«Козни врагов наших сокруши…»: Дневники

Хочется думать, что г. Поселянин просто обмолвился, забыв, под наплывом воспоминания впечатлений от художественных произведений Толстого, о его невыразимых хулах и “личной ненависти” к Господу нашему, о которой свидетельствовал бывший когда-то его почитатель В. С. Соловьев.

Я остановился на “обмолвке” г. Поселянина дольше, чем она того заслуживает, потому, что в ней отразилось характерное направление нашего времени даже в духовной литературе. “Русский Паломник”, вот уже 26-й год издающийся по моей мысли и моей программе, хотя и не мною окрещенный сим именем, есть журнал “духовный”. Не считает себя он и сектантским или, как ныне принято выражаться, избегая понятия православнаго, просто христианским. Да и самая идея “паломничества” свойственна, главным образом, православию, а не сектантству. Журнал сам себя так и рекомендует: “для православной семьи, школы и читальни”. Такие журналы особенно были бы полезны для нашего времени. Однако же что преподносит этот журнал своим читателям по поводу смерти гр. Толстаго? Да ни больше, ни меньше, как целый иудейский акафист этому богоотступнику. Правда, все это – не свое, а заимствованное у почитателей Толстаго, но ведь православные-то читатели уж, конечно, не ожидали такого подношения со стороны редакции… Уважая религиозное и патриотическое чувство православных, подобало бы воздержаться от этого… Полюбуйтесь вот хоть несколькими строками из этого акафиста (а он тянется на 22 столбцах!): “смерть Толстого, говорит редакция словами иудействующей газеты “Р. Слово”, вызвала единодушный идеалистический подъем духа во всем цивилизованном мире… Можно было не знать его, не видеть его, – вторит она одному из его почитателей, А. Ф. Кони, – не читать его, можно было не соглашаться с ним, но надо было знать, что он живет, и тогда легче было жить нам”. (Пусть простит моему невежеству г. Кони: если не знать, не читать, не соглашаться, то почему же легче жить? Что это – святой угодник Божий что ли?) “В мире – покойник”, берет журнал из писаний другаго почитателя Толстаго: “Когда в доме покойник, благоговейная, молитвенная тишина водворяется в доме. Сейчас у нас в России покойник. И не только у нас в России, но и во всем мире, – у нас на земле, повсюду, где знали имя Толстаго, куда проникало его вещее мировое слово”. “Осиротело человечество”. “Наша всемирная скорбь озаряется отблеском великих упований, лучезарным светом безсмертнаго имени великаго друга человечества”. “Новое слово”, о коем говорил Достоевский, разумея наше святое православие, наше русское миросозерцание, видите ли, по мысли некоего профессора Адрианова, принадлежит Толстому. “Трудно постигнуть Толстаго в целом, как необычайно сложное явление, как трудно постигнуть сущность мира (!). Пройдет еще много времени, пока мировоззрение Толстаго воплотится в жизнь. Но семена брошены, всечеловеческая совесть взбудоражена Толстым во всем человеческом мире, и всходы будут. Раз Россия дала миру такого сына, как Толстой, его бог восторжествует (над кем? уж не над нашим ли Христом Спасителем?), преображение людей совершится. Эту светлую надежду питал до последняго вздоха сам Толстой, и она облегчила его последние минуты. Накануне кончины в минуты просветления, он, передают газеты, диктовал свои мысли: “Я сам ухожу из жизни, но останутся люди, которые сознают истинный смысл жизни, и им суждено будет осуществить то, к чему стремился я в течение своей жизни и что мне не удалось”.

Как видите, все эти речи, отзывы о Толстом “духовный” журнал постарался сгруппировать и поднести православной семье и школе, не считая нужным даже оговорить, как редакция сама-то относится к ним. По-видимому, вполне разделяет их? Как видите, все это изложено на особом эзоповском языке, но довольно прозрачно, чтобы понимать его. Конечно, это “вещее мировое слово” не есть его идеи, проведенныя в “Войне и Мире”, – разумеется, это его богохульное учение. “Идеалистический подъем духа во всем цивилизованном мире” – это тот шум и гам, какой подняли враги христианства – иудеи и их союзники – масоны, а за ними и наши недалекие “интеллигенты” во главе с поименованными “профессорами”. “Торжество толстовскаго бога” – это торжество жидовскаго кагала. Вот чему сочувствует редакция “духовнаго” журнала и чем угощает своих читателей – православных. За одно можно сказать ей спасибо – за то, что она сообщила нам предсмертныя бредни Толстого. Из них мы видим еще раз, как он остался тем, что он был в последние годы: тот же бред о “смысле жизни”, а следовательно, говорить о его покаянии уже не приходится, и из этих записей его слов г. Поселянин может убедиться, что веровать, будто “его душа прильнула к ногам Христовым и в том обрела себе покой и спасение”, не приходится.

