Черный кабриолет, или кабриолет без дверцы. Из четверологии романа «Франсуа и Мальвази»

Сомнения Франсуа разрешились тем мгновением, когда рука того человека опрокинула его вовнутрь, разжала челюсти… Он почувствовал вкус порошка, от попадания в горло которого закашлявшись… Подумал, что не следует вырываться, а наоборот, нужно обмякнуть, притвориться усыпающим… Мысли его поплыли дальше, показалось смешным то что, его ноги под трубный грохот, заложивший уши, уносятся куда-то вверх и вперед… Последнее что пронеслось в его сознании это то, что он почувствовал как по нему лезут наверх…

Глава II. Каменный мешок

Открыв тяжелые веки слегка зудящих глаз и еще окончательно не придя в себя после наркотического сна, захотел снова забыться сном, чтобы не чувствовать того тяжелого внутреннего состояния, когда здоровым сном уже вряд ли можно заснуть.

Побаливала голова, давило в виски, болезненная слабость давлела над телом. Доза опия была слишком сильной, чтобы после нее можно было сразу отойти, или хотя бы прийти в себя. Глаза невозможно держать закрытыми, но и открытыми они слипались. Вместе с тем нельзя было не заметить, что пробуждение молодого организма брало верх над слабостью и полуобморочным состоянием.

Подумалось, что нужно бы встать, или по крайней мере немного пошевелиться, дабы окончательно скинуть с себя немощное состояние, но прошло несколько минут, прежде чем он приподнялся, облокотившись на руку.

Головокружение, звон и пятна в глазах снова захватили его в свои невыносимые тиски, сковывающие движения.

Придя немного в себя и перестав пошатываться, почувствовал, что ногами находится на толстой, но не мягкой материи в каком-то кругу, ограниченном кирпичными стенами. Поднял глаза выше и увидел через решетку лунный свет.

Вместе с тем чувствовалось, что наверху покрапывает дождик и на него падают водяные брызги, разбивающиеся о прутья решетки.

Вскоре луна скрылась, стало темнее, дождь зарядил еще сильнее, донося единый шелестящий гул, многократно преобразуемый акустикой пористых стен. Стало еще более свежо и холодней, наверное, оттого, что вернулись чувства.

С большим усилием и головокружением поднялся на ноги и пошел, пнув под ногами не замеченный кувшин.

Благодаря сильной выпуклости боков сосуда, вода из него вылилась не вся. Подхватив его с мокрого пола, Франсуа поднес горлышко к губам. Холодная вода приятно освежила, придала силы и ясность ума, хотя все еще давило на виски.

«Где же он?» – вертелся у него один вопрос, вспоминая, чем закончилась прошлая ночь. По неопределенному чувству, какое сопутствует каждому пробудившемуся, знать хоть примерно, сколько длился сон, Франсуа был уверен в том, что спал он долго. Тогда ночь была не дождливой, что лишний раз подтверждало тот факт, что привезли его сюда не этой ночью.

Значит, он проспал сутки?! Если не двое, но последнее предположение было им исключено.

Зачем его держат в этой дыре? Но ответ на этот вопрос и предшествующие, и последующие другие вопросы могло разрешить только время. Решив более не задавать себе вопросов, Франсуа получше всмотрелся в то, где он находился: каменный мешок, да и только.

Если проникнуть через решетку наверх, чего никак не мог сделать узник со своего глубокого дна; и дождаться когда луна снова войдет в роль ночного светила, только тогда можно будет окинуть взором, насколько это возможно, широкое и ровное пространство очень большого двора, окруженное сплошными высокими стенами, кое-где с хозяйственными постройками, которые сходились, а точнее терялись в темноте, в той стороне куда вела дорожка.

Если присмотреться повнимательней, то в темноте той стороны можно отличить еще более темную заднюю сторону двухэтажного дома, которую отгораживали эти хозяйственные постройки, образуя внутренний дворик, с которого по боковому проходу можно было попасть на внешний дворик.

Сей дворик огражденный, как и неширокий проход продолжением внешних стен, находился перед лицевой стороной дома, окнами глядящего на улицу, которую и таковой-то нельзя было назвать, потому что она очень расширялась, а дома, составлявшие ее, были беспорядочно разбросаны, и единственное, что их связывало – это обширные беспорядочные ограды.

Сия местность лишь чем-то смахивающая на улицу, была что ни есть самой окраиной предместья Бельвилль, так что если с окон дома за высокими глухими стенами, смотреть влево, то впереди уже более не замечалось никаких городских построек, разве что, глянув в подзорную трубу можно было заметить сельские.

Однако же вернемся к фасаду замеченного ранее дома, а вернее, к переднему дворику, или еще вернее к воротам в него, к которым с внешней стороны в данный момент незаметно подошли две фигуры и бесшумно прошли через калитку, открытую собственным ключом.

Представший перед ними дом, при свете луны казался пустым и заброшенным, но это нисколько не остановило тех людей от намерений войти.

Внутри здания недостатка в неярком ровном свете свечей не наблюдалось, так же как не было недостатка и в темных шторах, наглухо задрапировавших все окна.

Вошедшие стряхнули со своих плащей влагу от дождя и не снимая своей грязной обуви прошли наверх. Входя в ярко освещенную комнату, низкий коренастый человек характерного китайского происхождения снял с головы шляпу, оголив еще небольшую лысину.

