Утерянный дом

Выстрел.

Крики.

Солдаты добрались до аула и, видимо, им оказали сопротивление. Хасан хотел было рвануть с места и побежать туда, где стреляли, но опомнился, взглянув на свою семью.

– Живо в горы, пока они не окружили нас! – проревел он.

Хасан прекрасно понимал, что если имперские войска дошли до Кубатея[2 - Кубатей – аул, ныне носит название «Жако».], то аулы севернее уже были покорены, а население угоняют к морю, а теперь настал черед их села, поэтому, как и многие, предпочел спасти семью, чем отдать своих жену и детей на растерзание захватчиков и долгой дороги.

Прошло около шести часов после того, как Хасан с семьей оставили родной аул. Вчетвером они шли и шли, боясь оглянуться назад. В памяти все еще были свежи воспоминания о том, как в них стреляли солдаты, заметив, что они лезут в гору. Чудом ни одна пуля не попала в цель, и семья Мамрэш смогла спастись. Однако Хасану, беременной Заре и двумя их детям предстоял еще долгий путь в станицу Баталпашинскую.

Теперь же, холодной сентябрьской ночью, забредя в лес и убедившись, что за ними не гонятся, они нашли удобное местечко и устроились на отдых. Мерем уже несколько часов спала, поэтому Хасан нес ее на руках, завернувшуюся в теплую овечью шкуру. В какой-то момент пришлось отдать ее Заре, потому что недалеко от них загорелись мерцающие огоньки, двигающиеся из стороны в сторону – волки. Опасаясь, что звери нападут на них, Хасан шел прикрыв собой семью, лишь твердя Заре и Салиму, что если вдруг животные побегут, они должны сломя голову добраться до леса, не оглядываясь и не возвращаясь за ним. Жена и сын хотели было что-то возразить, но он велел всем замолчать, и сам умолк тоже.

Так, пройдя около часа, будучи настороже, Хасан с семьей оказались в лесу, в относительной безопасности.

– Даже волки сжалились над нами, несчастными… – сказала тогда Зара дрожащим от холода голосом, когда они устроили привал. – Что же стало с нашими родными, Хасан? Мы все в страхе разбежались и уже не увидимся никогда. Если солдаты дошли до нашего села, значит, вся моя родня в Кэсей хэблэ[3 - Кэсей хэблэ (кабард.–черк. «Къэсей хъэблэ») – аул, до 1925 года носил название «Касаевский», ныне известен как Хабез.]уже пленены или убиты. Теперь и я сирота, Хасан. Ни у одного из нас нет родителей. Как же так случилось? За что мы это заслужили?

Она изливалась горькими слезами, прижимая спящую теплую дочь к груди и дрожа от холодного ветра.

Хасан забрал у нее Мерем, а Салиму велел накинуть на мать вторую шкуру. Зара, опомнившись и немного успокоившись, попыталась настоять, чтобы в нее обернулся сын, но Хасан был непоколебим:

– Ты носишь в себе дитя. Тебе нельзя мерзнуть!

Зара, понимая, что муж прав, не стала дальше препираться.

– Куда мы идем, пап? – внезапно спросила проснувшаяся Мерем.

Этот вопрос вертелся у них в голове с самого начала. Салим не хотел озвучивать его, чтобы лишний раз не нервировать отца, а Зара боялась получить в ответ пустое «не знаю». Хасан же молчал об этом, чтобы не давать лишних надежд, потому что путь предстоял непростой. Теперь же вопрос был задан, и ответа на него ждали все.

Хасан вздохнул.

– Вы помните, к нам приезжал мужчина по имени Минас? Хотя откуда, вы тогда еще под стол ходили, – задумчиво произнес он и после недолгой паузы продолжил. – Когда-то мой отец, ваш дед, вел в Пашинке[4 - Город Черкесск был основан в 1825 году как станица Баталпашинская на месте одноимённого русского военного укрепления (редута) на Кубанской пограничной линии. Редут, а затем и станица получили свои названия в честь победы в 1790 году русского войска под командованием генерал-майора И. И. Германа над армией турецкого военачальника Батал-паши. Таким образом, название «Баталпашинская» представляет собой редкий случай, когда населённый пункт был назван в честь побеждённого. Однако жители не приняли это название, и в обиходе станица называлась «Пашинка».]кое-какие дела с армянским купцом Тарасовым[5 - Тарасовы – род черкесогаев (черкесских армян).]. Я был немногим старше тебя, Салим. У купца был сын, мы подружились, и со временем мы стали кунаками[6 - Куначество – старинный кавказский обычай, согласно которому двое мужчин, принадлежавших к разным родам, племенам или народностям, вступали в настолько тесные дружеские отношения, что эти отношения по своему смыслу были близки к кровнородственным отношениям, что делало для них вопросом чести оказывать друг другу помощь и защиту.]. Как ты и Хэджал. Так вот, мы идем к нему, и я надеюсь, что он поможет нам добраться в Сунжу к вашей тете Сэтэнай. В Ингушетии, говорят, сейчас безопасно для черкесов, поэтому отправимся туда.