Такое отношение к Толстому со стороны некоторых духовных журналов есть знамение времени. “Р. Паломник” с своими приложениями не одинок. Пусть извинит меня и другая почтенная редакция “Отдыха христианина”, если я позволю себе по долгу стоящаго на страже Господней упрекнуть ее за помещение статьи г. Смоленскаго. Сей автор сделал своеобразную подтасовку: он взял религиозныя мысли Толстаго из первой половины его литературной деятельности и хочет ими как бы оправдать его богоборную деятельность второго периода. Напрасно автор видит в Толстом “жажду веры”: вера, по самому существу своему, есть глубочайшее смирение ума человеческаго пред всеведущим умом Божиим. А Толстой был преисполнен гордыни сатанинской, в такой душе нет места вере, которая есть смирение. Напрасно автор, подобно г. Поселянину, делает предположение, что в очах Господних Толстой, на словах отрицавший многие христианские догматы (слишком скромно сказано. Следует сказать: совершенно отрицавший все христианство), а на деле все же любивший Христа (именовавший Его, прости Господи, “повешенным Иудеем”) и людей (на словах лишь), окажется несравненно выше тех, кто устами своими чтили Бога, а сердцами отстояли далеко от Него, кто назывался христианином, но жил не по-христиански”. Да, может быть, Толстой и не был так загрязнен грубыми пороками, как мы, грешные, но хоть мы и, грешники, а все же Божьи, а он отрекся от нашего Спасителя, он хулил Его, он не захотел прибегнуть к Нему и в час смертный, а мы все же не теряем надежды на спасение наше и веруем, что во смирении нашем помянет нас Господь. Гордыня, по учению св. отцев, одна способна заменить все пороки и не дать ни единаго места покаянию… “В деятельности Толстого, явным образом направленной против христианства, – говорит автор, – многое, может быть, послужит во славу Христа и на благо Церкви христианской”. Да, но это уж не заслуга Толстого, это – дело Божия Промысла, всякое зло направляющаго ко благу. А Толстой получит воздаяние по делам и намерениям своим. “Преклонение Толстого пред Христом окрашено самыми яркими и трогательными чертами религиознаго восторга”. Мы только что сказали, какой это был восторг и как он дерзал именовать нашего Господа. Его рачсуждения о безсмертии души отзываются пантеистическим миросозерцанием. “Являясь на словах врагом христианства, Толстой в то же время ко всем вопросам, выдвигаемым жизнью, подходил с глубокой верой в нравственную ответственность человека перед Пославшим его в мир… Он будил человеческую совесть, ставя ее судией жизни, побуждений и деятельности человека”. Но кто это – Пославший человека в мир по пониманию Толстого? Есть ли это – наш христианский Бог? Нет. Слово “Пославший” Толстой украл из Евангелия (где Господь говорит о Себе, именуя Отца Своего Пославшим), а применяет это слово в смысле пантеистическом. Отсюда вся его нравственность – языческая, и все его “добро” спасающей цены не имеет как лишенное духа смирения Христова. Вот почему все рассуждения г. Смоленскаго о каких-то заслугах Толстого пред Церковью не имеют ни малейшей цены, и напрасно автор отнял у журнала целых 16 страниц, уделив церковной правде только полстранички… Ныне время тревожное для Церкви: не смущать верующих в простоте сердца суждениями о каких-то заслугах, о каких-то нравственных качествах погибшей души гордаго писателя, а внедрять в них истинно-церковный взгляд на христианскую жизнь и учение Церкви о спасении должно в наше время духовным нашим изданиям. Иначе вместо пользы они будут приносить только один вред, расшатывая и разрушая цельность церковнаго понимания вещей…

№ 55

На страже Господней

На стражи моей стану.

    Св. Григорий Богосло

Мы, пастыри, мало читаем писания великих вселенских учителей веры и потому нередко теряем руководящее начало в нашей пастырской деятельности, теряем твердость и мужество и, прикрываясь современными якобы “гуманными” принципами, часто подкладываем, по выражению древняго пророка, мягкую подушку под всякий локоть руки… Особенно это стало часто проявляться в наше дряблое время. Является лжеучитель, пишет и печатает, что ему вздумается, проповедует устно, не только в домашней беседе, но и в публичных собраниях. Его дерзость становится с каждым днем все нестерпимее, у него являются последователи, а мы все терпим, все снисходим, сначала будто не замечаем этого, потом как-то робко, будто извиняясь, что его побезпокоили, начинаем чрез миссионеров вразумлять его. Но и при этом – не слышится властнаго слова, сильнаго не только любовью, но и благоговением к непреложности учения Церкви, слова, крепкаго верою в правоту защищаемаго нами учения Церкви, – и лжеучитель чувствует эту робость, эту как бы неуверенность, как бы холодное, вернее сказать, – теплопрохладное отношение к святыне истины, и не внимает нашим увещаниям, растворяемым гуманными фразами… В нем растет самоуверенность, он уже не боится последствий даже отлучения от Церкви, ибо не чувствует в нашем увещании властнаго и любящаго голоса самой матери-Церкви. Холодом, рассудочностию веет от этих официальных увещаний, обращенных к заблуждающимся. Ведь если бы мы искренно любили святую истину, то этого не могло бы быть: мы плакали бы, болели бы душою за того, кто вражьим действием уклонился от нея; он не мог бы не чувствовать, не сознавать, что если мы так горячо относимся к его несчастию, то, стало быть, оно велико, стало быть следует задуматься: “да прав ли я?”

