История Смотрителя Маяка и одного мира

Взгляды Сорела и Коры стали ещё более обеспокоенными, но тут все трое замерли, услышав в темноте сада мягкий мелодичный голос:

– Я ждал вас. Особенно приятно, что вы в реальнейшем: я и не думал когда-нибудь ещё увидеть величайших поэтов Тар-Кахола. Тэлли, как мило с твоей стороны, что ты снова зашла, да ещё и не одна. И я хочу, чтобы твоя нога перестала болеть. Теперь ведь лучше?

– Айл-врачеватель… – Тэлли всмотрелась в темноту, из которой слышался голос, но не увидела никого. На мгновение ей показалось, что темнота вокруг улыбнулась. А поскольку нога действительно тут же перестала болеть, ничего не оставалось, кроме как сказать (изо всех сил скрывая раздражение от того, что тебя лишают чего-то помимо твоей воли – пусть это даже твоя боль): – Спасибо.

Теперь это, несомненно, было реальнейшее Великого Врачевателя.

– Следуйте за мной, я угощу вас чаем, – сказал Грави.

Все трое безошибочно направились на звук голоса и вскоре вышли на тропинку, мягко освещённую сияющими одуванчиками газовых фонарей. Стволы деревьев окутывал туман, а их наполненные весенней силой узорные ветви призрачно серебрились в неярком свете: картина была прекрасная, сказочная и умиротворяющая. У летней веранды на деревьях висели на неразличимых в темноте нитях лампы из тонкого разноцветного стекла со свечами. Что было, пожалуй, слишком.

– Красиво, правда? – поинтересовался Грави, высокая, скрытая тёмным плащом фигура которого была уже вполне обрисована светом фонарей.

Тэлли только кивнула, не в силах побороть страх, пленявший её каждый раз в стенах Дома Радости. Но теперь у неё были подопечные – Тэлифо искоса взглянула на поэтов, которые зачарованно шли рядом, и судорожно вздохнула.

– Проходите, – любезно пригласил Грави, когда они поднялись на веранду деревянной летней кухни.

На первом этаже, заставленном большими столами, на каждом из которых красовалась ваза с весенними цветами, было тепло, светло и уютно от ярко горевшей печи. На одном из столов стояли чайник, четыре изящные белые чашки и тарелки с сыром, орехами, хлебом и печеньем. Вокруг стола дремали плетёные кресла.

Грави Эгрото, с видом заботливого хозяина, разливал чай, предлагал угощаться, но сам внимательно рассматривал своих гостей. Наконец, Кора не выдержала этого изучающего взгляда:

– Айл-врачеватель, я хотела бы объяснить…

Грави взмахнул рукой, как будто собирался её остановить. Впрочем, если бы действительно хотел – ему бы это удалось. Здесь, в Доме Радости, он мог заставить замолчать даже поэтов. Но врачеватель только махнул рукой в неопределённом жесте и приготовился слушать.

– Мы, то есть я, в розыске у птичников, поэтому я и мои друзья – мы просим у вас спрятать нас здесь на время.

Кора испытывала напряжение, сравнимое с написанием нового стихотворения. Так же мучительно сложно было находить нужные слова, хотя никто не требовал от неё рифм или ритма.

– Знаю, знаю, тари Кора. Я наслышан о вас и всегда знал, что нам доведётся встретиться, – сказал Грави тоном мудрого, но доброго дядюшки. – Разумеется, вы можете оставаться здесь столько, сколько нужно. И обещаю вам, что вы будете здесь в безопасности.

Кора удивлённо смотрела на Великого Врачевателя, не ожидав, что он так легко согласится. Всё-таки скрывать беглых поэтов от птичников было опасным занятием. Но Грави вдруг повернулся к Тэлли и с улыбкой сказал:

– Надеюсь, что и ты, Тэлифо, не откажешься пожить со своими друзьями.

Тэлли знала, что так и будет, но тем не менее нахмурилась и уточнила:

– То есть за то, что вы спасёте моих друзей, я должна буду поселиться в сумасшедшем доме? Конечно, вы знаете, что я согласна. Я ведь хочу помочь. Вы знаете.

Грави вздохнул и скривился. Его лицо стало печальным.

– Зачем же всё портить, дорогая Тэлли? Мудрость состоит не в том, чтобы говорить правду, а в том, чтобы знать, когда со своей правдой промолчать. А если ты так любишь называть вещи своими именами, то здесь у нас тебе найдётся немало полезных дел. Сумасшедшие любят всё перепутать – вот и займёшься, вернёшь словам их значения, а твои друзья-поэты тебе помогут.

Грави поднялся, заслонив собой лампу. Его благодушие мгновенно превратилось в прохладный гнев, и Тэлли запоздало пожалела о том, что не удержала язык за зубами.

– Пойдёмте, я познакомлю вас с нашими полуночниками, а потом найдём вам комнаты.

Они молча покинули веранду и направились через сад, в котором заметно похолодало, к другому зданию – небольшому и двухэтажному, с высокими окнами. В одном из окон на втором этаже горел свет и виднелись силуэты людей.

