Стрела времени

– Не станут наши танкисты в чаще обедать. Подальше от чужих глаз, – сказал Сашко.

– Не нашенские, – подтвердил старшина. – Решай, командир, что будем делать.

Мамин вынул из кобуры пистолет.

– Брать будем.

***

20 июня 1941 года, гостиница «Виктория»

Кранц намеренно указал точный адрес своего пребывания. Во-первых, это вызывало меньше подозрений, а как он успел убедиться, появление корреспондента из Москвы пробудило живой и не здоровый интерес органов госбезопасности к его скромной персоне. Во-вторых, так было проще обнаружить «наружку». Сразу, из обкома, выставить ее не могли. Поэтому у доктора было, как минимум, пара часов для того, чтобы изучить жизнь гостиницы. Из окна его номера был виден вход и подходы к нему. Появление странных людей не могло произойти для доктора не замеченным.

Вечером доктор предпринял вылазку. Убедившись, что за ним нет «хвоста», он вышел на точку. Прождал час. «Берта» на точку не вышел. Это был второй прокол за сутки. Кранц с раздражением сплюнул и вернулся в гостиницу. Здесь у гостиницы он впервые обнаружил подозрительного парня в белой рубашке с вышитой буквой «Д» на груди. Он прохаживался вдоль аллеи напротив гостиницы, натянув на лоб кепку-восьмиклинку, и, всунув в карманы парусиновых брюк руки.

– Щенок, – усмехнулся про себя доктор и скользнул к входу.

Через щелку в портьере окна Кранц внимательно рассмотрел «шпика». Сомнений не оставалось. Это за ним. В общем, все идет по плану. За исключением, двух проколов. Вспомнив о документах в сейфе и канувшем «Берте», доктор стиснул зубы. Нужно было привести мысли в порядок, успокоится. Кранц подошел к дивану, поправил подушку и удобно лег. Парабеллум аккуратно положил на столик рядом. Потом вынул из внутреннего кармана пиджака блокнот и любовно погладил его рукой.

Дневник на немецком.

«И увидел я иное знамение на небе, великое и чудное: семь Ангелов, имеющих семь последних язв, которыми оканчивалась ярость Божия». Неотступно следует за мной. Везде берется число семь! Все неправды, допущенные в нашей жизни, будут обузданы семью язвами и семью Ангелами. «И видел я как бы стеклянное море, смешанное с огнем; и победившие зверя и образ его, и начертание его и число имени его, стоят на этом стеклянном море, держа гусли Божии». О, мое стеклянное море! Будущая жизнь человечества. Для тебя я несу крест безумца! Стеклянное море – множество спасаемых, чистых и светлых, лучами которых осветится все вокруг. Море смешено с огнем. Этот огонь нисколько не повреждает чистых и неосквернившихся, потому что обладает двумя свойствами. Сжигает грешников и просвещает праведных. «Кто не убоится Тебя, Господи, и не прославит имени Твоего? Ибо Ты един свят. Все народы придут и поклонятся пред Тобою, ибо открылись суды Твои. И после сего я взглянул, и вот, отверзся храм скинии свидетельства на небе. И вышли из храма семь Ангелов, имеющие семь язв, облеченные в чистую и светлую льняную одежду и опоясанные по персям золотыми поясами. И одно из четырех животных дало семи Ангелам семь золотых чаш, наполненных гневом Бога, живущего во веки веков. И наполнился храм дымом от славы Божией и от силы Его». Ужасный и мучительный гнев Божий постигнет достойных его. И, прежде всего, покорившихся антихристу и творивших богоотступные дела. «И никто не мог войти в храм, доколе не окончились семь язв семи Ангелов». Пока Божественный гнев на нечестивых не разлучит праведных от неправедных, до тех пор я не получу жребия в небесном Иерусалиме и успокоения в храме Божием. Мое величие, мой храм Божий – новый человек! Здесь в России мое ристалище! Они создали советского человека – я создам антипод! Это моя миссия! Но сначала надлежит окончиться язвам, которыми воздается за грех. Бог, как человеколюбец, чтобы уменьшить бесконечные муки в будущем, попускает наводить карательные язвы на заслуживших через страдания от войн. Первая язва – гнойные раны на людях. Вторая язва – моря становятся, как кровь мертвеца, и всё одушевлённое в морях умрёт. Третья язва – реки и источники вод становятся, как кровь. Четвертая язва – солнце жжёт людей сильным зноем. Пятая язва – мрак и отчаяние на всей земле. В Харбине я создал собственными руками апокалипсис. В моем блоке я был Богом! Да, Богом! А теперь я стану им на Земле.