Недавно в “Троицком Слове” было рассказано, как митрополит Петербургский Гавриил обращал раскольника от заблуждения его: он плакал, горячо молился, воздевая руки к небу, и Господь вразумил упорствующаго, и смягчил его сердце, и он бросился к стопам святителя и обратился к православию. Такая ревность о святой истине, такая пламенная любовь к заблудшему, такая горячая о нем молитва творят чудеса. А наша лжегуманная осторожность, наша излишняя деликатность в отношении к лжеучителям только вредят делу, мы как будто не сознаем своего не только права, но и долга обращать заблудших на путь правый, обличать, запрещать, умолять со всяким долготерпением и учением. Мы забываем, что мы не овцы, а пастыри, что на нас лежит тяжкая ответственность за гибнущия души, что мы обязаны не только “идти в пустыню” за сими гибнущими, но и оберегать других, еще не зараженных от их лжеучения. Да что я говорю – от лжеучения? Наш долг охранять их и от всякой духовной заразы, от всякаго порока. Послушаем, что говорит великий вселенский учитель св. Златоуст. “Вот еще достойное посмеяния и служащее к нашему стыду. Если у нас кто-нибудь будет обличен в самых постыдных делах и на него захотят наложить какую-нибудь епитимию, то все весьма безпокоятся и боятся, как бы, говорят, он не отделился от нас (от Церкви) и не пристал к другим”. Та к во времена Златоуста “говорили”, такия опасения высказывали верующие. Пастыри Церкви, по-видимому, тогда исполняли свой долг, не смущаясь такими опасениями. А теперь приходится слышать эти опасения от пастырей самих. Теперь есть архиереи, которые намеренно закрывают глаза на то, что в их епархиях творится. Ссылаются на “свободу совести” и допускают явным еретикам распространять открыто лжеучения. На их глазах происходят собрания у таких еретиков, а они все надеются своею снисходительностью привлечь сих еретиков в недра Церкви, позволяют им публичныя проповеди, все опасаясь, как бы такие не отделились от Церкви… А того, что сии самочинные проповедники уже отделились от Церкви сами собою, своим своеволием, уже только тем, что самочинно выступили на проповедь, не испросив предварительно на то благословения епископа, – как будто не замечают… Все надеются, что они сами вразумятся, сами одумаются и вернутся к послушанию Церкви. Были даже примеры такого снисхождения к самочинным учителям, что архиереи, хорошо зная, что они не послушаются, если им решительно воспретить проповедь, стороною им подсказывали, чтобы те попросили – для порядка – разрешения на проповедь якобы под наблюдением пастырей. Те так и поступали, и вот проповедь сомнительных лиц в отношении их православия таким порядком “легализировалась” и становилась более авторитетною в глазах верующих. Зараза распространялась уже “на законном основании”. И всему причиною эта боязнь: как бы самочинник, не увлек за собою от Церкви своих постоянных слушателей. На глазах церковной власти образовывалась секта… Не так рассуждает великий учитель Церкви св. Златоуст. “Пусть отделяется хоть тысячу раз, и пусть пристает к другим; я говорю не о согрешивших только, но хотя бы кто и вовсе был безгрешен, – если хочет отложиться, пусть отложится. Хотя я печалюсь, – спешит прибавить святитель, – и страдаю, огорчаюсь и мучусь внутренно, лишаясь в каждом таком как бы собственнаго члена, но огорчаюсь не так, чтобы спасение всего этого могло принудить меня сделать что-либо недолжное”. Та к дорожит святитель Христов благом Церкви. Та к строго требует он от членов Церкви послушания ей. Он не хочет покупать кажущейся целости ея ценою излишняго снисхождения к самочинию ея членов, поблажками сему самочинию, и притом – заметьте: это не только в области учения веры, но и в области нравственной жизни членов Церкви. Что же он сказал бы в отношении погибельных лжеучений тех ересей, которыя теперь открыто, печатно проповедуются самочинными, непризванными учителями-писателями-публицистами, ничего не понимающими в вопросах веры и позволяющими себе судить о том, чего не знают? Что он сказал бы о тех невеждах-фанатиках, которые собирают вокруг себя толпы темнаго люда и проповедуют хлыстовския бредни? Нет сомнения, он, после нескольких, может быть, слезных увещаний, предал бы нераскаянных торжественной анафеме. И это он сделал бы ради блага Церкви, ради сохранения ея целости, ея единства и чистоты, ради ограждения ея от разделений. Как видите, он не дорожит количеством верующих, именующих себя православными: “Мы не повелеваем вашей вере, возлюбленные, – говорит он, – не деспотически приказываем вам это. Мы поставлены для поучения вас словом, а не для начальствования и самовластия над вами: наше дело советовать вам и увещевать. Советник говорит, что ему должно, но не принуждает слушателя, предоставляя ему полную свободу – принять или не принять совет. Он будет виновен только в том, если не скажет того, что ему поручено. Потому-то мы и говорим все это, обо всем этом напоминаем, чтобы вам уже нельзя было сказать в тот (последний) день: никто этого нам не говорил, никто не объяснял, мы этого не знали и вовсе не считали грехом. Итак, я говорю и свидетельствую, что производить разделения в Церкви (самочинничать) не меньшее зло, как и впадать в ереси”.

Как эти слова великаго иерарха прикладны к нашему времени! Мирская власть дала свободу вероисповедания. Эта свобода никогда, в сущности, и не стеснялась: на Руси не было преследования за то или другое вероисповедание. Напрасно клевещут на Церковь нашу Православную, будто она гнала и преследовала еретиков и отступников: не Церковь, а мирская власть, признавая союз государства с Церковью, находила нужным иногда стеснять еретиков и отступников, и не в видах собственно преследования их за их верования, а лишь в видах пресечения зла, для охранения Церкви от того вреда, какой могли принести Церкви еретики распространением своего учения среди простецов в вере, верных чад Церкви. Теперь свобода исповедания расширена: стало возможно прежде запрещаемое законами так называемое “оказательство” раскола, дозволено раскольникам и сектантам открыто совершать богослужения, делать молитвенныя собрания и пр. Те м зорче должны стоять на страже Церкви мы – ея пастыри, тем внимательнее присматриваться: нет ли среди наших пасомых если не волков в овчих одеждах, то козлищ, притворяющихся кроткими агнцами? Недавно об одном, глубоко мною уважаемом, образованном старце, котораго я считал искренним христианином, мне сказали в откровенной беседе: “Да, человек прекрасный, стойкий черносотенец, но он считает буддизм чистой философией, а не идолопоклонством, отстаивает оккультизм, заявляет, что так или иначе нужно стараться узнать будущее, хотя бы даже посредством оккультных знаний, вызывания духов, спиритических сеансов и подобное, причем кощунственно заявляет, что “ведь и преподобному Сергию были видения”… Таковы иные, считаемые нами “православными”, интеллигенты. Хорошо, что тот, о ком я говорю, не позволяет себе распространять своих “убеждений”; при встрече с ним можно его предостеречь, и, может быть, он отречется от своих мнений. А сколько, говорю, у нас таких, которые щеголяют своими лжеучениями, стараются распространять их и в печати, и в собраниях, и при каждом случае! Много ли мы, пастыри, делаем для обращения таковых от их прямо еретических заблуждений? Не смотрим ли мы на сих якобы православных (только по паспорту), как говорится, сквозь пальцы? Гд е же наша пастырская ревность? Мне скажут, если таких отлучать, то немного останется у нас пасомых. Я повторю на это только слова св. Златоуста: “пусть отлагаются, если не хотят повиноваться Церкви; хотя я и печалюсь, и страдаю, и мучусь внутреино, лишаясь в каждом таком как бы собственнаго члена, но огорчаюсь не так, чтобы опасение всего этого могло меня принудить сделать что-либо не должное”, то есть, чтобы считать такого человека членом Церкви, когда он уже перестал быть таковым.

Те м паче, еще раз повторяю, тем паче мы должны всемерно заботиться о том, чтоб не допускать таких, считающих себя еще православными, открыто проповедывать в качестве каких-то Богом призванных учителей веры: это уже явная поблажка возникающей ереси и грозит отпадением от Церкви не одного такого проповедника, но и многих верующих душ… Это уже будет, по выражению св. Златоуста, “делом, достойным посмеяния и служащим для нас, пастырей, к стыду”!

№ 56

Можно ли иудеям дозволять носить христианский имена?