Дверь была открыта, деревянная лестница скрипела на все ноты малой октавы, поэтому, когда ночные посетители поднялись на второй этаж, те, кто был там, наверняка точно знали, сколько человек поднимаются к ним.

– Дорогие друзья, – произнёс Грави, когда они вошли в комнату, напоминающую небогатую школьную библиотеку, – позвольте представить вам наших новых гостей…

Великий Врачеватель остановился, почувствовав, что в углах библиотеки собирается самая настоящая буря. Обычно ничего такого в его реальнейшем не происходило. Гадать, в чём дело, было излишне: девочка-поэтесса и Мастер Слов уставились друг на друга так, что удивительно ещё, как не засверкали молнии.

Мастер Слов как раз пытался сочинить новое стихотворение – и ничего не получалось, как всегда, – когда увидел эти буквы на стенах и понял, что идёт она. Её реальнейшее было неповторимо и прекрасно, но другим поэтам в нём не было места, поэтому Верлин почувствовал, как последние слова утекают из его сознания, словно вода залива Сольар в отлив.

– Прекратите! – прогремел голос Айл-врачевателя. – Оставьте эти ваши поединки для развлечения скучающей публики и птичников!

Стены библиотеки чуть пошатнулись под взглядом Грави, и с них, как осенние листья на ветру, опали чёрные буквы, съёжились на полу пеплом и тут же развеялись в воздухе, оставляя только отвратительный запах жжёной бумаги. Всё остальное было привычным реальнейшим Дома Радости.

– Не вздумайте устраивать что-либо подобное здесь, – устало и тихо пригрозил Грави, – иначе ветер перепутает все слова, и вам долго придётся их собирать, чтобы сочинить хоть один стишок про кошку на окошке.

Мастер Слов улыбнулся своей кривоватой улыбкой белой маски:

– Не беспокойтесь, Айл-врачеватель, мы ведь с Корой старые друзья. Всё будет в порядке.

– Я надеюсь, – кивнул Грави. – В таком случае ты и покажи нашим гостям всё, что они пожелают видеть, но сейчас, наверное, лучше всего – свободные комнаты для сна. А я, пожалуй, пойду. Очень устал сегодня. Кстати, Морео, как ты, уже освоился? – спросил Грави у Кошачьего Бога, который неподвижно сидел в одном из углов с книгой в руках.

– Да, вполне, Айл-врачеватель. Здесь у вас отличная библиотека, – глухо отозвался он.

Грави задумчиво кивнул и вышел. Стены и шкафы с книгами тут же стали снова покрываться маленькими чёрными едва различимыми буквами.

Кроме Верлина и Морео за столом с зелёной лампой сидела Долора. Она, не отрываясь, смотрела только на Тэлли.

– Подойди сюда, – вдруг сказала ей Мастер Скорби, словно увидев её в первый раз, не обращая никакого внимания на остальных.

Тэлли подошла и села рядом с Долорой, которая молча продолжила смотреть ей в лицо, как будто читая в нём что-то очень важное.

– Рад тебя видеть, Кора, – тихо сказал Верлин. – Здесь ты в безопасности.

Кора кивнула и задумчиво прошлась вдоль книжного шкафа, разглядывая потрёпанные корешки книг. Она заметила, что книги меняют свои названия, поэтому, чтобы взять нужную, следовало смотреть очень внимательно и выбрать подходящий момент. Зато в такой скромной по размерам библиотеке умещалось, вероятно, немало всего.

Сорел один остался стоять у входа. Ему было неуютно, как будто он снова оказался в «Поэтиксе» в Тёмном городе перед своим выступлением, а когда Мастер Слов взглянул на него – то ли насмешливо, то ли презрительно, – он вдруг почувствовал острую неприязнь к этому самодовольному поэту, который так изводит Кору.

В реальнейшем Верлин легко почувствовал настроение молодого поэта – вязкую чёрную, похожую на смолу жидкость, разлитую по полу и липнущую к подошвам ботинок. Мастер Слов довольно оскалился: ему и самому хотелось поквитаться за то, что этот наглый юнец был свидетелем его поражения в «Поэтиксе», – и уже его собственная ненависть стала стекать по стенам густой чёрной краской.

– Слышал, ты любишь классическую форму, мастерски подбираешь рифмы и держишь размер. Это хорошо. Это всегда располагает публику, – вкрадчиво произнёс Верлин, наступая.

– Разумеется, тем, кто считает это устаревшим и скучным, приходится выкручиваться и бесконечно ныть и жаловаться, чтобы больше походить на поэтов, – вздёрнул подбородок Сорел.

– Ну да, конечно, ты ведь у нас Солнечный Сорел, протеже самой Коры Лапис! Цветочки-лепесточки, ладья луны, весна, и лето, и любовь – что ещё нужно, чтобы прослыть поэтом? – усмехнулся Верлин.

Теперь они остались в комнате вдвоём. Шкафы с книгами тоже исчезли, смола залила весь пол и была уже по щиколотку.

– Поэзия вокруг, но нынче только тот,

кто видит лишь себя, поэтом может думать