При упоминании золовки с Зары спала некая напряженность, сковывающая ее все это время. Теперь она знала, что они не идут без цели, и это ее успокаивало.

– Как ты? – спросил ее Хасан через полчаса. – Можешь идти?

– Да, но дети устали, дай им еще немного поспать.

– Хотел бы я, милая Зара, но рассвет наступит где-то через пять часов, нам непременно надо успеть проникнуть в Пашинку затемно, чтобы остаться незамеченными. Да и не мы одни, наверное, туда устремились. Уверен, и Нартан с семьей отправились в станицу окольными путями, и многие другие тоже. Первым делом нас будут искать именно там, поэтому нам как можно быстрее надо найти Минаса и уехать оттуда, понимаешь?

Покачав головой, Зара согласилась. Муж с женой разбудили детей и снова выдвинулись в дорогу.

Станица располагалась на реке Псыжь[7 - Псыжь (кабард.–черк.) – Кубань.]. Попасть в нее можно было по двум дорогам: с севера и с юга. Правда, еще существовал и третий путь, но он проходил лишь рядом, и на нем не было развилки, которая вела бы в селение.

Хасан с Минасом, будучи подростками, изучили станицу вдоль и поперек. Не было такого закоулка, который бы они не знали. Со временем, конечно, поселение выросло в размерах, но старые улочки остались прежними, и незаметные выходы из Пашинки все еще были открыты.

Затаившись в лесу, Хасан и его семья, уставшие и изможденные, ждали возможности проскочить в станицу с южного входа. Однако трое полупьяных солдат с ружьями наперевес никуда не уходили, лишь время от времени отпуская грязные и язвительные комментарии в адрес местного населения, дикарей, по их словам, не понимающих, что к ним явились «освободители».

До рассвета оставался час. Больше нельзя было медлить. Хасан велел жене и детям следовать за ним и вести себя как можно тише.

Продираясь сквозь ветви деревьев на восток, мужчина то и дело оборачивался проверить, идут ли за ним беременная жена и дети. Каждый раз он чувствовал, что ведет их на убой, но тут же выкидывал эту мысль, вспоминая, что бы с ними случилось, останься они в Кубатее.

Несколько раз они чуть не нарвались на солдат, но удача была на их стороне, и им некоторое время удавалось оставаться незамеченными. Но на подступе к Пашинке маленькая Мерем, споткнувшись, упала в овраг и подвернула ногу. Позабыв о наказе отца не шуметь, девочка завопила от боли и страха так громко, что ее возглас, казалось, раскатился по всему лесу и еще спящей станице, нарушив утреннюю тишину. В панике Хасан бросился к дочке и закрыл ладонью ей рот, но уже было поздно. Несколько солдат бежали в их сторону с ружьями наготове.

– Зара, уводи Салима! – взвыл Хасан. – Десять минут на восток, и вы упретесь в стену, должен быть проход, найдите его. Нужно пересечь четыре улицы, шестой дом справа. Бегите!

– Хасан…

– БЕГИТЕ! ЖИВО!

Хасан и Мерем

Салим взял сумку со шкурой и потянул мать за руку. Зара, нехотя, последовала за ним, полная ужаса и страха за мужа и дочь. Хасан же первым делом подбросил Мерем, чтобы та уцепилась за корень дерева и выбралась, но ни с первого, ни со второго раза девочка не смогла удержаться. Голоса солдат слышались все ясней. Тогда мужчина сам подпрыгнул, взялся за выступающие корни и, велев девочке как можно крепче схватиться за правую ногу, подтянулся, вытащил себя по пояс, цепляясь руками за влажную почву, и одним рывком вытащил маленькую испуганную Мерем, чуть не свалившись обратно в овраг. В ту же минуту Хасан с трудом полностью выбрался, схватил дочь и веревку со связанной шкурой, чтобы та не выдала их, и побежал вглубь леса. Он переставлял ноги с небывалой скоростью. Последний раз он так бежал, когда много лет назад, еще будучи подростком, вместе с Нартаном во время охоты на оленя убегал от погнавшегося за ними здоровенного леопарда. Им лишь чудом удалось спастись, отделавшись лишь сломанным безымянным пальцем левой руки Хасана, когда они выбежали из леса и покатились по склону горы, а леопард не пожелал покидать свою территорию.