Газеты сообщают, что при Святейшем Синоде образована еще одна комиссия для обсуждения вопроса о том: могут ли иудеи носить христианския имена? Давно назрел этот вопрос и пора решать его раз навсегда и окончательно. Имя есть первая собственность, собственность неотъемлемая, которую человек получает здесь на земле и которую уносит с собою в загробный мир. Творец всемогущий, сотворив свет, нарек его днем, тьму – ночью, все звезды называет Он именами их… Имя есть символ власти над тем, кому оно дается. На всем пространстве Ветхаго Завета, от первозданнаго Адама и Евы до праведных родителей Предтечи Господня, право давать имена принадлежало родителям. На имя смотрели как на нечто священное, с уважением. Имя не есть №., под которым разумеется тот или другой экземпляр, та или другая особь: имя может принадлежать только человеку, как разумнонравственному существу. Этот взгляд на значение имени можно усматривать еще в Ветхом Завете; в Новом Завете у христиан, особенно в Православной Церкви, оно получило еще большее значение. Вошло в священный обычай при крещении давать младенцам и взрослым имена святых Богом прославленных. Угодник Божий, имя коего я ношу, есть мой небесный восприемник или от купели крещения, или от св. Евангелия при моем монашеском пострижении. Это мой благодатный покровитель, мой заступник и молитвенник пред Богом, мой наставник в моем земном странствовании, мой второй Ангел-Хранитель. Вот почему для нас, православных христиан, особенно дороги те имена, которыя мы носим. Это – священные символы нашего духовнаго родства с небесною Церковью, нашего постояннаго с нею общения. Пусть иудеи носят имена ветхозаветных праведников: к сожалению, мы едва ли вправе запретить им это, хотя очень бы желали, – ввиду того, что и многие из нас носят сии имена, – чтобы иудеи и произносили эти имена не по нашему, а по своему: чтобы Моисеи именовались Мойшами, Израиля, – Срулями; но допускать, чтоб они носили имена святых Божиих, во Христе прославленных, было бы кощунством и святотатством, с точки зрения Церкви Православной. Приятно ли и простому человеку смертному, например, хоть бы тому, кто возбудил вопрос о праве иудеев именоваться христианскими именами, приятно ли ему, если иудей, не испросив предварительно его разрешения, возьмет себе его имя и родовую его фамилию и будет величать себя ими? Приятно ли ему будет, когда все, что сей иудей сделает, будет, по недоразумению, ложиться тенью на него или его семью? Затем: если признать это право за иудеями, то по какому праву мы будем отнимать его у магометан, как известно, также носящих немало библейских имен? А там, во имя свободы совести, свободы веротерпимости и других свобод, найдем ли мы основание отрицать это право и для язычников – буддистов, огнепоклонников и др. нехристиан? Ведь еще вопрос: кто более враждебно относится к святой вере нашей, иудей ли, или язычник и магометанин? Прочтите Шулхан-арух, эту, так сказать, эссенцию иудейской ненависти к христианам, и вы поймете, как глубоко оскорбительно было бы для православной веры, для угодников Божиих, для Самого Господа нашего Иисуса Христа такое попустительство. Мне же зело честни быша друзи Твои, Боже, – говорит Царь пророк Давид. Не тем паче ли мы должны ревновать о чести святых Божиих? Представьте себе, что какой-нибудь иудей, заклятый враг Христа и нашей веры святой, назовет себя именем святителя Христова Николая только ради того, что так ему будет удобнее, так сказать, смешаться в толпе православных людей, чтоб удобнее их обманывать: ужели не оскорбим мы позволением носить сие имя нашего великаго заступника и святителя-чудотворца? Ужели не будет даже для нас самих оскорбительным, если иудей, в своем обществе издевающийся над нашими подвижниками, будет – без сомнения, только у нас на глазах – носить имя преподобнаго Сергия? Я не говорю уже о тех иудеях, которые возбуждают против себя массы народныя своею безсовестною эсплуатацией: даже те, которые стараются показать, что они – “честные евреи”, даже и они – по какому праву будут величать себя нашими православными именами, столь для нас священными, а для них, в сущности, ненавистными? И для чего все это нужно? Нет ни малейшаго сомнения, что иудеи, почти две тысячи лет не имевшие в том нужды, теперь хлопочут о том, чтобы получить законное право на то, чем иногда пользовались незаконно, – для того только, чтобы, прикрываясь христианскими именами, постоянно обманывать нас, укрывать от нас свою настоящую личину. Им это нужно, иногда очень нужно. Недаром они, некрещеные, имеют в своих домах иконы православные, в своих лавках на базарах теплят лампады, даже в праздники ходят в храмы православные, благо в этом отношении царит едва ли позволительная с точки зрения церковных правил терпимость. Мало того: по местам принимают к себе наше духовенство: скажите ради Бога – что это, как не личина, обман, отвод глаз для простых верующих душ? Ужели еще надо узаконять и имена, ими похищаемыя у нашей Церкви? Нет, Церковь должна крепко отстаивать святыню имен святых Божиих от такого святотатства. Еще шаг, и их синагоги будут, тоже для отвода глаз наших сентиментальных бюрократов, называться синагогами князя Владимира, Александра Невскаго, Николая Чудотворца, Георгия Победоносца… Уже и теперь иудеям дано слишком много свободы в отношении, например, фамилий: крестится ли, не крестится ли иудей – он именует себя любою фамилией, и вот вы слышите самую русскую фамилию, вы думаете, что имеете дело с русским человеком, а он – некрещеный иудей! Мне самому приходилось обманываться таким образом: какой-нибудь Николай Григорьевич Яковлев, подавший заявление о желании взять в аренду дом или лавку, оказывался у нотариуса Натаном Гиршовичем Янкелем, и приходилось уступать его мольбам, ибо он уже внес пошлину, акт записан и оставалось только его подписать… Это ли желательно узаконить?

