Государыня for real

– Вот вы где! А я вас обыскался, Николай Константиныч, думал, грешным делом, может, вы уже на небо в огненной колеснице вознеслись, – раздался бодрый голос и из зарослей молодого сосняка вывалился закопченный, всклокоченный бородач. Сейчас чумазый Алексей гораздо больше походил на Пятницу, чем на милого романтичного Леля. – Дробилка готова к первому испытанию.

– Превосходно! Идем скорее, – обрадовался Николай Константинович. Поднял дубовую ветку, стряхнул ей сухую траву со своей юбочки и прибавил: – А огненная колесница, если мне не изменяет память, была у Ильи-пророка, Алешенька. Это из другой оперы.

– Пардон, пардон! – расшаркался богатырь. – Вы же у нас из дремучих славянских времен. Тогда таких прогрессивных транспортных средств, как колесницы, не было. Колесо-то уже после Перуна изобрели. Наверное.

– Вообще-то, Алеша, я совсем не в восторге от того, что приходится выдавать себя за мифологическое существо, – признался Николай Константинович, аккуратно ступая между искристыми лабрадоритами и белоснежными эдельвейсами. – Но уж если выбирать, то я предпочел бы быть Тором. Больше симпатизирую скандинавской мифологии.

– Понятно, у вас же мама шведка, – кивнул Алексей.

– О, совсем не поэтому. Понимаешь, мне нравится их идея Скидбладнира, складного корабля, который был настолько вместителен, что мог вместить все воинство Асгарда, и в то же время легко убирался в заплечную сумку. Я в детстве часто думал над его конструкцией… О нет, опять?!

– Батюшка! Свет очей! Родненький! – загундосил знакомый голос. Путь перегородили молельщики под руководством Ерофеича. Несмотря на парилку, староста щеголял все в том же овечьем тулупе. – Бааатюшка! Благослови! – потребовал Ерофеич, подползая к Николаю Константиновичу на коленях.

– Да сколько же можно! Имейте же чувство собственного достоинства! – в очередной раз рассердился на молельщиков новоиспеченный Перун. – Перестаньте валиться передо мной, как подкошенные!

– Благослови на тяжкий труд, – пробубнил Ерофеич. – Для тебя же истязаемся, робим день и ночь.

Алексей подхватил старосту под мышки и попробовал его поднять. Ерофеич упрямо поджимал ноги и вставать не хотел ни за что.

– Ну что ты будешь делать, отпусти уже его, – вздохнул Николай Константинович и прикоснулся к плечу сармовчанина веткой дуба: – Благословляю, сын мой. И запрещаю в дальнейшем падать передо мной на колени.

– Сила твоя рубежей не имеет, но почитать нам тебя не запретишь, – самодовольно заявил Ерофеич. – Во веки станем колены преклонить.

Николай Константинович закатил глаза и отправился дальше.

По дороге к озеру их сопровождали приветственные возгласы сармовчан. Большую часть этой публики за две недели удалось-таки отучить валиться на колени при виде любимого бога. Николай Константинович втолковал им, что благоговение не должно мешать работе. Парни и правда трудились в поте лица. Валили не себя на колени, а деревья на землю – медленно, очень медленно, но все же что-то получалось. Несколько стволов уже лежали на траве, с них отсекали ветки. Вспыхивали самодельные лабрадоритовые топорики.

– А я, Николай Константиныч, наконец-то понял, на что похоже извержение вулкана, – сказал Алексей, пробираясь сквозь багряные кусты осенних рододендронов. Парень просто не умел молчать. И это было одно из лучших его качеств. – Однажды меня послали в командировку на ВАЗЗ… Вы бывали на ВАЗЗе? Бесконечно кайфовое местечко!

Николай Константинович кивнул. Он вспомнил светлые просторные цеха Волжского альтернативного завода, где всегда вкусно пахло едой и технологиями. Будучи императором, Николай Константинович не раз посещал презентации значимых новинок ВАЗЗа – стал «крестным отцом» компотовара «Жердель 3000», мини-модели Самобранки «Вот такие пироги», компактного блинного конвейера «Домашний Чичиков с припеком». Каждый раз, когда он аплодировал запуску в массовое производство очередного шедевра от ВАЗЗа, государь преисполнялся гордостью за родную страну. Но, конечно, сердце Николая Константиновича навсегда принадлежало Русско-Балту – предприятию, где мечты рождались, ставились на колеса и оснащались самой прогрессивной в мире пневматической подвеской. РБЗ был его happy place, «счастливым местом», как говорят американцы. Какой контраст по сравнению с тем уголком ада, в котором он сейчас находился!