Приметив большой дуб, стоявший с обнаженными корнями над еще одним оврагом, Хасан спрятал под ним маленькую Мерем, строго-настрого наказав лежать тихо и не шевелиться, а сам бросился бежать дальше. Спустя некоторое время мужчина начал кричать, чтобы привлечь внимание вооруженных солдат на себя, и ему это удалось. Те, услышав человеческий рев и возгласы на непонятном языке, бросились в сторону Хасана, пробежав в двух метрах от дрожавшей под корнями Мерем, которая еле держалась, чтобы не заплакать.

Уже начинало рассветать, ночная тьма потихоньку отступала, уступая место дневному свету, но солнца не было видно из-за нависших грозовых облаков. Ожидался ливень.

Хасан из последних сил забрался на дерево с широкими ветвями и затаился там. Прошло несколько минут, и трое солдат с ружьями в руках уже стояли прямо под ним, озираясь во все стороны. Они были готовы поразить любую цель, которая по глупости попала бы им на глаза. Хасан лежал на не очень толстой, но крепкой, ветви и молился, чтобы никто из солдат не посмотрел наверх, иначе беды было бы не миновать. Конечно, он мог спрыгнуть и попытаться расправиться с ними, даже будучи выбитым из сил, и, возможно, у него бы это получилось, однако кто-то из той троицы точно успел бы выстрелить, и тогда примчались бы уже десять, а то и двадцать имперских головорезов. Да и убей Хасан хоть всех троих без единого выстрела, их вскоре начнут искать, а выехать из Пашинки его семье придется лишь после захода солнца, не раньше. Рисковать было нельзя.

Дождавшись, когда солдаты пойдут вперед, Хасан с большой осторожностью спустился из своего укрытия, оставив овечью шкуру на дереве, чтобы она не мешала, и помчался обратно туда, где спрятал дочь. Сердце его бешено колотилось, разум рисовал страшные картины, но он их отгонял, стараясь думать о хорошем.

Наконец, достигнув спасительного дуба, Хасан раздвинул корни и обнаружил лежащую дочь, спрятавшую лицо в землю.

– Мерем, это папа, вставай, – прошептал он.

Девочка, уловив родной голос, резво выбралась из корней дерева и кинулась отцу на шею, позабыв о боли в ноге. Оба, отец и дочь, были измазаны грязью, потные и ловили воздух ртом, будто им не хватало кислорода. Расцеловав Мерем, Хасан схватил ее на руки и побежал со всех ног в сторону Пашинки. Ему надо было во что бы то ни стало добраться до кунака прежде, чем утренний свет дошел бы до станицы. Хасан бежал наперегонки с солнцем.

Зара и Салим

– Мама, подожди тут, я сбегаю вперед посмотреть, что там.

– Будь осторожней, Салим, возвращайся скорее, за нами могут гнаться.

Не успела Зара договорить последние слова, как мальчик уже пропал среди деревьев. Он побежал вперед, узнать далеко ли до станицы. Если верить словам Хасана, они уже должны были добраться до Пашинки, но этого не случилось.

Внезапно Зара ухватилась одной рукой за живот, а второй облокотилась о стоявший рядом молодой дуб. Ребенок решил, что ему самое время появиться на свет. Всю дорогу женщина молилась, чтобы этого не случилось в дороге, но судьба распорядилась иначе. Бедная Зара держалась, как могла, чтобы не издать ни единого звука. Каждый толчок малыша откликался в ней оглушительной болью.

– Мама, мы немного ушли в сторону, – раздался голос вернувшегося Салима, – надо пойти вон туда, еще десять минут и мы на месте.

Мальчик наконец взглянул на мать, и на лице его появилась беспокойство.

– Мам, что случилось? Тебе больно?

– Нет, дорогой, просто голова закружилась. Давай спешить, веди нас.

Салим повернулся и пошел туда, где по его словам находилось селение. Зара медленно последовала за ним, стараясь не отставать. Пару раз они натыкались на овраги, которые приходилось обходить, из-за чего десять минут растянулись на двадцать. В одном из них Салим оставил сумку со шкурой, которая только мешала идти. Беременная Зара уже была на грани, а солнечный свет вот-вот должен был прогнать ночную тьму. В воздухе уже некоторое время висел земляной запах, а небо грохотало, предупреждая о надвигающимся ливне.