Крест на ладони

–А что делать, если иначе не помогает. Как только выясняется, что будет экспертиза ДНК и надо платить большие деньги, то у претенденток тотчас возникают сомнения: а Сушковы ли они?

Евгений обратился к Марине.

–Утром позвонила Мария Ивановна Найденова. Можно поехать прямо сейчас.

Пашутино привольно раскинулось по берегам большого залива Обского моря, как все называли водохранилище. Марина стояла на высоком откосе. «Красота какая», – не удержалась она. Высоченные сосны на жарком солнце наполняли воздух сладким ароматом смолы. На откосе розовели маленькие цветочки, похожие на гвоздику, а внизу белел песком пологий берег. Дымка стояла над водой, а вдали зеленой шапкой выступал из синей воды остров. Крыши домов выделялись в зелени по всему берегу залива. «Популярное место», – заметил Евгений, – «десятка два садоводческих обществ по обе стороны Пашутина, дом отдыха, детский дом, санаторий».

Мария Ивановна маленькая, кругленькая (Марина вспомнила тети Катину репку) провела их в комнату и усадила на уютный диванчик, покрытый гобеленом. Круглый стол был застелен скатертью, сшитой из такого же гобелена, украшенной кистями. На столе лежал скомканный мокрый носовой платок. Мария Ивановна держала в руках кусок белой тряпки, и вытирала им покрасневшие глаза. «Как Клава сказала, что родственники Валюшку разыскивают, все утро плачу, вспоминаю»,– хозяйка шумно высморкалась и села за стол.

–Успокойтесь, пожалуйста, мы не думали, что вас так расстроит эта история. Может нам в другой раз подъехать? – сочувственно предложила Марина.

–Зачем же снова в такую даль ехать? Спрашивайте, что вас интересует, все расскажу, что знаю, и деньги ваши не нужны, возьмите назад.

–Расскажите, как вы нашли девочку в январе 1953 года, и все про нее, что знаете. Возможно, это её разыскивают родственники. Мы знаем, что она умерла, но у нее есть дочь и внуки. Родственники примут участие в их судьбе, если родство подтвердится. Поэтому нам важны все детали.

–Где ж они раньше были, эти родственники? Может, жизнь у Вали по-другому бы сложилась. Я сама детдомовская была. Родилась перед самой войной, потом, видно, повезли меня в эвакуацию. Эшелон разбомбили по дороге, а меня подобрали в поле рядом с горящим вагоном. Кочевала по детским домам, пока здесь не оказалась. Я сама не помню ничего. Куда я только ни обращалась после войны, так хотелось найти родных, но погибли, наверно, все в том эшелоне. Детский дом у нас большой был: несколько корпусов, свое подсобное хозяйство, участок приусадебный. Все старшие дети помогали кто где. А мне нравилось на кухне. До сих пор я поварихой работаю, люблю свое дело. Помню, сразу после Нового года я дежурила на кухне. Вечером, после ужина помогала прибираться, вышла на двор. Смотрю, девочка на крыльце сидит, сжалась от холода.

–Вы помните, как она была одета?

–Помню, как сейчас перед глазами стоит. Валенки были на ней разные: серый и черный, платок большой на голове крест накрест завязан, а пальтишко демисезонное, коричневое. Вещи все грязные, да и сама не чище.

–А под платком капора не было?

–Не помню капора. По самые глаза платок повязан был.

–А глаза и волосы, какого цвета были?

–Глаза у нее темно-серые были, а волосы – тихий ужас, а не волосы, скатанные, да еще и вши. Остригли её налысо, отмыли: шейка тонюсенькая, как головка держится? В изолятор поместили. Я бегала к ней, карамельки носила, нам к празднику выдали. Решила, не найдутся родители, будет мне сестрой. Валей девочку назвали. Волосы потом отросли, кудрявились, темно-русые были или чуть потемнее. У меня фотографии её есть, не маленькой, а когда подросла, смотрите, какая хорошенькая.

Девочка на выцветших любительских фотографиях кокетливо улыбалась в объектив. Марина достала фотографию Сушковых.

–Как вы думаете, похожа она на кого-нибудь из них?

–Не знаю, разве что на эту бабушку глазами.

Мария Ивановна снова всплакнула, выпила валерьянки и продолжила свой рассказ.