Первые пять язв я обрушивал на «бревна» одну за другой, а не одновременно. Первая язва – зараженным сифилисом мужчинам я позволял насиловать пленниц: русских, китаянок. А потом изучал течение болезни. Гнойные раны были не только снаружи, но и внутри. Развитие болезни изучено понедельно, путем вскрытия живых «бревен». Людям сохраняли жизнь и не зашивали их целыми днями, чтобы мы могли наблюдать за процессом, не утруждая себя новым вскрытием. Самое важное – не использовать при этом никакой анестезии, чтобы не нарушить естественный ход эксперимента. Вторая и третья язва – обморожение. При температуре ниже минус двадцать подопытных людей выводили ночью во двор, заставляли опускать оголенные руки или ноги в бочку с холодной водой, а потом ставили под искусственный ветер до тех пор, пока они не получали обморожение. Как понять, что наступило нужное обморожение? Очень просто. Нужно постучать небольшой палочкой по рукам. Я делал это сам. Обмороженная конечность издает звук как при ударе о деревяшку. Я помню чудный случай. Среди подопытных был трехдневный ребенок. Это «Берта» предложил. Чтобы ребенок не сжимал руку в кулачок и не нарушил чистоту эксперимента, он ему воткнул в средний палец иголку. Затем обмороженные конечности клали в воду тридцати семи или сорока градусов по Цельсию и наблюдали за отмиранием мышечной ткани на руках. Кожу можно было легко стянуть чулком. Мышечная ткань разваливалась, обнажая кости. После этого, некоторое время, до недели «бревно» еще вполне себе жило, ело и спало. В общем, было пригодно для продолжения экспериментов. Четвертая и пятая язва – полигон-аэродром в Аньда. Туда возили заключенных, чтобы отрабатывать на них эффективность применения бактериологических бомб. Их привязывали к специальным шестам или крестам, вбитым по концентрическим кругам вокруг точки, куда затем сбрасывали начиненные чумными блохами керамические бомбы. Дабы подопытные случайно не умерли от осколков бомб, на головы надевали железные каски, а тело защищали матрацами и щитами. Когда вместо «блошиных авиабомб» использовались бомбы, начиненные специальной металлической шрапнелью с винтообразным выступами, на которые наносились бактерии газовой гангрены, то оставляли голыми ягодицы. Осколки попадали на открытые части тела и происходило заражение. Мой наблюдательный пункт стоял на расстоянии трех километров. Процедуру я наблюдал в бинокль. Затем людей везли назад на объект и там, как и всех подобных подопытных, вскрывали заживо, чтобы пронаблюдать, как прошло заражение. Мое ноу-хау: никаких «отходов производства». Если «бревно» выживало после заражения сибирской язвой, его заражали чумой. Если и это его не убивало – продолжали. После экспериментов с обморожением покалеченные люди шли на опыты в газовые камеры, а органы после экспериментальных вскрытий поступали в распоряжение микробиологов. Таким образом, я действительно смог создать ад на земле. Не успевало окончиться одно бедствие, как уже начиналось следующее. И этот вал неотвратимо нарастал. До полного истребления.

Я верю в то, что пока нечестивые страдают от язв, я-Бог особым образом охраняю праведных.

Двадцатое июня тысяча девятьсот сорок первого года.

Кранц устало опустил руку. И, закинув голову назад, блаженно вздохнул.

***

К месту стоянки подбирались бесшумно. Мамин сразу обратил внимание на необычную манеру ходьбы разведчиков и старался соответствовать. Делая шаг, опускал переднюю ногу на пятку, но вес не переносил, оставлял на задней. Потом осторожно ставил носок на землю, если чувствовал под ногой ветку, поворачивал носок вправо или влево, туда, где была мягкая листва. И только затем, убедившись, что под ногой ничего не хрустнет, переносил вес. Двигались медленно, по-улиточьи.

Через некоторое время запах дыма и еды стал отчетливым. Донесся тихий говор. До «ненашенских» оставалось, наверное, около тридцати метров. Внезапно, Лившиц, который теперь шел первым, подал сигнал. Все остановились и присели.

– Кажется, нам здесь гостинец оставили, – прошептал он, когда Мамин приблизился.