Итак, даже с точки зрения гражданской, не говоря уже о церковной, давать право иудеям именоваться христианскими именами нежелательно. Вспомним, что теперь у нас входит в жизнь выборное право. Убедите простаго человека, что Николай Григорьевич есть Натан Гиршович! Раз он формально запишет себя именем христианским – он для выборщиков будет равен по правам с христианином. Если и теперь в нашу несчастную Государственную Думу попадают иудеи даже от столиц, то при новом порядке вещей будут сплошь и рядом попадать даже некрещеные иудеи от православнаго населения. Ужели желательно это? Ужели мало зла на Руси от нашей дряблости, от нашей сентиментальности, якобы – гуманности, лжелиберализма? Ужели и в этом вопросе возьмет верх все тот же безпринципный принцип равенства национальностей и исповеданий, который уже так много зла принес нашей бедной Родине? Мы верим, мы надеемся, что от этого новаго зла спасет нас матерь наша Церковь Православная в лице нашего Святейшего Синода, дав заключение, что не только нельзя, непозволительно, с ея точки зрения, давать право иудеям именоваться христианскими именами, но следует подтвердить им, что за самовольное присвоение христианских имен они подлежат строгой ответственности по закону, как за присвоение чужаго имени, что посему следует восстановить несколько лет назад распубликованное распоряжение, чтобы иудеи на вывесках своих торговых и промышленных заведений писали не сокращенно, а сполна свои иудейския имена… Если ведь они себя уважают, то ничего в этом унизительнаго нет, а русские люди будут знать, с кем они имеют дело. Пусть комиссия вдумчиво перечитает правило 8-е 7-го Вселенскаго Собора и толкования на него. Правило это относится к иудеям, притворно принимавших христианство. А разве некрещеные иудеи, принимающие имена христианския, не теми же целями руководятся, как и тогдашние, и разве позволять им носить наши имена не то же, что принимать их в некое общение с нами?

Помнить надо: в наше смутное время всякая такая попытка иудеев к незаметному слиянию с русским православным населением есть великое зло и поблажать этому злу есть великий грех. Повторяю: к счастью для нашего народа, вопрос этот теперь в руках церковной власти, которая обсудит его уже не с одной политической, но и с церковно-канонической точки зрения и оградит народ от новой напасти со стороны иудейскаго иезуитизма…

№ 57

Торжество Царскаго Самодержавия и истинная свобода

I

Полвека исполнилось с того достопамятнаго в русской истории дня, как радостным благовестом пронеслось с высоты Престола по Русской земле Царское слово: “Осени себя крестным знамением, православный народ, и призови с Нами Божие благословение на твой свободный труд!”… Теперь уже немногие помнят ту светлую радость, которая озарила и согрела тогда русское сердце; еще меньше остается теперь тех старцев, которые сами были тогда под бременем крепостнаго права, являются и доселе живыми свидетелями того быта и строя, которые теперь, пожалуй, уже непонятны для нынешняго поколения. Крепостное право не было рабством в собственном смысле, но когда помещик злоупотреблял им, то подвластный ему крестьянин обращался почти в раба. Великий подвиг совершил Царь-Мученик, уничтожив крепостное право, такой подвиг, который может совершить только Царь-Самодержец! Посему день освобождения крестьян есть праздник свободы, торжества и славы Русскаго Самодержавия! Никто, кроме Самодержавнаго Царя, не в силах был бы сделать это – по крайней мере – так мирно, так спокойно, как совершил это самодержец Император Александр II. Справедливо митрополит Филарет говорит: “Бог по образу Своего вседержительства дал нам Царя Самодержавнаго”; как Бог всемогущий все творит словом Своим: рече и быша, повеле и создашася, по подобию сего повелевает Самодержавный Царь: “быть по сему” – и бывает, и никто не смеет противостать воле Царской, и творит Царь благо народу Своему, как восхощет. Нет силы, нет закона, который мог бы воспрепятствовать Самодержцу сделать добро Своему народу, кроме Его же царской воли! Русские люди! Храните, как зеницу ока, Царское Самодержавие! Не позволяйте ни единому отступнику, ни единому изменнику ни слова молвить против Царскаго Самодержавия: гоните всякаго такого врага Царскаго прочь от себя, как заклятаго врага вашего, как противника воле Божией, ибо Богом Цари царствуют, и сердце Царево только в руце Божией! Царское Самодержавие есть залог нашего родного счастия, есть наше народное сокровище, какого нет у других народов, а потому кто осмелится говорить об ограничении его, тот – наш враг и изменник!

II

Есть струна в нашем грешном сердце, которая особенно в наше время до болезненности отзывчива к каждому прикосновению, это – любовь к свободе. В нашу душу Творец всемогущий заложил, как лучшую черту богоподобия, свободную волю, дабы сотворенный по образу и подобию Божию человек имел возможность удовлетворить благороднейшей потребности своего сердца – отблагодарить своего Творца за все блага своего бытия, повергнуть к стопам Его сей безценный дар: “Отче и Творче мой! Ничего у меня нет своего – все от Тебя и Твое: Твоя от Твоих Тебе и приношу – приношу мое сердце, мою волю, данную мне Тобою же свободу! Хочу единой Твоей всеблагой воли, ибо Ты лучше меня ведаешь, что мне благо есть, – отрекаюсь от своей воли, чтоб жить Твоею святою волею! Повелевай, и аз раб Твой, готово сердце мое, Боже, готово сердце мое!” И в таком самопредании воле Бога – Творца и Промыслителя – человек обрел бы блаженство свое, обрел бы ту свободу, какой и ныне жаждет сердце его. В таком блаженстве, в такой свободе пребывают ангелы Божии; такой свободы, такого блаженства достигают, отсечением воли своей в исполнении воли Божией – заповедей Божиих – святые Божии. На них сбывается слово Господа: аще Сын свободит вы, воистину свободни будете (Ин. 8, 36).

