Моя золотая клетка

Повар снова склонил голову и исчез. Через несколько минут передо мной и Эмметтом возникло по фарфоровой мисочке и мороженым. Точно такая же стояла перед Родериком. Его мороженое было полито чем-то алым. Мне стало не по себе. В этот момент он поднял голову, и наши взгляды пересеклись. Я с трудом оторвалась от его жутких глаз и снова уставилась на его мисочку. Красный соус медленно стекал по ванильным шарикам. Память услужливо и совершенно не к месту нарисовала растерзанное, окровавленное тело Дэйны.

– Это клубничный джем, – сказал Родерик, разглядывая мое лицо, – Хочешь попробовать?

– Нет, спасибо, – нервно отозвалась я. В голове неприятно пульсировало. Кажется, я начинаю сходить с ума, и совершенно все в этом доме кажется мне жутким и неправильным.

Я схватила ложку и уставилась на свою порцию. Мороженое было щедро усыпано кусочками киви, банана и клубники. Разноцветные пятна расплывались перед глазами, я тряхнула головой, чтобы прийти в себя.

Рассеянно поковыряв в своей мисочке, я отложила ложку. Аппетита у меня совсем не было, и все три шарика безнадежно растаяли и превратились в кашу.

– Что с тобой? Ты не любишь мороженое? – Эмметт с наслаждением облизнул ложку и отодвинул пустую мисочку. – Надеюсь, танцевать со мной тебе понравится больше. Увидимся за ужином.

Эмметт подмигнул мне и поднялся на ноги. Когда он вышел, я тоже встала, намереваясь вернуться в свою спальню.

– Алекса, – я остановилась, глядя на Родерика. Он смотрел на меня, склонив голову, – возможно, скоро мы расстанемся. Я хочу еще раз сыграть тебе на скрипке, прежде чем это произойдет.

– Что? – я уставилась на него растерянно. Он поднялся из-за стола и прошел мимо, не удостоив меня ответом. Уже на пороге он остановился:

– Постарайся не умирать подольше, ладно?

Его слова вонзились мне в сердце ледяными иглами. По спине побежал холод, и я с ужасом повернулась к нему лицом. Пару мгновений я молча смотрела на него, не в силах вымолвить ни слова. Он скользнул взглядом по пятну крови на моей груди, развернулся и вышел в коридор, оставив меня наедине с моими мыслями.

Я побрела к себе, чувствуя полное опустошение внутри. Присев на кровать, я закрыла глаза, пытаясь решить, что делать дальше. Пузырек с лекарством в кармане платья неудобно впился мне в бок. Я вытащила его, рассматривая. Что за жидкость в нем находится? Флакончик мутно поблескивал в моих руках.

Я вздохнула и положила его обратно. Без телефона я не смогу сбежать из этого поместья, а забрать его пока не представлялось возможным. Я поднялась на ноги, нарезая круги по комнате. Каждый раз, когда я оставалась одна, в моей голове возникало множество вопросов. Я боялась что-то предпринимать, ведь все мои попытки изменить ситуацию оканчивались провалом. Но слова, сказанные мне Родериком, окончательно выбили меня из колеи.

Я хотела попробовать поговорить с Дэйной, но не была уверена, что та пришла в себя и вообще захочет меня видеть.

– Это все из-за меня, – прошептала я, вновь вспомнив события сегодняшнего утра. Я не сомневалась, что до конца жизни не смогу забыть ее пустых глаз и огромной лужи крови, расплывающейся возле нее. Я вздрогнула и постаралась отогнать эти мысли.

Я вновь подошла к туалетному столику, бросив взгляд на фотографию.

– Вивианн… Почему они представили мне Катрин этим именем?

Из соседней спальни раздались чарующие звуки скрипки. Но они не успокаивали, а внушали мне еще большее беспокойство. Я беглым взглядом осмотрела столик, в надежде найти еще какую-нибудь зацепку. Но помимо фотографии, там не было ничего интересного. Тогда я принялась выдвигать ящики. Быть может, мне удастся найти что-то о прежнем владельце комнаты?