– Так вот, попал я на испытания «Пшенного безумия» – автоматической кашеварки, – рассказывал Алексей, осторожно обходя толстого сытого полоза, свернувшегося кольцом на усыпанной иголками тропинке. – В общем, не знаю, в чем там было дело, но на этих испытаниях что-то пошло не так, и горшочек начал извергать кашу, как наш вулкан. Они никак не могли его остановить – пульт залило все той же кашей. Ёлки-кашёлки! Вся лаборатория погрязла в разваренном пшене, просто цирк. А каша-то еще, вообразите, сладкая, кнопки у них все залипли… Я там буквально по полу валялся от смеха. Потом сбегал в столовую за ложкой и отобедал, прямо с панели управления, пока они думали-рядили, как все починить. А каша вкусная, как не знаю что! Мед, фрукты, язык проглотишь! Ну, ем я эту кашу и говорю им так в шутку, чтобы разрядить обстановку: «А вы не пробовали приказать своему котелку: «Горшочек, не вари!»?». А сам, представьте, Николай Константиныч, в этот момент случайно ногой задеваю какой-то провод под столом. Ну и горшок тут же выключается. Меня потом вызвали к начальнику отдела. Я думал, он у меня пропуск отберет, а он мне предложил перевестись к ним на ВАЗЗ с повышением, в бригаду инженеров-оперативников. Ну я отказался, меня как раз отобрали для вашего реалити-шоу, поехал я в Петербург к Кате свататься. Кто знал, что в итоге я полюблю другую вашу дочь?

– Ложку-то в столовую вернул? – спросил Николай Константинович, которого Алексей, как всегда, изрядно поразвлек.

– Вернул; зачем мне ложка-то, я на завтрак больше яичницу люблю, а для нее вилка нужна, – простодушно отвечал Попович. – А я вот знаете что еще понял, Николай Константиныч? Восстание машин – оно совсем не такое, каким мы его себе представляли. Восстание машин – это когда машины сперва приучают людей к своей нужности, делают нас рабами технологий, а потом подленько так ломаются. Когда без них мы уже не можем.

За разговорами друзья незаметно вышли к туманному берегу Байкала. Над пляжем, как всегда, стоял тяжелый рыбный дурман. – Софи! Жар-птица на старте?

– Так точно, пап! – отрапортовала Софи. Кто бы узнал сейчас в этой темнолицей брюнетке, покрытой копотью с ног до головы, наряженной в грязные многослойные тряпки, бывшие когда-то летящим шифоновым платьем, – кто бы узнал в этой дикарке дочь императора и величайшей киноактрисы двадцатого века? Однако Софи была преисполнена оптимизма. Единственное, из-за чего она расстраивалась, – что пропускает начало занятий на своем философском факультете в Барселонском университете. Алексей ее утешал: «Да не кисни, может, твой универ уже вообще закрыли. Твой факультет так точно. Я полагаю, нынешней Испании философы не особо нужны».

Софи вытащила из-за пазухи голубя. Николай Константинович называл его Жар-птицей, Мустафа – Фениксом, Алексей – сизарем, пессимист Савельев – переносчиком заболеваний, а сама Софи – бедняжечкой и еще почему-то Аргошечкой. Она нашла голубя под дубом на вершине холма на следующий день после извержения вулкана. У него была ранена лапка. Софи его выходила, кормила мелкими цветками полевых ромашек, прикладывала к царапине подорожник, и теперь Аргошка был готов к полету. Голубь стал единственной надеждой миссионеров на связь с остальным миром. Аргошка был самым обыкновенным серым городским голубем, поэтому Николай Константинович отчаянно надеялся, что крылатый посланник полетит к людям.

– Где записка? – спросила Софи. Экс-император вытащил из кармана исписанный листок. – Пап, ты что, серьезно? Аргошке такую тяжесть не поднять!