Впереди, меж зеленых листочков ивы, Алексей заметил тончайшую проволоку, натянутую на высоте человеческой груди и уходящую в кустарник. Лившиц аккуратно двинулся вдоль препятствия и вскоре тихонько вернулся и, переврав фамилию друга, сказал:

– Пшенкин, ты только посмотри, какая здесь тазобедренная композиция.

В руках у Лившица лежали две «лимонки».

– Толково придумали, суки, – со скрежетом в зубах прошептал Лившиц.

Двое красноармейцев сидели под березой у растопыренного корневища. Их почти не было видно. И если бы не дымок, можно было пройти мимо и не заметить их.

– Ну, что, командир. Будем брать, – сказал старшина, теребя ус.

– Да оставь ты свои усы в покое, Пшенкин, – хихикнул Сашко.

– Погоди. Кажется, один собирается посс… До ветру, – вовремя вспомнил правильный оборот Мамин.

Действительно, один красноармеец, коренастый с кривыми ногами, покачиваясь, пошел к высохшему руслу реки.

– Их двое. А в деревне сказали, что их было трое. Где-то еще один. Не выставили ли они случайно секрет, – рассуждал шепотом Мамин.

– Не похоже. Либо мы его уже обнаружили, либо он нас бы уже пострелял, – отозвался Сашко.

Мамин уже вжился в роль командира. Поэтому распределил роли.

– Сашко, твой этот, – Мамин указал на сидящего у дерева. – Григорич, ты давай за сыкуном нашим. Сема, обходи справа, если что, отрежешь путь к бегству. Я – слева зайду.

Группа, молча, разошлась по местам.

Из своей позиции, Мамин хорошо видел, как Сашко бесшумной тенью подкрался к щурившемуся на солнце красноармейцу. Скользнул змеей по толстому, как бревно, корню и оказался за спиной ничего не подозревавшего бойца. Еще мгновение и стальной захват за шею обеспечил группе первого пленного. Подавив волю к сопротивлению, Сашко четкими движениями начал связывать несчастного.

Тишину леса пронзил выстрел. Стреляли оттуда, где находился Апанас Григорич. Это произошло так неожиданно, что даже опытный Сашко ослабил хватку на мгновение. Этого хватило, чтобы противник резким движением сбросил с себя Одесу и, вскочив, побежал. Он сделал несколько шагов и уже готов был скрыться в зарослях ольхи, как раздался еще один выстрел. Боец, как подкошенный, упал и не двигался.

– Стебунцов, – догадался Мамин.

Времени разбираться не было. За спиной уже слышался хруст ломающихся кустов. Там началась погоня. Быстро подбежав к упавшему бойцу, Лившиц крикнул:

– Готов.

После чего, Мамин, Сашко и Семен бросились в сторону старшины.

– Сема, давай справа обходи, – крикнул Мамин, ломясь сквозь кустарник. Тишину соблюдать уже не имело смысла.

Сам Мамин побежал левее. Сашко рванул четко по следам. Через несколько секунд Мамин услышал победоносный крик.

– Готово, капитан! Сюда!

Прибежав на крик, Алексей увидел сидящего спиной к стволу красноармейца, того самого, коренастого с кривыми ногами. У него была разбита губа, и сочилась кровь. Это старшина приложился, он сейчас возвышался горой над поверженным противником и тяжело дышал. У его ног лежал револьвер, из которого, видимо, и стрелял коренастый. Затем подбежали Сашко и Семен.

Вдруг произошло невообразимое. Лившиц, изменившись в лице, бешено вращая глазами, схватил лежащий у ног старшины пистолет и накинулся на пленного. Как в диком припадке он закричал ему прямо в лицо:

– Ааа, сука, ненавижу! Сейчас, падла, все мудя тебе отстрелю, – и он действительно произвел выстрел в землю между ног диверсанта. – Говори быстро сволочь, иначе через каждую минуту буду отстреливать тебе руку или ногу, а потом глаза выколю.

Диверсант взглянул на орущего Лившица, с выступившей на губах пеной, и закричал:

– Все, все скажу.

Мамин не увидел, как старшина подал знак Лившицу. И тот разыграл давно отработанную и часто применявшуюся роль. Для пущей убедительности Сашко всегда носил с собой зубной порошок, из которой отлично получалась пена изо рта.

Допрос длился недолго. Диверсант рассказал, что их было трое. Заброску осуществили воздухом. Парашюты спрятали. Задание – выход на некого связного в деревне Пугачево. Туда они должны были добраться к утру. Командир группы ушел несколько часов назад для передачи донесения о выполнении первой части операции. Когда вернется, не сказал.