Только ПЖ в нескончаемый выдох прерывисто дышит,
Только чатланин(?) с ключами в заброшенной каменной нише,
Только экрана для астрономов заставка цветная.
Может, пойдёшь по колено в песке к позабытому дому
(Будет вернее сказать – к пепелищу – на горе/на горле),
Птенчик ты, слётушка, птенчик ты боженькин, птенчик ты орлий…
Глянь – ничего, да и вправду, что чем ничевей, тем бездонней.
Ходят над речкою, дышат с экрана буланые кони,
Гнётся у речки, ломается поле в хрущёвские кровли,
Тянут к земле, не пускают за конями верные корни.
«Стремился к высокому…»
Стремился к высокому тягой табачного дыма.
Молчал, что рука как опора просто необходима.
Пил самую крепкую и дурманную влагу.
Во снах рисовал стихи на небоскрёбах Чикаго.
Руки водили по воздуху – кисть по стеклу и бетону,
Сам же пугался размахов грубых-зримых-весомых.
Ветер дописывал мастера росчерками-штрихами.
Влага дурманная изредка отдавала духами.
По совету старенькой (и опытной) бабы Вали,
Как египетских мумий тщательно пеленали.
К году забыл, как писать, рисовать и Чикаго.
Заговорил, в забытьи сжёг холсты и бумаги.
В три удивлялся смышленой кошке из «Репки».
В пять – небоскребы ломал на занятиях лепкой.
Бил по рукам тех, кто стремился выше.
Четырнадцатого апреля, утром, на вид – сорок лет, в старом трико, из дому за пивом и сигаретами вышел.
«Запечатанное в бутылку письмо с того света…»
Запечатанное в бутылку письмо с того света,
Поднесенное кем-то к затылку, к виску ли – это
Лечится в санатории закрытого типа,
Во дворе которого липа – горит янтарём, не сгорает липа.
Ты войдёшь в берега этой речки, томлёной гречки,
Что навроде закуски, и белочка на крылечке
Собирает семечки инвалидов и их семей,
Полные горьких от пережарки слюней,
И тебе всё покажется бледным, поскольку вечер и действительно бледно,
Зажигаются меж/за решетками свечи, как свет последний
Перед армией, потому что явно косишь и конечно годен, –
Не бывает разумнее стиш о бутылке и бутылки сей внеземной природе.
Сей разумное, доброе, вечное, сей пролесками гильзы густо,
Твоё место в палате мечено, ждёт тушёный фарш и капуста.
Возвратятся не все, в дальних далях останутся сильные духом.
Это божья непруха и ротного тоже непруха,
Потому что нельзя по матери, если повсюду черти,
И в глазах у чертей не навроде, а точно – смерти.
День седьмый
Сказки увязших по горло в траве и кафеле.
Чай для прогрева миндалин, терновый, как.
Краски, картинка – отточены частым надфилем.