Иностранка

– Неужели он, правда, сможет спасти нас? Неужели в обмен на мое тело, он готов нарушить приказ и помочь нам? – тревожно лепетала себе под нос Маша, отрезая ножом кусок говядины и машинально пережевывая его, смотря перед собой невидящим и остекленевшим взором. – Если я отдамся ему, то он спасет нас. Ведь я так виновата, так виновата. И нет мне прощения. Ведь, если я не решусь на это, мы все погибнем. И все из-за меня. Я виновница всех бед. И теперь выхода другого нет. Я должна переступить через себя. Я должна пожертвовать собой, ради спасения отца и брата, ведь они ни в чем не виноваты. Я оступилась и навлекла беду на нашу семью, мне и расплачиваться. Так и должно быть…

Спустя некоторое время, вернулся Егор Васильевич, и Маша, подняв на него сухие тревожные глаза, тихо произнесла:

– Если Вы поможете нам, то я согласна на Ваши условия.

– О, я весьма польщен Вашим положительным ответом, сударыня! – возбужденно выпалил Глушков, закрывая дверь на засов и приближаясь к девушке. Он положил руку на ее плечо. Маша напряглась от его тяжелой ладони, которая начала ласкать через ткань платья ее плечо, но не скинула руку коменданта. – Да моя прелесть, те дни, что Вы провели у нас в тюрьме, не прошли даром. Вам следует принять ванну.

Маша смутилась, прекрасно осознавая, что не мылась почти четыре дня. И неудивительно, что от нее пахло ее природным запахом и немного потом. Однако Егор Васильевич, наклонился к ней и, обвив рукой талию девушки, притянул ее ближе к себе и продолжал:

– Однако, меня это нисколько не смущает. Даже я бы сказал, наоборот, Ваш запах весьма возбуждает во мне кровь.

Он уткнулся ртом в ее шейку, а его руки начали умело расстегивать ее платье сзади и далее расшнуровывать ее корсет. Уже через некоторое время он стянул с нее платье, корсет, фижмы, нижние юбки и девушка осталась в одних чулках и нижней шелковой рубашке. Ее выступающая под тонкой рубашкой высокая грудь, обнаженная шея, мягкие плечи и тонкая талия, вызвали у коменданта возглас восхищения и он тут же начал настойчиво целовать ее в губы, сильнее прижимая девушку к себе. Маша стояла напряженно и не сопротивлялась, от омерзения закрыв глаза и позволяла ему ласкать руками свое тело. Еще через некоторое время он стянул с нее нижнюю рубашку, обнажив ее девичьи бедра и провел рукой по ее обнаженной коже от бедра до плеч. Маша стояла неподвижно, и чуть прикрыв глаза, терпела все его ласки.

– Могу я звать Вас Маша? – спросил он вдруг. Она тупо кивнула, желая одного, чтобы все поскорее закончилось. – Пойдемте сюда, моя прелестница, – велел он, подталкивая ее к небольшому диванчику покрытому грубым сукном. Он проворно уложил девушку на твердую поверхность и начал раздеваться сам. Машенька чуть отвернула голову, чтобы не видеть его и лишь слышала, как он порывисто дышал, раздеваясь. Уже через пару минут Глушков остался в одних подштанниках и, наклонившись над ней, жадно приник губами к ее дрожащему рту. В следующий миг он навалился на нее всем телом и девушка ощутила, что задыхается, от сильного запаха лука и мужского пота. Запах пороха и мокрой тины исходил от его кожи и Маша ощутила, что еще немного и от омерзения она потеряет сознание. Она прикрыла глаза, считая мгновения до окончания этой экзекуции, а перед ее взором стояли образы отца и брата, которые теперь для нее казались невозможно дорогими и ценными.

Яростными настойчивыми губами, Егор Васильевич начал целовать ее шею, разминая руками ее нежную грудь. Через некоторое время он чуть отстранился и приказал:

– Откройте глаза, я хочу, чтобы Вы смотрели на меня!

