развернуть ракетную кассету на сорок пять градусов вниз, даже не меняя курса, и уничтожить его. Но секунды прошли, и он остался жив. Секунды прошли, и все поменялось местами. Черное стало белым, горькое – сладким, страшное – желанным. Теперь уже не его спина, а неприятельское брюхо, высвеченное на дисплее приборами ночного видения и оттого напоминавшее зеленого осьминога с жуткими присосками-ракетами, оказалось досягаемым и легко уязвимым. Прежде чем продырявить его (дистанция достаточно большая, можно и ракетой), он имел маленькое мгновение специфического наслаждения из разряда тех, что получают открыв рот на лакомство, но еще не коснувшись его зубами – что-то вроде слюнного гейзера под языком. Или, уж коль упомянуты шахматы, когда берут в руку ферзя, чтобы поставить им мат, и рука эта еще висит в воздухе.

Потом он нажал на пуск. Одновременно с этим исчез весь интерес к событию, вся радость предвкушения. Заученно и как-то медленно выплеснулась ракета из кассеты, пролетела должное количество метров и поразила цель. Взрыв не был столь ужасен как предыдущий: сознание не покинуло его, и штурвал остался в его руках. Взрывная волна хоть и была сильной, но лишь достаточно сильной чтобы только один раз перевернуть самолет; он сразу же вновь овладел управлением. Все небо оказалось забитым горящими, кувыркающимися осколками убитого им врага, и отдельные из них, величиной с легковой автомобиль, падали на него сверху огромными, ревущими болидами, встречи с которыми приходилось тщательно избегать, лавируя не менее искусно и не менее поспешно чем минутой раньше. Лишь после того, как все отпылало, и в воздухе остался только светящийся прах искр, он позволил себе заняться поисками второго.

Второй уходил. Медленно, прижав уши, как большое животное, он плыл восвояси и думал, наверное, что летит стрелой; на самом же деле искалеченные крылья позволяли ему развивать едва ли половину крейсерской скорости. Страшный хищник настиг его одним гигантским прыжком.

– Слышишь ли ты меня? – спросил он, нависая над ним бронированным ликом пантеры.

Вопрос, казалось, был понят, и короткий, нелегкий выдох прозвучал в телефонах иноязычной версией слова " да".

– Я убью тебя.

В ответ на это послышалась громкая, размеренная речь, напоминавшая чтение стихов, – интернациональное имя Иисуса Христа фигурировало в этой речи.

Он в бога не верил.

Пансионат (8)

– Ну как? – подмигнул Игорю Фёдор, встречая его на выходе из кабинки. – Сколько врагов успел замочить? Десять? Двадцать?

– Всего двоих, – сознался тот, переводя дух и вытирая рукавом пот со лба. – Зато как, как это было!.. Слушай, ну это круто!..

Луна успела исчезнуть с неба, последние звёзды таяли в розоватых сполохах приближавшегося рассвета; не слышно внизу уже было музыки, и поредели на небоскрёбах разноцветные россыпи огоньков-окон. Приятели вернулись к стойке бара.

– Четыре утра, однако, – сказал Фёдор. – Давай-ка по одной ещё примем, и спать. Поспим, а потом на свежую голову прикинем, кому тебя сосватать… В нашем случае вечер утра мудренее, хехе…

– Нет, ну как, как оно всё было! – не унимался Игорь в своём восторге, хватая и опрокидывая в себя налитую рюмку. – Ты сам-то, сам-то когда-нибудь летал на этом своём… на этом… чёрт, даже и аттракционом-то назвать язык не поднимается! Летал, нет?! Ну ни фига себе ощущеньица! Ну, спасибо, ну удружил. Это ж… это ж… сила, вот! Я теперь себя совсем по-другому чувствую. Я теперь понял: вот оно, настоящее. Я себя теперь настоящим мужиком чувствую, понял? Спасибо, брат. Спасибо, что глаза открыл. Мне теперь одна дорога: в лётное. Вот выберусь отсюда, и сразу документы подам. Вот только с работы уволюсь, и подам. В Рязань. Кажется, в Рязани оно, военное лётное. А что? Мне всего пока двадцать три, вся жизнь впереди ещё. Ну, не восемнадцать уже, конечно, но есть ещё времечко, есть… Да ты сам-то, сам-то летал, нет?..

