– Значит, говоришь, замутила бы со мной…
Я коснулся ее колена и неспешно прочертил пальцами пять кривых линий вверх по ноге, юркнув под юбку.
Она не сопротивлялась: не отходила, не хватала мою руку, не била меня по лицу. Но я почувствовал ее напряжение.
– Эдуард Валентинович, – сказала она. Не строго. Но с возражением. Или даже жалобно.
Я наполз ладонью на ее ягодицу. Ах, какая ты гладкая, Ладушка! Ах, какая ты нежная!
– Или ты все-таки соврала и не хочешь со мной… за ручки держаться?
Я нащупал верхний край трусиков, зацепился за него и потянул их вниз. Моя вторая рука отправилась помогать первой.
– Эдуард Валентинович…
Я спустил кружева почти до колен, и тогда они уже сами, соскользнув вниз, упали на ее ступни.
– …но ведь не так же, – проговорила Лада.
Придерживая за лодыжки, я поочередно приподнимал ее тяжеленные, но всё же послушные ноги, полностью избавляя ее от трусов.
– А как еще с вами? Да не переживай ты, куплю я тебе новые трюлики, может даже, твоего размера.
– Эдуард Валентинович…
Она как будто дрожала. Не знаю, как я это понял, но вряд ли через пальпацию своими полуонемевшими конечностями. Может, в ее опасливом взгляде что-то блеснуло. А может, в голосе заскрежетало.
Я вновь нырнул руками под юбку, схватился за ее безупречные ягодицы и потянул на себя. Уперся лицом в ее живот.
– Что не так, моя девочка? Скажи, что не так? Что не так со мной? Почему мне плохо? Почему я хочу то, что делает мне больно?
Я будто ввинчивал свой нос в ее рубашку. А потом прижался к ней ухом.
– Неужели я и правда конченый, а? Скажи мне, я не обижусь. Скажи.
Она молчала. Я тоже заткнулся.
Я будто устал, устал болтать, засерая уши и ей, и себе.
И тогда, в тишине, я услышал: кажется, это было ее сердцебиение. Хотя может быть, еще какие-то внутренние шумы, я не знаю. Но я решил, что это были звуки сердца. И они несли мне покой. Я словно выскочил из шлюза космического корабля в открытый космос. И парил в нем безмятежно.
Вдруг я почувствовал, как ее ладони легли на мою голову. Она погладила меня по волосам. И меня накрыло странное чувство – будто мне отпустили все грехи. Будто меня впустили в дом, из которого я предательски сбежал. Будто меня снова любят.
Я поднял голову и увидел невероятно светлое лицо Лады. Она смотрела на меня ласковыми глазами. И кажется, даже немного улыбающимися.
Мои руки вдруг ослабли и сползли с ее ягодиц.
Лада, не отрывая от меня взгляда, потянулась рукой к верхней пуговице своей рубашки и расстегнула ее.
Затем следующую. И следующую…
– Нет, – произнес я.
Потянулся вверх и накрыл ее кисти своими.
– Нет.
Лада сосредоточенно и боязливо смотрела в мои глаза.
Я покачал головой.
А затем несильно надавил на ее руки, как бы отталкивая ее.
– Переспим, когда я стану человеком. – И опустил голову.
Прости меня, Ладушка… даже не знаю, за что я прошу прощения… за всё.
Она помялась еще пару секунд. И, отвернувшись, принялась застегивать пуговицы. Подняла с пола трусы.
– Ты будешь мне нужна завтра в шесть вечера.
Она прошептала: «Поняла. До свидания», и быстро зашагала прочь.
Надо глотнуть еще.
Вселенная… души… любовь… деньги… жертвоприношение… жизнь… смерть…
Я блуждал среди мерцающих в голове образов и не мог ухватиться ни за одну мысль. Всё скользило, стекало, плыло. И даже я сам.
Полина. Мать твою, Полина. За что ты так со мной? За что? Ведь я старался. Ведь я тянулся. Хотел быть достойным тебя. Хотел забраться на башню и пролезть в твое окно. Хотел найти тебя там ждущей меня, любящей меня, с ума сходящей по мне. А ты… А ты!..
Сука!
Сука, сука, сука!
Профессорская шлюха!
Ложится под любого, кто припрется в сраный особняк в пятницу. Может, он ее для этого при себе и держит – привлекает слушателей. И я повелся на эту мразоту. Дешевую подстилку. Задушу тебя, сука.
Завтра. Увижу твои паскудные глаза и задушу не раздумывая.
Так, успокоиться, надо успокоиться. Я просто брежу. Ведь я не убью ее завтра. Ведь не убью?..
Да конечно, нет, о чем я вообще думаю! А о чем я думаю? О чем?..
А смогу ли я убить человека?
Вот сейчас не знаю. Нет, не смогу ведь, а? Рука не поднимется. Ведь нельзя отнимать жизнь у человека. Я всегда это знал. Это аксиома. Нельзя!