– Как я опекала эту девочку, привязалась к ней. Бегала к ней в группу, следила, не обижают ли. Но она из бойких была, сама за себя постоять могла. Читать и считать её научила, занималась с ней. Что вкусное дадут, я ей несу. Коски красиво заплетала каждый день, как волосы отросли, упросила, чтобы не стригли. Очень Валюшке хотелось, чтоб косы были. Прижмется она ко мне, так мне хорошо, так сладко. Души в ней не чаяла. После семилетки уехала учиться в кулинарное училище, но Валюшку не забывала, письма писала ей. Отвечала мне за нее баба Маша, наша повариха. Старенькая она была, ноги больные, но на пенсию не уходила: меня ждала. У меня и мысли не было, в городе остаться. Здесь дом мой был, Валечка, и комнату отдельную обещали.

Вернулась я в Пашутино после училища дипломированным поваром, тут мне и рассказали, что без меня моя Валечка вытворяла. Бегать начала, от рук отбилась. Стала её снова к себе привечать. Она хорошенькая собой была, реснички загнутые, черные, личико чистенькое, ямочки на щеках, глазки с поволокой. Рано развилась. Другие девочки её возраста еще доска доской, а у нее все уже на месте было, фигурка точеная прямо. Подросла, хвостом давай крутить перед парнями. Со шпаной связалась с Пашутинской. Школу пропускать стала. Деньги у заведующей пропали. Поняла я, чьих это рук дело. Вызвала Вальку к себе, созналась она во всем. Я не сказала никому, а её заставила вернуть деньги. Долго я тогда с ней говорила. Стала после этого она тише воды, ниже травы. Хитрая она была, но умная. Учиться стала хорошо. У нас, кто хорошо учился, в училища, техникумы направляли. Она хотела на парикмахера учиться, сколько за нее я просила, чтобы отправили. Но и в городе она с компанией плохой связалась, вот и покатилась жизнь под откос. Не зря говорят: «Яблоко от яблони не далеко падает».

–А причем здесь яблоня?

–Мать непутевая, вот и дочь такая же.

–Какая мать? Вы знали её мать?

–Была, объявилась, не запылилась. Вале лет шесть-семь было, когда та пришла к нам и стала дочь назад требовать. Пьянчужка, ни документов у нее на ребенка не было, ни справок никаких. Конечно, не отдали ей Валю, не потому, что документов не было, документы восстановить можно, помогла бы заведующая. Уж больно непутевая баба оказалась. Она из Вьюнов была, километров десять от Пашутино. На заработки решила она тогда поехать, девочку подбросила в детдом, лет через пять вернулась ни с чем. Гуляла с мужиками, работала спустя рукава, да еще и выпивала. Дочь ей нужна была, чтобы по электричкам попрошайничать. Но она была мать. Вам не понять, что для нас, детдомовских, мать значит. Любая, самая непутевая, но мама! Как любили дети матерей, всей своей душой любили. Но все готовы были ради мамы. Понимаю я Валюшку. Я тоже бы побежала к маме, даже к такой. Уехала эта горе-мамаша снова куда-то искать лучшей доли. О себе не напоминала больше, но девчонку испортила своими гулянками.

–А вы уверены, что это её мать была?

–А кто его знает, говорила, что мать, а может, и врала.

По дороге Евгений разочаровал Марину, которая надеялась завтра же поехать в эти Вьюны и поискать сведения о подброшенной девочке.

–Не помню я никаких Вьюнов возле Пашутино. Надо посмотреть по карте.

В конторе он нашел карту области, но там даже следа такой деревни не осталось.

–Вот видите, надо искать документы этого сельсовета в районном архиве. Хорошо, если их в компьютер ввели, а если нет, придется в папках рыться. Боюсь, что рано посылать Марианну на экспертизу. вы поезжайте завтра к Степановым, а я поеду в архив, пороюсь в бумагах.

* * *

Марина сидела у стола, как у разбитого корыта. Надо же, самая лучшая версия тоже не подтвердилась!

Загадочное отсутствие Александры Семеновны Степановой в базе адресного стола объяснилось курьезной ошибкой при получении ею нового паспорта. Ташкентская паспортистка почему-то перепутала отчество. Семеновна стала «Симоновной». Но сразу она этого не заметила. Зато в Новосибирске возникла целая череда проблем, к примеру, три месяца пенсию не могла получить. В итоге она поменяла паспорт, но в некоторых бумагах так и осталась Симоновной.

