И Тото нечёсанный у плетня сутулится,
Потому что горькую,
Потому что в дым.
И несёт нагретою, с жилками, дремотою
В изумрудном городе; только за воротами
Холодок и слякотно, и не так измотанно,
Малахитных ящерок не горят следы.
На воздушном шаре ли, на нездешнем бесе ли,
Унесло волшебника или же повесили –
Все забыть успели – а оттого что весело
И вода из погреба мутная крепка.
Красно- ли армейцы ли, красно- белочехи ли,
Казаки ли празднуют ратные успехи, и,
В общем, сколько было, все разом понаехали,
И дорога дальняя в зелен дым легка.
Элли, чудо девочка! выбирайся ноченькой.
У вокзала – пьяненький, добрый и не конченый.
Он поставит в паспорте или где: «Уплочено».
И благословит, и спи до Канзаса путь.
А досужим сказочкам ты не верь, родимая,
Будто щас над Рашею ночь непроглядимая,
Как в твоём фургончике…
Звёздочка, гори, моя!
Выберется девочка – свалим как-нибудь.
«Скол грязно-белый…»
Скол грязно-белый, и яблоней пенится.
Где-то за сколом – небесная звонница.
В яблоню смотрится мира ровесница,
Просит бесстыже всегдашняя скромница.
Дайштобы внуки росли аки прадеды,
В вере, которой ей так не хватало, и
Бога и правды и Сталина ради бы,
Ради Отечества, хлеба лежалого.
Дайштоб здоровы, незлобивы были бы.
Дайштоб собачки у окон не серили.
Язвы – запойной соседке-кобыле бы…
Просит, как та, в сто двенадцатой серии, –
Не за себя, а за лбы бестолковые.
Просит Николу, герань и бессонницу.
Просит у церкви на гробик целковые.
Просит бесстыже всегдашняя скромница.
Гретхен
Гретхен, ты зачем ходила ночью под окном?
Господи, я слушала, как пели соловьи.
Гретхен, ты ведь толком и не ведаешь, кто он.
Гретхен, у приятеля его язык змеи.
Гретхен, ты погубишь мать, младенца и себя.
Гретхен, ты узнаешь, как оно – сходить с ума.
Господи, ты знаешь, что такое жить любя,
Верить, ждать, прощать. Оставь, я выплыву сама.