Увы! Человек предпочел послушать змия вселукаваго – диавола, который оклеветал пред ним Творца, подменил ему понятие о свободе своим, лживым ея истолкованием, самоволием, увлек мечтою быть яко бози и пленил в рабство греху: всяк творяй грех раб есть греха! (Ин. 8, 34). С той поры грешное сердце человека ревниво оберегает свою мнимую свободу – рабствовать греху, подозрительно относится к каждому намеку на “послушание”, всякое повеление закона считая нарушением этой свободы, отрицая всякую заповедь, как насилие этой свободы. Отсюда то свободолюбие, которое никогда, может быть, не проявлялось так болезненно, как в наше время. О “свободе” только и слышишь повсюду, о ней все заботы у наших законосоставителей, о ней кричат на страницах всех изданий, даже тех, которыя должны бы напоминать и о послушании, как величайшей добродетели, открывающей путь к истинной свободе. “Свобода” всякаго рода – это идол современнаго культурнаго человечества. Пользуются всяким случаем, чтоб напомнить о ней, чтоб покадить ей. Пусть это будет только исторический факт, значение котораго для жизни народа недостаточно выяснено, но раз в названии этого факта есть корень любимаго словечка “свобода”, пред фактом уже преклоняются, его воспоминают как великое событие, память деятелей чествуют как великих людей, как создателей счастия человечества. Что до того, что история не оправдала всех надежд, возлагавшихся в свое время на этот, тогда ожидаемый, факт? Лишь бы звучало дорогое слово “свобода”, “освобождение”.

19 февраля исполняется 50 лет со дня издания манифеста об отмене крепостного права. Манифест возвестил об освобождении крестьян от крепостной зависимости. Этого было довольно для глашатаев разных свобод, чтобы кричать о них, восхвалять их, призывать к ним… Никто не спрашивает: а как использовали свою свободу освобожденные? Много ли пользы принесла она им, да и принесла ли еще? В том-то и дело, что тут, как и в других случаях, когда идет речь о свободе, принимается за бесспорную истину, что свобода сама по себе есть уже благо, без всякаго отношения к тому, как использует ее человек. Между тем, ведь слово “свобода” есть чисто формальное понятие, не заключающее в себе никакого нравственнаго признака, а посему свобода не есть зло, но не есть еще и добро. Все дело в том, какое содержание вложишь в это понятие. Оно требует нескольких себе дополнений, чтобы получить нравственную ценность. Надобно поставить вопрос: свобода кому? на что? Свобода доброму человеку творить добро, свобода преступнику делать зло, свобода трудиться, свобода бездельничать и т. п. Всегда как будто подразумевается первое – свобода на все доброе и полезное. Но почему-то это подразумеваемое как будто намеренно умалчивается. Правда, мы слышали дополнительные слова к свободе, но опять такия неопределенныя, что и эти слова непременно требовали себе опять дополнительных признаков: иначе они обращались в пустые звуки, только смущающие недалеких людей. Мы слышали слова: “свобода совести, свобода печати, слова, свобода личности, исповеданий, собраний, союзов” и так без конца. Этими громкими словами прикрывалась пустота и вносилась смута в умы молодежи, рабочих, в умы нашей полуинтеллигенции, которая всегда мнит о себе больше, чем настоящая интеллигенция – то есть люди, получившие серьезное научное образование и доказавшие свое серьезное отношение и к науке, и к жизни своим христианским смирением. Те, кому это было нужно, отлично пользовались такою смутою для достижения своих целей ничего общаго с истинной свободой и общим благом не имеющих. А люди, отуманенные этими толками о свободах, воображали себя передовыми провозвестниками наступающаго золотого века, на деле превращаясь в слепое орудие врагов Церкви, Отечества и всего человечества. От их сознания тщательно закрывалось главное: что всякая внешняя свобода есть только отсутствие препятствий для деятельности, а самая деятельность, ея нравственное достоинство, должно быть определяемо уже самим “освобожденным” человеком, и именно – его духовною настроенностью, стремлением его сердца к добру или злу. Ведь всегда надо помнить, что человек не умом живет, а сердцем, что ум всегда на послугах у сердца. Если сердце не находится в плену у страстей, то и ум будет искать истины по требованию сердца, и вся деятельность будет направлена в сторону добра, и свобода используется человеком для добра. А если в сердце живут страсти, то оно прикажет и уму услужить тем же господам-страстям, и тогда ум будет подыскивать для слова “свобода” таких дополнительных или определительных понятий, которыя оправдывали бы греховную разнузданность в жизни якобы “свободнаго”, на деле же жалкаго раба страстей. Нужно ли еще доказывать это? В последние пять лет мы измучились душою от зрелища такой лжесвободы, такого рабства страстям, доводящаго человека до состояния не только животнаго, но и дикаго, лютаго зверя. Обращаясь мыслию к уничтоженному крепостному праву, невольно оглядываешься назад, невольно спрашиваешь: лучше ли стало теперь, чем было тогда, до 19 февраля 1861 года? Увы!