Она открыла влажные от слез глаза и увидела перед собой его темный блуждающий взгляд. Она почувствовала, как его руки раздвигают ее бедра. В следующий момент боль пронзила ее лоно, ибо она не была возбуждена. Девушка зажмурила от неприятного чувства гадливости глаза, ощущая быстрые твердые движения внутри себя. Она не открывала глаз и Глушков, спустя некоторое время закончил свое действо. Он немного потряс головой и проворно поднялся с девушки и начал медленно одеваться, вальяжно сказав:

– Вы конечно красивы, но совершенно холодны, сударыня…

Маша так и осталась лежать на диванчике, недвижимо с закрытыми глазами и думала лишь о том, что, наконец, все кончилось. “Все. Это все, – шептала она в своих мыслях. – Теперь, Сергей и отец будут спасены от наказания кнутом”.

Она открыла глаза и села. Глушков уже оделся и, сев за свой письменный стол, начал перебирать бумаги. Он окинул девушку внимательным взором и приказал:

– Наденьте платье. Вы можете поспать здесь, на этом диванчике. Все же здесь теплее, чем в Вашей камере и нет крыс. А мне надо немного поработать. Утром, я решу, что с Вами делать.

Он вновь опустил взор на бумаги. А Маша, проворно встав на ноги, стала быстро собирать с каменного пола свою одежду. Спустя четверть часа, надев только нижнюю рубашку, нижнюю юбку и платье она, свернувшись калачиком на жестком диванчике, забылась тревожным сном, убаюканная тихим скрипом пера коменданта, который что-то писал за своим столом при свете единственной свечи…

Глава V. Арестанты

Петропавловская крепость,

1790 год, Май, 12, утро

Рассвет едва занимался, когда Чемесов, с гудящей головой от чрезмерно выпитого накануне вина, шальной и мрачный, направился к мосту, ведущему в крепость на Заячьем острове, оставив карету дожидаться его неподалеку, в пролеске. Быстрым шагом он приблизился к комендантской будке у подножья моста. Он сильно постучал железным кольцом в ворота будки, и замер в напряженной позе. Часовой не заставил себя долго ждать, и уже через миг окно на дверях распахнулось и в проеме показалось заспанное лицо охранника, который недовольным тоном пробурчал:

– Чего надобно?

– Поручик Измайловского Лейб-гвардии полка Чемесов. У меня приказ на освобождение из-под стражи господина Озерова и его семьи, – отчеканил Григорий, чуть помотав гудящей головой, и оправляя на голове чуть съехавшую набок треуголку из зеленого сукна.

– Что это в такую рань то? – недовольно вымолвил часовой и начал отпирать тяжелый засов.

Едва дверь распахнулась, как молодой человек прошел внутрь и велел:

– Веди к коменданту.

– Да щас! Егор Васильевич почивают еще, – недовольно заметил часовой. И указав рукой вперед на мост, сказал. – По мосту сами идите, Ваше благородие. Там от ворот Вас солдат проводит до дежурного по гарнизону. Ему бумагу и покажете.

– Понял, – кивнул Чемесов и проворно зашагал тяжелым неровным шагом по деревянному мосту, который был перекинут через водную гладь, окружавшую Заячий остров.

В голове Чемесова сидела лишь одна шальная мысль, навязчивая и опасная, – во что бы то ни стало освободить Машеньку и ее родных из лап крепости, в которой они находились уже четвертые сутки. Именно это, трагичное незаслуженное заключение под своды этой суровой тюрьмы, не давало молодому человеку расслабиться последние несколько дней.

В тот день, когда он покинул особняк княгини Д., Григорий впал в злое шальное состояние и почти всю ночь шатался по злачным тайным местам Петербурга, пытаясь найти человека, который бы согласился за плату выправить ему нужную бумагу, которая могла бы спасти Машеньку от страшного приговора и наказания. К тому же все эти тревожные дни Григорий постоянно пил, пытаясь заглушить в себе мысли об опасности и о том, чем может обернуться для него его дерзкий поступок, и убеждал себя, что у него все получится, и он сможет освободить девушку из тюрьмы. Позже он надеялся помочь Маше, ее отцу и брату, как можно скорее покинуть Петербург, а возможно и Россию, дабы Озеровы смогли бы переждать гнев и опалу государыни на чужбине.

