…Или можно?
Кто, кто сказал можно?! Я сказал. Кто это я? Я это я. Кто ты такой? Я это ты… и еще я это я.
Да заткнись ты! И ты тоже заткнись!
Что-то изменилось во мне. Убийство уже не отторгалось мной так же категорично, как раньше. Оно меня хоть и пугало, но не казалось чем-то немыслимым, недосягаемым. Потому что речь шла не об абстрактном человеке, не о невинном человеке, а о виновном – виновном передо мной. То, что дело касалось меня лично, ранило меня, включало защитную реакцию от страха лишить человека жизни. Это новое для меня ощущение. С которым я пока не знаком, к которому пока не привык.
А смогу ли я убить человека?
Ответ на этот вопрос не отскочил эхом от стен и остался для меня неслышим.
Я выпивал. Бухтел себе под нос. Вопил. Растирал увлажняющиеся глаза. Застывал, уставившись в одну точку. Оживал. И продолжал пить.
Мой космос сужался и темнел. Он сворачивался, затягиваясь в безжалостную черную дыру.
Я очнулся от хлопков по моим щекам.
– …лентинович, – какой-то сдавленный вибрирующий гул.
Я лежал на полу. Мне хреново. Очень хреново. Тошнило. Крутило. Голова разрывалась. Перед глазами пелена.
Чье-то лицо рядом. Женское. Доброе. Знакомое.
Это Лада. Вглядывалась в меня и искала признаки жизни. Она что, не уходила?
– Эдуард Валентинович, вы в порядке?
– О! – это всё, что я смог из себя выжать. Говорить не было сил.
– Вы вчера сказали, чтобы я приехала за вами в шесть. Я звонила – вы не отвечали, а дверь так и осталась незапертой.
Шесть! Уже шесть? Уже вечер?
Я с трудом поднес правую кисть к глазам, почти вплотную. Но ничего не разобрал на часах. Подвигал рукой, пытаясь найти фокус.
– 18.27, – подсказала Лада.
Долго же меня тут переворачивало.
Наша встреча в восемь. Я не дойду. Нужен очень, сука, крепкий кофе. Нет, не поможет. Не в этот раз.
Зато этот раз – последний, когда я пил. Всё, хватит! Больше ни капли алкоголя. Никогда. Ни по каким поводам. Буду чистым – если пока не выходит душой, то хотя бы телом. Нельзя продолжать себя разрушать. Отуплять себя. Я превращаюсь в алкаша. Теперь всё на трезвяк. Боль – на трезвяк! Радость – на трезвяк! Тогда я почувствую всё, как оно есть, и найду себя: выскребу и выточу, как бриллиант из алмазного самородка. Но… видимо, не сегодня.
Мне бы сейчас хотя бы просто встать.
– Эдуард Валентинович, вам плохо?
Но ответ Лада не услышала, а увидела – в моих страдальческих глазах.
Ее лицо было то ли взволнованным, то ли жалостливым.
– Давайте. Я помогу.
Она взяла меня под руку, чтобы я мог опереться и подняться. Не сразу, но у нас получилось.
Вроде идти могу. Но не строевым шагом. И только с поддержкой.
Она привела меня в туалет. Откинула крышку и стульчак унитаза. И поставила меня перед ним на колени.
– Надо промыть желудок. Я принесу теплой воды. Попробуйте вызвать рвоту.
И она умчала – к кулеру, наверное.
Вызвать рвоту! Это ж тебе не проституток вызвать. У рвоты нет круглосуточного телефона.
Но мысль-то здравая. Спорить не стану.
Я засунул два пальца в рот, как можно глубже. Было неприятно, в горле что-то сжалось, нос заложило, но из глубин наружу ничего не вырвалось.
Вызвать рвоту! Да духов из потустороннего мира, наверное, легче вызвать.
Показалась Лада. Она несла в руках две прозрачные пивные кружки – в баре нашла, – наполненные водой.
– Пейте. Надо выпить всё, – и протянула мне угощение.
Я принялся утолять жажду.
– До конца, до конца, – подстегивала она, будто я пил за ее здоровье.
Через силу я проглотил всё.
– Попробуйте теперь. – Сделала шаг назад. Боялась, что и до нее долетит.
Я не собирался ее выгонять. Ведь я нанял ее и для этого тоже.
В этот раз мне не пришлось пролезать пальцами глубоко. Горло сковал спазм, глаза напряглись и налились. И с противным стоном из меня потекло что-то ярко-желтое.
– Это желчь, – пояснила Лада.
Кажется, я забрызгал свою рубашку.
Она подошла и принялась ее аккуратно с меня снимать. Она сказала:
– У меня папа бухал жестко. Поэтому я знаю, что делать в таких случаях. Доверьтесь мне.
Доверие – главный пункт нашего негласного трудового договора.
На втором потоке желчи стало меньше. А после еще одной полулитровой кружки теплой воды и пары-тройки надрываний над унитазом моя блевотина стала почти прозрачной.