Свобода не использована народом так, как того желал Царь-Освободитель; вместо помещика, который все же жалел крестьян, а многие помещики прямо были великими благодетелями – отцами своих крепостных, – на Руси царствует и властвует кабак; крестьянин не столько работал тогда на помещика, сколько работает теперь на винныя лавки; народное здоровье, как свидетельствуют военные врачи, пошатнулось настолько, что пришлось принимать молодежь на военную службу с более узкою грудью; по деревням не видно домов, свидетельствующих о благосостоянии их хозяев, а если и увидишь их, то это – дома кулаков-мироедов, эксплуатирующих народный труд не хуже жида; земледелие и скотоводство упало; народный дух измельчал; народные нравы стали неузнаваемы: прежних патриархов-старцев не видно; великодушие, честность, безкорыстие, чувство долга исчезают; все помешались на “правах”, искание “правов” проникло даже в церковные отношения: готовы судиться не только с священником, но и с архиереем; любовь к родной Церкви охладела; всюду расползаются мутныя лжеучения, нередко самыя сумасбродныя, антихристианския; пропаганда политической мерзости проникает даже в отдаленнейшия, самыя глухия деревушки; о любви к Отечеству нигде уже не слышно… Разве гром грянет – русский человек еще перекрестится. Вот как воспользовались враги народа тою свободою, какую Царь дал народу для его блага, для созидания, а не на разорение Святой Руси! Конечно, не свобода тут виновата, а злоупотребление ею. Плоды этого злоупотребления налицо, и невольно спрашиваешь себя: радоваться ли в знаменательный день 19 февраля или плакать? Плакать – не о крепостном праве, а о том, что и последнее, что было хорошаго в те времена, уходит от нас… И само собою как-то уходит, вследствие злоупотребления свободой, да и враги наши, притворяющиеся радетелями народа, уж очень усердно стараются о том, чтоб поскорее вытравить из души народной все то хорошее, что скопилось в ней, воспиталось веками. И опять мне нет нужды указывать, кто эти враги: их все мы видим, кто еще не ослеп, у кого есть очи, чтобы видеть. В те, далекия теперь, времена крепостнаго права, народ оберегали их естественные попечители – помещики, а теперь – двери открыты для всякаго пропагандиста, как религиознаго, так и политическаго. Свобода!.. Я никогда не кончил бы, если бы стал перечислять все те последствия разных свобод, от которых вот уже шестой год стоном стонет Русская земля. В наше время надо знать и помнить, что враги человечества зорко следят за течением жизни и, как я сказал выше, ищут всячески случая поджигать народныя массы, возбуждая в них несбыточныя мечты о всякаго рода свободах и гражданских, и политических, и религиозных, с единственною целию – затуманив и перепутав все понятия, повести эти массы на разрушение существующаго порядка общественнаго и государственнаго, а затем воцарить на всей земле такое рабство, какого она еще не видела со дня сотворения мира. Поработив людей греху, лишив их нравственной свободы в духе, превратить затем в скотов несмысленных и повелевать ими по своему усмотрению. А потому всеми мерами должно беречь душу народную от развращения: воспитывать народ в послушании закону Христову, в чем и состоит истинная свобода духа. В сердце человека неизгладимо живет стремление к благобытию, к счастию, к блаженству: нет человека, который не мечтал бы о счастье, не желал бы его, не искал бы… Но сердце, ослепленное живущими в нем страстями, искажает в самом себе понятие об искомом им благе, и каждый видит его в том, чего жаждет его грешное сердце. Люди хотят утолить жажду вечнаго блаженства соленою водою временных удовольствий. Понятно, что жажда только еще более разгорается, но не утоляется. Что же может утолить ее? Только то, что соответствует природе нашего духа, сотвореннаго по образу и подобию Божию; только то, что отвечает заложенным в этом духе идеалам абсолютной истины всесовершеннаго добра и вечной красоты. В области истины – Божественное откровение, в области добра – заповеди Божии или всесовершенная воля Божия, в области красоты – созерцание совершенств Божиих как в творении, так и в откровении Божием. Се – норма человеческаго счастия! И чем ближе человек к той норме, тем он совершеннее испытывает в своем сердце это счастие, это блаженство. Уже и в ветхозаветныя времена, когда учение о благодати Духа Утешителя еще не было раскрыто вполне, люди, близкие к Богу по исполнению Его святой воли, восхищались тем счастием, тем блаженством, какое они испытывали, переживали своим сердцем, когда жили по заповедям Божиим. Возьмите священную книгу Псалтирь: там более 25 раз вы прочтете это сладостное сердцу человеческому слово – блажен, счастлив! А в Новом Завете Законоположник наш, Господь Иисус Христос, самыя заповеди Свои все облек в это слово: блаженны – счастливы нищие духом, плачущие, кроткие… Ветхий Завет властно повелевает еще: делай или не делай то или другое, а Евангелие говорит: хочешь быть счастливым, блаженным – вот к тому средство: будь смирен, кроток, милостив… Та к изложить закон для человеческаго сердца мог только Сердцеведец и Творец этого сердца. Может ли при этом быть речь о свободе или неволе? Наше сердце ищет, просит счастья: оно и дается ему, и всеконечно приемлется свободною волею, как восприяли это блаженство ангелы Божии, никогда ненарушавшие заповеди Божией. Свободны ли ангелы Божии согрешать? Никто не отнимал у них этой свободы, но они всем существом своим изведали все благо, все блаженство в послушании воле Божией и никогда уже не захотят потерять его: их свобода только еще крепче привязывает их волю к послушанию Богу. То же должно бы произойти и с первозданным человеком, если бы он своей свободы не отдал в послушание врагу. То же совершается с каждым спасающимся христианином, по мере исполнения им, силою Божией благодати, животворящих заповедей Христовых. Сочетавая свою волю с волею Божией в исполнение сих заповедей, он не порабощает себя, а, напротив, освобождает себя от рабства греху, укрепляя в себе господство духа над плотию, над низшими влечениями душевнаго человека. В нем совершается чудное сочетание его свободнаго произволения с всеблагою волею Божией, подобно тому как в Самом Господе и Спасителе нашем в дивной гармонии сочетавалась воля Божия и воля человеческая, с тою лишь разницей, что Он был Бог всесовершенный, а мы – чада Его по благодати. И когда мы исполняем Его святыя заповеди, то не мы действуем, а Он в нас и чрез нас совершает это Своею всемощною благодатию. Понятно посему то блаженство, какое испытывает христианин, когда благодать Христова действует в нем, когда он является живым и действенным членом единаго благодатнаго тела Христова – Его Святой Церкви. И чем более он отдает свою свободу воздействию благодати, тем более ощущает в себе веяние Духа Божия и той благодатной свободы, о коей сказано: где Дух Господень, там свобода (2 Кор. 3, 17). При таком понимании христианской свободы можно ли давать большое значение внешней свободе, политической, гражданской и какой бы то ни было? И становится понятным почему св. Апостолы так спокойно учили и о свободе, и рабстве – даже рабстве – в области житейских отношений: рабы, повинуйтесь господам своим, как Христу, не с видимою только услужливостию, как человекоугодники, но как рабы Христовы, исполняя волю Божию от души, служа с усердием, как Господу, а не как человекам (Еф. 6, 5–7). Каждый оставайся в том звании, в каком призван. Рабом ли ты призван, не смущайся (1 Кор. 7, 20–21). И раб, и господин его – оба рабы Господни, оба равны пред Господом. Ибо раб, призванный в Господе, есть свободный Господа, равно и призванный свободным (господин его) есть раб Христов (ст. 22). Одно помните: вы куплены дорогою ценою – кровию Христовою: посему не делайтесь рабами человеков в душе, в совести своей, не позволяйте себе из человекоугодничества грешных дел. А за внешнею гражданскою свободою не гонитесь: есть она – пользуйтесь ею, нет – предавайте себя в волю Божию. Храните свою духовную свободу, свободу от рабства греху: вот это – великое благо, это – счастье и блаженство, котораго никто на свете не может отнять у вас.