Я выдвинула очередной ящик, в полной уверенности, что он тоже окажется пустым, и замерла. Сердце пропустило удар, когда я увидела на дне какую-то книжку в темном кожаном переплете.

Подрагивающей от волнения рукой я извлекла предмет. На обложке не было никаких пометок, книжка была пухлой, с пожелтевшими страницами. Она была стянута бечевкой, и я неумело принялась ее развязывать. Сердце мое колотилось в груди, я напряженно прислушивалась к звукам, надеясь, что никто из братьев не решит ко мне наведаться.

Наконец бечевка поддалась, и я высвободила книжку. Распахнув ее посередине, я с удивлением увидела рукописный почерк. Бегло просмотрев записи, я поняла, что держу в руках чей-то дневник. С новым приливом волнения, я открыла первую страницу.

Глава 15.

На внутренней стороне обложки значилось имя владелицы.

– Элеонор, – прошептала я. От волнения я не сразу вспомнила, откуда знаю это имя. Но мгновение спустя, память выдала мне события прошлой ночи, и жуткого вида парня на чердаке, зовущего меня этим именем.

Почувствовав странный азарт, словно вторгаюсь во что-то запретное, я принялась читать записи. Дневник был очень потрепанным и старым, некоторые страницы были покрыты такими пятнами, что невозможно было разобрать написанное. Первая запись была написана разборчиво, и значилась 17 июля 1867 года. Я старательно напрягла глаза, всматриваясь в рукописные мелкие буквы.

«Сегодня мне минуло тринадцать лет. После смерти матушки и отца, я редко праздновала свои дни рождения, но этот день был другим. Я получила подарки от моих братьев, и они очень мне полюбились. Марцелл подарил мне чудесную книгу о девочке, вроде меня. Я пока не читала ее, но скоро начну. Эм подарил мне милый голубой бант с кружевом, который я смогу носить с любимым платьицем. Он сказал, это под цвет моих глаз. От Лестера я получила портрет. Лестер любит рисовать меня, говорит, я хорошо выхожу на его картинах. Родерик мне ничего не подарил, но он был мил ко мне сегодня, чему я рада больше, чем любому подарку.»

С замиранием сердца я прочитала в этих строках знакомые имена. Это казалось мне странным и неправильным, но в голове постепенно начала вырисовываться картина происходящего. Я схватила фотографию со столика и прочитала вновь дату, стоящую на ней.

– Что же это такое?..– прошептала я, вглядываясь в лицо маленькой белокурой девочки на изображении.

Вернувшись к дневнику, и перевернув страницу, я увидела, что следующие несколько записей были безнадежно чем-то запачканы. Пролистав дальше, я смогла разобрать еще один небольшой кусок.

«… играли возле озера. Он снова делал мне больно, но велел молчать. Я терпела, потому что иначе он сердится. В прошлый вторник он нашел острый камушек и велел носить мне его в туфле. Марцелл увидел, что я стала хромать, и наказал его…

Я спросила у Эма, отчего Родерик так не любит меня. Но он не ответил мне, и принялся меня пугать.

Иногда мне бывает одиноко. Мне кажется, будто никто в целом мире меня не принимает. И тогда я плачу и вспоминаю матушку. Матушка была очень добра ко мне. Она не отходила ни на шаг от меня, даже когда совсем заболела и стала другой.»

Я перевернула страницу, поглощенная чтением.

« 5 сентября 1867. Кухарка порадовала меня сладкой кашей с утра. Она думает, я очень грущу, и старается быть добра ко мне. Эм поймал мышь в подвале и пугал меня ею. Я не обижаюсь, но мне было очень страшно…

Сегодня я снова вспоминала о матушке и отце. Отчего-то отец никогда не проводил со мной времени, наверное, у него было много дел. А матушка, помнится, говорила, что я у нее любимица.