– Да летал когда-то разок-другой, – без особого энтузиазма отвечал Фёдор, ковыряясь во рту зубочисткой и сонно глядя куда-то вбок.

– Правда круто, да?.. Когда ты один на один в небе с такой вот махиной, и она слушается каждого твоего движения, и такая дикая у неё мощь, и она вся твоя, эта мощь, и ты можешь направить её против кого хочешь, ты можешь испепелить целый город, ты можешь поставить всех на колени, ты царь, ты бог, ты карающий ангел, потому что тебе нет равных, потому что ты король, король неба, ты можешь замочить кого хочешь, сотни, тысячи, десятки тысяч людей, но ты никого не замочишь, потому что сила дает тебе благородства, потому что ты должен защищать эти сотни и тысячи, потому что ты их единственная надежда на спасение, потому что они верят в тебя и знают: ты не подведёшь, потому что ты – настоящий мужчина, в руках которого грозное, смертоносное оружие, от которого просто захватывает дух… круто, да? Нет, скажи, правда круто?

– Обалдеть просто, – ухмыльнулся Фёдор. – Если тебя простецкая игрушка так забрала, что же с тобой от тутошних серьёзных забав станет?

– Простецкая? – Игорь нахмурился. В очередной раз начинала действовать водочка. – Я бы не стал так говорить. И вообще, я бы не стал это называть игрушкой, знаешь.

– А ты слетай ещё разок, – предложил Фёдор и достал из кармана бумажник, не торопясь его, впрочем, открывать. – Слетаешь второй раз, третий, а на четвёртый обрыднет. Потому что одно и то же. Ну, самолёты, может, разные. Сейчас такой, в следующий раз другой. Ну, маршрут, я не знаю, или как это называется – тоже, может быть, разный. Сегодня над морем, завтра над лесом. Ну, ещё чего-нибудь. Сегодня прыгал с парашютом, завтра не прыгал. Послезавтра опять прыгал. А в целом – одна фигня.

– Да? – помолчав, недоверчиво сказал Игорь. Ещё помолчав, заявил: – Может, и одна, раз ты так думаешь. Тебе виднее. Но это потому что… аттракцион. Игрушка, как ты сам говоришь. А вот в Рязани – там будет настоящее, каждый раз разное!

– Ну ладно, ладно, разное, – уступчиво согласился Фёдор, поднимая руки. И тут же словно окатил ледяной водой из ушата: – Ты главное доберись до неё, до этой своей Рязани, хорошо?

– Хорошо, – понуро буркнул Игорь, разом спустившись с небес на землю.

– Ну вот и лады, – хлопнул его по плечу Фёдор. – А сейчас спать.

Фёдор, видать, и вправду был волшебником: прежде, чем Игорь успел что-либо ответить, могучий сон накрыл его сознание большим и темным покрывалом.

* * *

Проснулся он от холода. Вернее, не от холода, а от той очаговой утренней прохлады, что гложет выбившуюся из-под одеяла ногу. В обычной ситуации – у себя дома, в своей кровати, под своим, наконец, одеялом – это не повод для того, чтобы просыпаться; сладко сгруппировавшись, человек отхватывает себе ещё сна. Другое дело, когда ты, оказывается, не только не у себя дома, но даже и не там, где, помнится, засыпал! А именно в такую историю и попал Игорь.

Открыв глаза, он некоторое время лежал на спине и раздумывал в какую сторону повернуть голову. Справа, совсем рядом с кроватью угадывалось зияющее окно – если назвать этим словом огромный незастеклённый проём в стене, размером напоминавший экран в кинотеатре средней руки. Слева чувствовалось какое-то помещение, тоже весьма немаленькое, с высокими потолками; если быть последовательным в сравнениях – объёмом под стать кинозалу. "Сначала глянем на улицу", – решился, наконец, Игорь и повернул голову к окну. Панорама, открывшаяся с немалой, должно быть, высоты, заставила благоговейно вздрогнуть.