Вот то, что благопотребно, думаю я, напомнить народу да и самим себе, нам, пастырям, при воспоминании великаго дела, совершеннаго волею Самодержавной Власти Царя-Освободителя. Бог да ублажит и упокоит душу Его и Его сотрудников в этом деле – в селениях праведных, а нам да подаст ясное разумение как истинной свободы, так и великаго блага для народа нашего в Царском Самодержавии!..

№ 58

Сорок лет назад и теперь

Когда эти строки будут набираться в типографии, в Святейший Синод поступит в окончательно разработанном виде проект новаго устава духовных семинарий. Эту реформу давно ждали, необходимость ея все сознавали. К сожалению, работы 16-ти комиссий происходили в такой тайне, что в печати нельзя было найти точных откликов на них, и теперь, когда общая комиссия уже заканчивает проект, мы не можем еще сказать: что даст нам эта реформа? Говорят, что будет введена и медицина, и гигиена; что новые языки будут введены как обязательные предметы, говорят, будто не дадут места одному из важнейших предметов: чтению святых отцев и учителей Церкви…[15 - По последним известиям, этот предмет будет преподаваться. На этом настояли участвовавшие в совещаниях отцы ректоры семинарий. Спасибо им!]

Решительно не понимаю, как это я заявлял и в прошлом году, зачем семинаристам всем без исключения и обязательно изучать новые языки: с кем они будут говорить на них, если семинария назначается, первее всего, для будущих пастырей и лишь одна десятая доля из них, более даровитых, а следовательно, имеющих возможность изучать эти языки и тогда, когда они необязательны, пойдут в духовныя академии. А до других высших учебных заведений Церкви дела нет. Но, видно, еще не назрела до очевидности нужда в пастырях, видно, еще хотят заставить Церковь Божию еще и еще продолжить на свои средства воспитывать ветеринаров, адвокатов, докторов, чиновников и… хоть бы актеров! Подождем – увидим. Еще не теряем надежды что Святейший Синод внимательно рассмотрит программы и все касающееся обучения; об одном умоляем его: поставить дело духовно-нравственнаго и патриотическаго воспитания так, чтоб не пришлось краснеть за питомцев духовных школ, чтобы в наших семинариях с корнем был вырван тот дух отрицания, политиканства, вражды к родным заветам родной Церкви и каких-то безсмысленных протестов, доходящих до хулиганства и ужаснаго кощунства. Кто ж не знает, что творилось в наших семинариях в последние годы? Горько, обидно, стыдно вспомнить!! А ведь полсотни лет тому назад было не то. Мои читатели помнят в одном из моих дневников мои воспоминания о своих наставниках, о ректоре о. Благоразумове, о помощнике инспектора Скворцове… Тепло и уютно жилось нам не только в физическом, но и в духовном отношении. Ведь и строгостей таких не было, какия потом были введены в семинарии. Мы издавали рукописные журналы (я пять лет вел еженедельно “Памятныя Записки”, покойный П. Д. Молчанов, скончавшийся в сане архиепископа Литовскаго с именем Никандра, – “Семинарский Досуг”), устраивали по классам литературно-вокальные вечера, получали газеты, сами сотрудничали в газетах (я – в “Русском Мире” покойнаго В. В. Комарова и в “Совр. Известиях” Н. И. Гилярова), и ничего дурнаго из сего не выходило. Наши журналы, наши газетныя статьи читались инспекцией, преподавателями, ходили по рукам и вне семинарии, и ничего в них не находили “нелегальнаго”, хотя в них был не один литературный отдел, но и дневники, так сказать, нашей внутренней семинарской жизни, обсуждалось то, что творилось в классе, свободно высказывалось мнение даже о распоряжениях начальства. Но все это было так “корректно”, что наше начальство нимало тому не препятствовало. Помню, как однажды негодяй мальчишка позволил себе испачкать классный журнал, оскорбив всех преподавателей неприличными надписями против их фамилий. Поднялась целая буря в наших “журналах”: мы потребовали, чтобы негодяй был обличен и наказан. И под давлением нашего “общественнаго мнения”, по настойчивому требованию товарищей, на утро он сам пришел к ректору и повинился и, несмотря на такое самообличение – был исключен из семинарии. Этого требовал не только закон, но и мы, его товарищи. “Измите злаго от вас самех!” – под таким заглавием явилась в моих “Пам. Записках Семинариста” статья по поводу этого случая. И я не слыхал ни тени намека тех упреков от товарищей, какие теперь, конечно, раздались бы со всех сторон. Мы понимали, что можно и чего нельзя, и наше начальство, снисходя великодушно к тому, что можно, было безпощадно к тому, чего нельзя. Мои товарищи помнят наши литературные вечера. Задолго до такого вечера мы начинали готовиться. Обычно они приурочивались к подаче наших “сочинений”: накануне подачи “первак” (первый в разрядном списке ученик) обычно прочитывал на таком вечере то сочинение, какое на завтра следовало подать преподавателю. В коридоре вывешивалась программа вечера: такой-то прочтет свое сочинение на такую-то тему, такой-то – продекламирует свое стихотворение, такой-то прочтет свой рассказ, а хор любителей пения в промежутки исполнит то-то. И музыка, и слова нередко были своего же сочинения. Я позволю себе привести здесь одно патриотическое стихотворение, написанное учеником II класса И. Р. и положенное на ноты его товарищем, регентом хора любителей, так, что строфы пелись тремя учениками, а припев громко и дружно принимал весь хор. Чтобы произвести эффект новизны, хор спевался в беседке, в отдаленном углу сада. Это было ровно 40 лет тому назад, в 1870 году.

Песня белому царю

Братья! Век наш полон славы
Александра чудных дел:
Он достоин, чтобы вечно
Ему гимн от нас гремел.

Слава Царю Белому, слава!
Слава Православному, слава!

Двадцати трем миллионам
Он свободу даровал
И, издав для них законы,
Путь к наукам показал.

Слава…
Взял Он мощною рукою
Крепко за руку народ,
Исполинскими шагами
Он повел его вперед.

Слава…
Все преграды разрушались
Словом Мудраго Царя,
И для Русских занималась
Светлых радостей заря.
Утомления не зная,
Он трудился день и ночь
И, труды позабывая,
Отгонял усталость прочь.

Слава…
Все сословья окружают
Александра мирный трон.
“Здравствуй, Царь наш, – восклицают —
Здравствуй, Русский Соломон!”