– Пожалуй, ты права, – смутился Николай Константинович. – Что-то я совсем расчувствовался, расписался. Тоже мне, инженер. Полезную нагрузку простой птицы не смог рассчитать. Сейчас все исправлю.

Под сочувствующими взглядами Софи и Алексея несчастный влюбленный оторвал от большого листа узкую полоску с последним абзацем, в котором содержалась самая нужная информация. Скатал полоску в маленькую трубочку, отдал дочери. Пока та привязывала записку к лапке Аргошки, Николай Константинович торопливо скомкал никому не нужное письмо, как следует размахнулся и швырнул бумажный шар в ближайшую пылающую трещину. Указ мгновенно вспыхнул и бесследно растворился в лаве. Тонкая полоска дыма – вот и все, что осталось от робкой романтики экс-императора.

– Командуйте, Николай Константиныч, – пригласил Алексей. – Запускаем нашу пернатую ракету.

Руководитель экспедиции, подавив печаль, подхватил игру:

– Три, два, один – пуск!

Аргошка, хлопая крыльями, взметнулся в облака. И сразу же пропал. Проследить его путь в этом тумане было невозможно.

– Вот и всё, – вздохнула Софи.

– Нет, детка, сейчас самое главное! – И Николай Константинович широкими шагами направился к дробилке, установленной в дальнем конце пляжа, где песок граничил с лавой.

Здесь кипели не только лава и озеро, но и бурная деятельность. Вокруг симпатичного, пахнущего деревом сооружения черной кометой носился Мустафа и унылым орбитальным спутником бродил геолог Савельев. Сама дробилка была чем-то средним между типографским станком пятнадцатого века и космическим кораблем наиболее отсталой расы Галактики Андромеды.

– Николай, мы готовы к тесту, клянусь Аллахом! – восторженно объявил академик.

– Готовы-то готовы, да вот только ни черта из этого не выйдет, – буркнул Савельев. – Ерунду придумали. Откуда вы знаете, может, это все уже когда-то было? Может, семьсот восемьдесят тысяч лет назад прямо здесь, на этой планете, существовала цивилизация вроде нашей? Потом – бах, инверсия полюсов, природные катаклизмы, все накопленные цивилизацией знания мгновенно теряются, потому что хранятся в электронном виде… Без этих знаний вернуть электричество невозможно, замкнутый круг… А дальше – темнота, пещеры, и вся история заново… Так зачем нам вообще стараться, если мы все равно обречены, как наши предшественники?

– Что ж теперь, друг мой, прикажешь сесть на берегу и покорно ждать, пока нас всех занесет пеплом? – Николай Константинович пожал плечами. – Не хочу быть похожим на ту вареную рыбу.

Он заглянул в сопло кузнечного меха, сделанное из полого стебля хвоща, и примирительно сказал:

– Лично мне идея с опилочной машиной кажется вполне перспективной.

– А если уж самому Перуну кажется что-то перспективным, то это стопроцентный верняк, – поддакнул сзади Алексей.

– Итак, господа, – торжественно провозгласил Николай Константинович, – церемонию испытания Сибирского Магнита объявляю открытой! Приступим, друзья!

Усатый Савельев с тяжким вздохом сунул в приемную воронку измельчителя первую ветку. Мустафа крутанул рычаг пресса. Машина закряхтела, заскрипели самодельные шестеренки – и на комбинезонном конвейере показалась первая охапка свежих опилок.

– Пошли, пошли, мои сладкие! – возликовал Мустафа, прыгая вокруг агрегата. – Николай, твой ход!

Николай Константинович резко сжал ручки мехов. Воздушная струя вырвалась из стеблевого сопла – и эффектным фейерверком впрыснула опилки в ближайшее облако.

– Люблю грозу в начале сентября, – прокомментировал Алексей. – Когда осенний, первый гром, как бы резвяся и… Ё-о-олки! Ложись!

Облако загрохотало, забурчало, заискрилось – и прямо в раскаленную лаву ударила золотая молния.

Над Сибирским Магнитом расцветало полярное сияние.

Глава 2. Шестеренки

2 сентября

Российская империя. Сибирь. Иркутск. Особняк Бланка

Тишка

Лакей Тишка стоял под дверью Золотого кабинета и ждал приказаний.