После смерти дядюшки, она не отпускала меня от себя. Смотрела на меня подолгу, и плакала. Мне было жалко ее, даже сейчас слезы наворачиваются, но я не знала, отчего она плачет. Сейчас-то я понимаю, что я похожа была на покойного дядюшку, и оттого ей было грустно. Мне тоже было бы грустно, если бы кто умер из моих братьев.»

Следующие несколько страниц были склеены, и мне пришлось их пропустить.

«14 декабря 1867. Я читала книжку, что подарил мне Марцелл на день рождения. Она про девочку по имени Алиса, что попала в волшебный мир. Мне нравится эта история. Я попросила Лестера нарисовать Алису. Он любит рисовать, у него даже есть холст и краски. У него выходит все лучше, а я совсем не умею рисовать…»

Я увлеченно читала, забыв о времени. Записи шли одна за другой, они были короткими и не особо содержательными, но практически каждая из них заставляла меня напряженно хмуриться.

Я перелистнула очередную страницу, оставив позади несколько десятков записей.

«28 мая 1869. День начался хорошо. Родерик и Лестер взяли меня с собой играть. Они не часто играют вместе, но в этот раз они пошли на озеро ловить рыбу. Родерик снова меня обижал. Он ударил меня по ногам палкой несколько раз, когда Лестер не видел. И велел молчать. Я и молчала, под платьем не видно. Но служанка жалеет меня, когда помогает одеваться. Лестер не заступается за меня, он все больше рисует. Иногда заставляет меня стоять для его картины по нескольку часов. Говорит, я хорошо выхожу на портретах…

На прошлой неделе Эм снова пугал меня, и я побежала на чердак прятаться. Там я случайно увидела, как Марцелл рисует на полу странные круги белым мелом и капает воском на них. Я испугалась, что он увидит меня и примется ругать, но он меня не заметил. Марцелл велит не вмешиваться в то, чем он занимается. Мне очень страшно, теперь я не хожу на чердак.»

Я перевернула страницу и снова углубилась в чтение, чувствуя нарастающее беспокойство. Сердце нервно колотилось, отдаваясь звоном в висках.

« 9 июля 1869. Марцелл ругался на меня сегодня. Я никогда не перечу ему, как он и велит, но сегодня он ругался для порядка. Он говорит, матушка велела ему заботиться обо мне, и он заботится…

Я часто вижу ее во сне. Она была красива, матушка. Я совсем не похожа на нее, а на отца и того меньше. Матушка очень меня любила. Они с отцом ругались много, и тогда я плакала. Но тихонько, чтобы не слышал никто.»

Мелодия за стенкой утихла, но я, поглощенная дневником Элеонор, этого даже не заметила.

« 16 октября 1869. Сегодня Марцелл забрал один из моих портретов, чтобы отправить моему будущему мужу. Я не знаю, кто этот человек, мне не велено видеться с ним. Эм сказал, что он старик и очень некрасив, но я надеюсь, он говорит это нарочно. Лестер очень рассердился на Марцелла, и не хотел давать мой портрет.

Лестер всегда хмурится, когда заводится разговор о моем будущем, и делается еще более нервным, чем всегда. Он хороший, Лестер, и почти всегда добр ко мне. Но он часто бывает очень обидчив на меня, хотя я стараюсь быть с ним мила. Недавно он ударил меня по лицу, когда услышал, что Эм назвал меня хорошенькой. Эм не очень добрый, он часто обижает меня, пока не начну плакать. Но как видит мои слезы, перестает меня пугать. Оттого я стараюсь поскорее заплакать. Сегодня я плакала особенно много, даже служанка меня жалела. Я совсем не хочу замуж…»

Внезапный стук в дверь вернул меня к действительности. От неожиданности я выронила дневник Элеонор.

– Войдите, – крикнула я, поспешно засунув книжечку под подушку. В спальне появилась горничная, которая перевязывала мне раны утром. В руках она держала корзинку с бинтами и какими-то бутылочками.