Жила Александра Семеновна не с сыном, а с дочерью. Марина, прождавшая полдня возле пустой квартиры, получила её адрес от тещи Артема, которая пришла на обед.

–Это пятый микрорайон, – сказала она, но в спешке не объяснила Марине, как туда ехать.

Пока Марина методом проб и ошибок добиралась с пересадками на противоположный край города, позвонил Евгений. Ему не удалось ни подтвердить, ни опровергнуть версию Найденовой. Не нашлось ни одной деревни с названием Вьюны, а в поиски в Малых и Больших Вьюнах пока ничего не дали. Тем больше надежд возлагала Марина на встречу со Степановой, в дверь которой она позвонила в четвертом часу. Степанова оказалась маленькой, сгорбленной старушкой, совершенно седой и с глубоко запавшими усталыми глазами. Она была дома одна, но сразу впустила Марину, как только услышала про Шабалиху. Человек, переживший войну, она сначала усадила Марину за чай с пирогом, а потом стала уточнять, что ей, собственно нужно.

Внимательно следя за реакцией собеседницы, Марина рассказала ей о родственниках Сушковых, о своих поисках, но Александра Семеновна и глазом не моргнула. Она с охотой стала вспоминать свою мать, Сушковых и других соседей из Шабалихи, но дальше разговор никак не шел, словно буксовал на месте. Как ни старалась Марина подвести её к дочери Лене, собеседница вдруг перескакивала на младших детей-близнецов, какие они были в детстве, да они теперь хорошо устроились. Руки её нервно теребили край фартука. Видя это, Марина все больше убеждалась, что Александре Семеновне есть, что скрывать. Но как заставить её сознаться? Марина снова попросила её вернуться к 5 октября, и снова та без запинки рассказала, как гостила у матери и стала свидетелем ареста, как все они горевали из-за погибшей девочки. Марина спросила в лоб:

–А где сейчас Ваша старшая девочка?

–Ира? Почему старшая? Я же говорила, что они с Артемом близнецы.

–Нет, не Ира, а Лена, – Марина уже решила раскрыть все карты и выложила тот самый список. – Вот здесь написано: «Степанова Лена, февраль 51-го».

Александра Семеновна взглянула на бумагу и замерла, руки её судорожно стиснули фартук. Она так долго не отрывала взгляда от коротенькой строчки, что Марина испугалась, не парализовало ли старушку. Наконец она что-то сказала, но так тихо, что Марина не расслышала.

–Что? – переспросила она.

–Умерла. Она умерла. У нее был менингит в пятьдесят четвертом году зимой.

И такое странное и страшное выражение приобрело её лицо, что Марина не знала, как спросить, была ли она родной дочерью Степановой или приемной. Повисло молчание.

–Простите, я не знала, – от души покаялась Марина, соображая, не лучше ли ей сейчас откланяться, а потом еще где-то навести справки.

–Вам-то какое дело до нее? Отцу – нет, мамочке его – нет, а вам – есть? – с горечь вымолвила старушка, а потом вдруг заговорила быстро, страстно, путаясь в словах. Голос её то доходил до крика, то понижался до шепота.

Старшая дочь Степановых переболела менингитом, но не поправилась. Она потеряла речь, отнялись ноги, из всего окружающего реагировала только на еду. Врачи констатировали её состояние, и дали инвалидность. Шура растерялась, что делать, как жить, ведь еще близнецы на руках? Сиделку нанять – слишком дорого, а сидеть самой – каждый день душу надрывать. Муж не воспринимал это существо, как дочь. Он помнил живого веселого ребенка, бойко говорившего и бегавшего с папой в догоняшки. А эта сидела неподвижно, в мутных глазах – никакого выражения, только мычит, да еду глотает. Он сам собрал все справки, и заявил, что девочку надо сдать в Дом инвалидов.

–Там за ней будет уход, чужим легче на такое смотреть. А ты все силы тратишь на нее, а двойняшки – сбоку припека. Им тоже мать нужна, семья нормальная.

Шура плакала, но все больше смирялась. А тут еще Володя списался с родителями и затеял переезд в Ташкент. Лену сдали перед самым отъездом. Ни единой живой душе Шура не созналась, а матери написала, что девочка умерла вскоре после переезда. Жизнь налаживалась, близняшки радовали материнское сердце, горе переходило в тихую тоску. Каждую осень Александра посылала на адрес Дома инвалидов для оставленной дочери яблоки из сада. На третий год ей ответили, что Степанова Елена умерла.