Глушков едва дописал последний рапорт, как в дверь его кабинета тихо постучались. Комендант вскинул глаза на дверь и проворно встал. Он приблизился к двери, на ходу отметив, что девушка все так же крепко спит в неподвижной позе, свернувшись калачиком на его диванчике. Отворив дверь, Глушков уставился усталым недовольным взором на прапорщика Борисова, и проворчал:

– Ну?

– Вы не спите, Егор Васильевич? А то я свет увидал и хотел доложить.

– Что там у тебя, Борисов?

– Поручик с приказом от императрицы прискакал.

– От самой императрицы? – опешил комендант. Быстро выйдя в коридор, Глушков прикрыл дверь своего кабинета и внимательно взглянул на Борисова.

– Да. Приказ на освобождение из заключения всех Озеровых. Некий поручик Чемесов привез приказ.

– Ясно.

– Я распорядился пока двоих Озеровых освободить и в комендантскую доставить, а сам к Вам пошел. Ведь барышня Озерова у Вас.

– Когда поручик тот пожаловал? – спросил подозрительно Глушков.

– Так уж более часа будет.

– В Зимний, гонца проверить послали?

– Так точно Егор Васильевич, как Вы и приказывали при особо важных случаях, все документы проверять. Шукшин ускакал верхом час назад.

– Молодец, Ваня, – кивнул Глушков, похлопав прапорщика по плечу – Где поручик тот Чемесов?

– Дак там же в комендантской дожидается вместе с Озеровыми. Я же говорю, я за девицей пошел к Вам. Ну, чтобы ее тоже освободить…

– Погодь, еще. Странно все это, – нахмурился Глушков, что-то обдумывая. Егор Васильевич, прекрасно помнил указ императрицы с жестоким приговором для Озеровых, и визит княгини Д, которая так же жаждала, чтобы арестанты, как можно скорее понесли наказание. А теперь, этот неожиданный приказ на освобождение совсем не вписывался во всю эту картину. – Надо дождаться положительного ответа из Зимнего дворца. Пойдем.

Комендант с Борисовым быстро последовали по каменному темному коридору, освещая путь фонарем.

– Доброе утро, господа, – заметил Глушков, входя в комендантскую и недобрым взглядом оглядывая высокую фигуру поручика в форме Измайловского полка, двух Озеровых, отца и сына, которые выглядели грязно, удрученно и недовольно, и двух охранявших их солдат, стоящих рядом и видимо ожидающих дальнейших приказаний. Озеровы еще вчера узнали об убийственном указе государыни и ссылке в Сибирь, и теперь поручик Чемесов с новым указом о помиловании стал словно спасителем для Озеровых, которые уже и не надеялись на спасение. Глушков обратился к молодому человеку. – Комендант крепости Глушков. С чем пожаловали милостивый государь?

– Поручик Григорий Петрович Чемесов. Я привез указ императрицы на освобождение господ Озеровых.

Григорий быстро приблизился к Глушкову и протянул бумагу. Сверток оказался уже распечатан, видимо рукой Борисова, и Егор Васильевич нахмурившись, прошелся глазами по его содержимому. Действительно это был приказ на освобождение всех троих Озеровых, подписанный самой императрицей. Сургучная печать скрепляла данную бумагу и указ показался Глушкову подлинным. Однако, некое сомнение оттого, как быстро поменялась воля государыни, все же скребло существо Егора Васильевича и он, подняв глаза на молодого человека, который напряженно и как-то одержимо смотрел на него прямо в упор, заявил. – Весьма странный указ, если знать, что прежний был совершенно иного содержания.

– Вы намерены обсуждать волю государыни нашей? – выпалил Чемесов, сжав кулак.