Сидевший перед ними вразвалочку на глубоком кресле мужчина в черном костюме с жесткими острыми чертами лица, перевел взгляд с китайца и его традиционной восточной учтивости на небритого здоровяка Дармаглота, никогда учтивостью не страдавшего.

Перед ними сидел Картуш, хотя сказать просто Картуш, и не сказать сам Картуш, было бы большой несправедливостью по отношению к той легендарной личности, какую он собой являл; уже в свои теперешние двадцать пять лет, прочно усевшийся на шаткий трон главы преступного мира воров и грабителей Парижа.

При чем он был непросто незаурядным матерым преступником, умеющим удержать у себя в подчинении, но он и умел наводить знакомства с власть придержащими мира сего, обретать в них друзей и верных помощников, все более тесно связываясь с высшими кругами общества. Вот быть может почему казнен был Картуш в год смерти Людовика ХIV, после смерти которого в эшелонах власти произошли большие перестановки.

Неизвестно как выбравшись наверх по неиерархической лестнице преступного мира, Картуш умело управлял своими подданными, теми невидимыми механизмами, которые он умело запускал в ход, вследствие чего раскинул по всему подвластному ему городу свои сети, в которые с каждым годом налавливалось все больше и больше доходов.

Несомненно Картуш был человеком с выдающимися организаторскими способностями. Родись он столетием позже, кто знает как бы проявился его гений и каких бы высот он достиг, но это время воспитало его бессовестным малым, подлецом до корней волос, обладателем в совершенстве всех низких человеческих пороков, имевший на своем счету и много практики, начиная от разврата и кончая убийствами. Не собираясь перечислять далее все презренные недостатки и пороки (а их у него было сильно много, если не сказать все), скажем лишь, что вместе с отрицательными, как и во всякой другой человеческой душе, у него имелись и положительные черты, как например в особенности романтические, отчего после казни на Гревской площади его кличка, превратившаяся в легендарное имя никогда не забывалась во Франции.

Изредка, с большим для себя риском, человек со дна, бывал на различных балах, особенно предпочитая маскарады, когда можно себя совершенно скрыть. И для этого требовалась не только роскошная карета со слугой и щегольский костюм, но и изысканность манер… Поэтому, если мысленно начать составлять символический образ: невинность доверяется коварству, то для сей умозрительной картины лучше всего подошел бы олицетворявший собой коварство Картуш, стоящий на приступке экипажа своей новой знакомой и ведущий с ней интимные доверительные беседы.

В своей повседневной деловой жизни манеры Картуша порой и кишели и вульгарным и отталкивающим, но при общении с представителями низов это только шло на пользу, а на людей, к таковым не относящимся, поразительно действовала его живая натура, подкрепленная интересной оборотистостью речи и резким голосом, во многом действующим на психику простого человеческого материала, с которым ему постоянно приходилось работать.

– О, Шеф! – поприветствовал Дармаглот, так как и этот возглас можно было считать крайней степенью вежливости этого простого и неприметного грубого человека. Китаец второй раз удовольствовал сидящего в кресле Картуша легким кивком головы. Говоря со страшным трудом и не менее страшным акцентом на певучий манер, он все же говорил вполне сносно, хотя предпочитал там где можно вообще не говорить, обретая восточную философскую мудрость, заключающуюся в молчании.. – Почему бросили экипаж?? – Шеф, мы кровью искупим, – проговорил Дармаглот с простой интонацией, заранее заготовленную фразу, как если бы сказал: «Просто было много фараонов…»

Чтобы не допустить того, чтобы Картуш вспылил, вошедшие состроили на своих лицах лицемерные выражения страха. Провал был действительно не шуточным.

– … И вы искупите! Вы искупите!

– В той партии был чудный опий?

– Шеф, мы еле сами ноги унесли, – взмолился китаец, молитвенно сложив руки, – Мы не виноваты…

– А кто виноват, я говорил вам менять маршруты и больше у того фонаря не заворачивать?… И сколько я должен купцу за груз, да и за транспорт?

– О, шеф, – вступился Дармаглот, – Лучше о деньгах забудь, не трави душу ни себе, ни людям.

– А ты, что скажешь? – обратился Картуш к китайцу.

– Я думаю, замнем это дело.

– Замну и взыщу, и не забуду как вы меня ни слова не говоря бросили…

– Ты сам не маленький, как тебя за ручку выводить?

– Ха! Просыпаюсь, головой чуть не проломил стенку, ничего не понимаю, никого нет. Хватаю мешочки, сваливаю. Ну, какого? Предводитель вам на что? Как дурак с мешочками бегал, – возмущался уже серьезно Картуш.

– И от кого вы бежали? При чем самым наипозорнейшим образом! Парень так помог хорошо.

– …Глянь! – указал Саидке на диван, который Картушу помог раздвинуть Дармаглот.

Переглянувшись они перевели взгляд с груза в полной целостности и сохранности лежащего перед ними, уставились на своего шефа.

– ??

– Я думаю что это любезный подарок предводителя (в данном случае имелся ввиду министр полиции), так что лазутчика следует убрать, и этим следует заняться тебе Саидка, поупражняйся на нем немного смертным боем.

– Где он есть? – спросил Саидка посуровевшим тоном.

– В яме, я назначу время потом. Сейчас есть дела поважнее. Есть на примете хороший особнячок, – делился своими планами вслух Картуш. – Четыре тысячи просят, в хорошем месте. Прейскурант будет. Карконта за него кругляк обещала.

– Прейскурант – это клиенты?

– Это проценты… « Какой у меня сброд разноликий».